Константин Гнетнев

       Библиотека портала ХРОНОС: всемирная история в интернете

       РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

> ПОРТАЛ RUMMUSEUM.RU > БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА > КНИЖНЫЙ КАТАЛОГ Г >


Константин Гнетнев

-

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА


БИБЛИОТЕКА
А: Айзатуллин, Аксаков, Алданов...
Б: Бажанов, Базарный, Базили...
В: Васильев, Введенский, Вернадский...
Г: Гавриил, Галактионова, Ганин, Гапон...
Д: Давыдов, Дан, Данилевский, Дебольский...
Е, Ё: Елизарова, Ермолов, Ермушин...
Ж: Жид, Жуков, Журавель...
З: Зазубрин, Зензинов, Земсков...
И: Иванов, Иванов-Разумник, Иванюк, Ильин...
К: Карамзин, Кара-Мурза, Караулов...
Л: Лев Диакон, Левицкий, Ленин...
М: Мавродин, Майорова, Макаров...
Н: Нагорный Карабах..., Назимова, Несмелов, Нестор...
О: Оболенский, Овсянников, Ортега-и-Гассет, Оруэлл...
П: Павлов, Панова, Пахомкина...
Р: Радек, Рассел, Рассоха...
С: Савельев, Савинков, Сахаров, Север...
Т: Тарасов, Тарнава, Тартаковский, Татищев...
У: Уваров, Усманов, Успенский, Устрялов, Уткин...
Ф: Федоров, Фейхтвангер, Финкер, Флоренский...
Х: Хилльгрубер, Хлобустов, Хрущев...
Ц: Царегородцев, Церетели, Цеткин, Цундел...
Ч: Чемберлен, Чернов, Чижов...
Ш, Щ: Шамбаров, Шаповлов, Швед...
Э: Энгельс...
Ю: Юнгер, Юсупов...
Я: Яковлев, Якуб, Яременко...

Родственные проекты:
ХРОНОС
ФОРУМ
ИЗМЫ
ДО 1917 ГОДА
РУССКОЕ ПОЛЕ
ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА
ПОНЯТИЯ И КАТЕГОРИИ

Константин Гнетнев

Беломорканал: времена и судьбы

ПРИЛОЖЕНИЯ

Глава вторая

Достоинство правды

Андроник и Афанасия

            Когда теперь, почти век спустя, смотришь на жизнь этого человека, просто диву даешься, как мудро она была направлена с самого начала. Нам самим едва ли дано так тонко рассчитывать, так точно выбирать и так смело и безоглядно идти – по самому лезвию, всякий раз угадывая единственно верный шаг.

            Алексей Федорович Лосев родился 23 сентября 1893 года в Новочеркасске, в Области Войска Донского. Его прадед по бабке Алексей Житенёв был знатный рубака, сотником участвовал в кампании 1812-1814 годов, отличился под Лейпцигом в «битве народов», где была повержена армия Наполеона. За участие во взятии Парижа награжден крестом св. Георгия, памятной серебряной медалью и удостоен потомственного дворянства. Казацкий сотник Алексей Житенёв провел жизнь в боях и походах и скончался сорока двух лет, когда его дочери едва исполнилось три года.

            Дух казацкой вольницы, удаль и неукротимую тягу к свободе в полной мере унаследовал и его отец, Федор Петрович Лосев. Широкой натуре была   «тесна» форменная шинель учителя математики в гимназии. Отец стал  страстным скрипачом, мастерски дирижировал казачьим хором. За виртуозное  управление хором Ф. П. Лосев получил в награду от императрицы Марии Федоровны, супруги Александра III, бриллиантовый перстень. 

            Но ни хорошее исправление должности математика, ни выдающиеся успехи в увлечениях не могли удержать Федора Петровича на месте. Он оставил гимназию и навсегда исчез из жизни семьи, когда его сыну исполнилось всего три месяца.

            Однако неизъяснимая тяга к свободе и беспорядочность предков по мужской линии и в особенности отца натолкнулись в семье Лосевых на строгие нравственные установки матери.  Наталья Алексеевна была дочерью настоятеля храма Михаила Архангела и вела дом чинно, упорядоченно и строго, в жестких правилах русской православной традиции.  Так исподволь сошлись на мальчике две стихии и, «переплавившись» одна в другую, создали особый неповторимый характер. Всё сохранилось в нём от предков, всё нашло свое место, но только в иной форме. Как отмечал потом сам Алексей Федорович, он унаследовал «разгул и размах» идей, «вечное искательство и наслаждение свободой мысли».   

В 1911 году с золотой медалью А. Ф. Лосев закончил Новочеркасскую классическую гимназию. В ту пору здесь преподавали по-настоящему увлеченные, знающие педагоги: знаток классической литературы, директор Ф. К. Фролов, учитель Закона Божьего о. Василий Чернявский, приохотивший мальчика к современному символизму, И. А. Микш, прививший вкус к  упорядоченности и логике наряду с любовью к греческому языку и латыни, и другие настоящие российские интеллигенты.

            Кроме посещения гимназии, в эти годы юный Лосев проходил обучение по классу скрипки в частной музыкальной школе  Фридриха Стаджи, лауреата Флорентийской музыкальной академии им. Керубини. Именитый музыкант посетил с гастролями Россию, да так тут и остался, женился и занялся преподаванием в Новочеркасске.

Как отмечает биограф, «всё, чем занимался молодой человек, -- философия, древние языки, математика, астрономия, музыка, т.е. вся бесконечность познания, -- облекалось в строгую форму, доводилось до конца и обретало систему – никакого хаоса и дилетантизма».

Нужно ли удивляться тому, что и сам юноша отлично это сознавал.  Уже тогда, за порогом гимназии он в полной мере представлял свое научное будущее.  «Я уже был готовый философ и филолог-классик одновременно, -- вспоминал он позже. – Так оно и осталось на всю жизнь».

            А. Ф. Лосев поступил на историко-филологический факультет Московского императорского университета, в котором учился сразу на двух отделениях: философии и классической филологии. Античность всецело занимала его ум и душу.  Только мир, в котором «философы были поэтами, писатели философами, где математика, музыка и астрономия были неотделимы от философии» (А. А. Тахо-Годи) был для него образцом цельности и единства. Во время обучения молодой ученый посещал занятия Религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева, выступал с докладами в Московском психологическом обществе и Вольной академии духовной культуры, где получил одобрение маститых специалистов в первых научных опытах. 

            Университет А. Ф. Лосев закончил в 1915 году и был оставлен для подготовки к профессорскому званию под руководством профессора Н. И. Новосадского. В это время он преподает в Нижегородском университете, где в 1919 году по конкурсу его выбрали профессором, и в гимназии. Много сил А. Ф. Лосев отдает  подготовке книг. Первые печатные работы молодого ученого («Эрос у Платона», «Два мироощущения», «О музыкальном ощущении любви и природы») вышли в свет сразу после окончания университета в 1916 году. В 1918 году им написана статья «Русская философия», опубликованная через год на немецком языке в Цюрихе. К слову, эта статья была обнаружена исследователями творчества Лосева лишь в 1983 году, в рассекреченном спецхране Ленинской библиотеки.

            В 1922 году в День Святого Духа, в Сергиевом Посаде отец Павел Флоренский обвенчал Алексея Федоровича Лосева  и Валентину Михайловну Соколову.  «Красавица, умница, математик и астроном», -- так писали о ней  современники. Валентина Михайловна всецело разделила с Алексеем Федоровичем не только его творческие, духовные интересы, но и тяжелую судьбу.

            В эти годы А.Ф. Лосев работал так много и так ярко, что к 1930 году его имя стало широко известно не только в России, но и в мире. С. Л. Франк в январе 1928 года писал в Париже, что Лосев «несомненно сразу выдвинулся в ряд первых русских философов». А. Ф. Лосев готовит и выпускает целый ряд  книг: «Философия имени», «Музыка как предмет логики», «Античный космос и современная наука», «Диалектика художественной формы», «Диалектика числа у Плотина», «Критика платонизма у Аристотеля», «Очерки античного символизма и мифологии» и ряд других.

            В 1930 году А. Ф. Лосев завершил работу над крайне важной, современной и поныне  книгой «Диалектика мифа», в которой «раскрывается сущность мифомышления и его великая идейная сила, движущая огромными массами и целыми народами» (А. А. Тахо-Годи). Только за три года, предшествующие аресту (1927-1930) А. Ф. Лосев выпустил в свет восемь томов своих трудов. К тому времени ему исполнилось 37 лет.

            Однако и власти в СССР  вскоре почувствовали, что при активном участии Лосева в стране идет «неконтролируемый процесс» развития свободных идей. Вот именно этого им и не было нужно.   Подобного они допустить не могли. В прессе началась компания, в которой имя Лосева все чаще стали упоминать среди «реакционеров» и «воинственных мистиков».  К весне 1930 года атмосфера вокруг Лосева накалилась до такой степени, что достаточно было только малейшего повода. И такой повод  скоро представился…

            Остро ощущали сгустившуюся атмосферу сами Лосевы. Алексей Федорович и Валентина Михайловна были глубоко верующими людьми. И даже в пору гонений большевиков на церковь продолжали посещать церковные службы и монастыри. В самый разгар антицерковной вакханалии и богоборчества супруги Лосевы приняли монашеский постриг под именами Андроника и Афанасии (3 июня 1929 года) от архимандрита Давида (Мухранова). Как потом стало известно из дневника Валентины Михайловны, буквально накануне ареста они с Алексеем Федоровичем получили благословение духовного отца архимандрита Давида на будущий подвиг. Благословляя своих чад, о. Давид сказал:

            «Вечное страдание принимай, как дар любезного Отца. Кто страдает по вине, тот озлобляется, а кто страдает безвинно, тот радуется. Иди с миром. Да сохранит вас Христос, да даст вам благодать хранить истину. Прощаю и разрешаю всех здесь присутствующих и молящихся. Простите».

            Ранней весной работа над рукописью книги А. Ф. Лосева «Диалектика мифа» подходила к завершению. Рукопись была набрана в типографии и прошла обязательную читку в Главлите, то есть в официальном государственном органе цензуры. Разумеется, чтение было пристрастным, не обошлось без изъятий и весьма болезненных купюр. Сличив два экземпляра  рукописи – авторской Лосева и главлитовской, Валентина Михайловна решилась на безрассудно-отчаянный шаг, она восстановила авторскую редакцию текста. Причем сделала это прямо в помещении Главлита, в присутствии сотрудницы. Во все времена существования цензуры в СССР, то есть вплоть до конца 90-х годов, подобное действие расценивалось как тяжкий проступок, как вызов, и никогда не прощалось властями.

            На последующий за этим поступком и вполне ожидаемый запрет книги А. Ф. Лосев отозвался в адрес властей так: «Ну, что же, обойдетесь без истины, а истина уж наверняка обойдется без вас…. Русские люди будут читать немцев, не понимая и не зная, что это было у нас гораздо раньше, и притом гораздо значительнее и богаче».     

…Алексей Федорович Лосев был арестован в ночь на Страстную  пятницу 18 апреля 1930 года. Видимо, опасаясь, что на 10 лет лагерей его «преступление» едва ли потянет, Лосева включили в выдуманную чекистами «антисоветскую церковно-монархическую организацию». По сфабрикованному «делу» проходили 48 обвиняемых и свидетелей, часть из которых (иерархи Русской Православной Церкви, ученые, интеллигенты из мирян) погибли в лагерях и расстреляны.

А. Ф. Лосев семнадцать месяцев просидел в тюрьме на Лубянке, из которых четыре с половиной месяца в одиночной камере. В сентябре его отправили в Свирские лагеря, которые находились в ведении Беломорско-Балтийского исправительно-трудового лагеря НКВД СССР. Чуть позже, 3 июня 1930 года арестовали и Валентину Михайловну Лосеву. После формального и краткого «следствия» с приговором пять лет лагерей её отправили этапом на Алтай, в Боровлянку

Для монаха Андроника и монахини Афанасии наступила пора духовного подвига, неотвратимость которого они с ужасом ощущали и к которому исподволь готовились. Ужас сталинских лагерей состоял для них не в общих работах с кайлом и тачкой. Он профессор с мировым именем, она астроном и математик… Лагерное начальство по-хозяйски определяло им работу «с учетом образовательного ценза». На Свири Алексей Федорович… сторожил дровяной склад, ночами, под звездным небом, в лютую стужу, «прогуливаясь в одиночестве» по восемь часов кряду. Он занимался приведением в относительный порядок шкафов каких-то небрежно заполненных документов, усугубляя и без того стремительно прогрессирующую болезнь глаз. Будучи переведенным в лагерь в Медвежью  Гору, Лосев также занимался главным образом бумажной работой -- корректировал, рассчитывал, правил.

И Валентина Михайловна избежала работы в котловане. Самое страшное для них было в  другом. «Мы зверски избиты и загнаны в подполье…», а жизнь стала настоящим «изнасилованием свободно развивающегося духа…». «…чистая злоба, нахальная и неприкрытая, обнаженный аффект слепого озлобления царит и кругом меня, и, кажется, во мне»,  --  так писал он 9 марта 1932 года.

В том же большом письме В. М. Лосевой из Важин, письме, которое он писал три дня – 6, 7 и 9 марта, и все никак не мог закончить, поскольку, будто бы, хотел выговориться за два года заключения, Алексей Федорович пишет:

«…Приходится бороться с общественными подонками и преступностью, нашедшей себе дорогу к власти, с тысячеголовым зверьем и его хамством, нахальством, невероятной дикостью и грубостью, озлобленностью против ума, культуры, чистоты душевной и физической, против интеллигенции. Ты помнишь и знаешь, как всегда обворовывала меня эта борьба, как унижала, озлобляла, мещанила, делала неинтересным, и как я почти всегда оказывался побежденным в этой борьбе…»

При всем ужасе своего положения, А. Ф. Лосев не утратил брезгливо-пренебрежительного отношения к своим палачам и  режиму. Любопытно, что лагерная цензура иногда пропускала его нелицеприятные и даже злые пассажи в письмах. Так, в письме от 9 марта Лосев не может сдержать своих чувств и пишет горько-отчаянные слова о времени, в котором ему предстояло жить и творить:

«Все святое, духовное, прекрасное, творчество в науке, философии, церкви, в любви, -- все загнано куда-то внутрь, лишено всякого внешнего осуществления, противоестественно спиритуализировано, превращено в абстрактную «сущность», которой противостоит наглая и хамская тьма «явлений», бессмысленных, нелепых, убивающих всякую «сущность», зверски злобных, какая-то дурацкая, идиотская масса мертвых душ, карикатурно объединенных в пошлейшую и скучнейшую, пустую, злую, болезненно-напряженную и бессильную, аморальную «общественность».    

25 февраля 1932 года Алексей Федорович сообщает Валентине Михайловне о радостном событии – получении посылки и снова не может удержаться от горькой шутки:

«Ну и посылку же ты мне прислала. До сих пор не могу опомниться. Да ведь все вещи-то нужные. Даже бумага, и та нужна, ибо, как говорят, если в начале пятилетки писали чернилами по бумаге, то теперь пишем карандашом на дереве, а конце пятилетки будем писать вилами на воде».

В том же письме применительно к своим палачам-чекистам он употребляет определение «окаянные»: «Пусть окаянные посылают тебя в Пулково, а я – при тебе…».

15 июля 1932 года А. Ф. Лосева переводят из Важин в Медвежью Гору. В.М. Лосева к тому времени работала в полусотне километров вверх по строящейся трассе канала, в районе Водораздела. К осени того же года Валентина Михайловна приехала в Медвежью Гору на длительное свидание с мужем, а затем им и вовсе удалось устроить её перевод сюда, в центр громадного БелБалтЛага.

Лосевы стали жить у домохозяйки Е. Антоновой, «в баньке», по медвежьегорскому адресу: улица Фрунзе, дом № 10, Арнольдовский поселок. Так, по имени инженера-строителя, назывался существующий и сегодня район частной одноэтажной застройки к востоку от железнодорожного моста через речку Кумсу. Сохранился и домик, в котором жили Лосевы.

После окончания строительства Беломорско-Балтийского канала супруги Лосевы были освобождены досрочно за «ударный труд», с них сняли судимость и даже разрешили жить в Москве, что бывало крайне редко. Однако значительные ограничения были наложены на занятия наукой, в частности, при выборе сферы исследований. К примеру, запрет был наложен на занятия философией. Сразу после лагеря Лосеву не разрешили в Москве и преподавательскую деятельность.  Почти ослепший, «актированный», как инвалид, еще в лагере, он ездил с лекциями по провинции. В 1942 году Лосева пригласили на философский факультет МГУ, где он смог проработать только два года. После очередного доноса с обвинениями в «нигилизме» его перевели в Московский государственный педагогический институт им. В. И. Ленина, где он и проработал до конца своей жизни.

А. Ф. Лосев прожил до 95 лет и скончался в 1988 году в дни, когда в России и в мире отмечали Тысячелетие христианства на Руси. Даже телом, физически он пережил гонителей в науке, как и своих истязателей и мучителей в лагерях. Как отмечает его ученица и наследница А. А. Тахо-Годи, юной аспиранткой пришедшая в семью Лосевых в голодном 1944 году, Алексей Федорович «самой страшной старости – старости ума -- не испытал.  С шестидесяти пяти лет и до своей кончины Алексей Федорович трудился особенно интенсивно, а работа над «Историей античной эстетики» только придавала ему силы и подарила ученому тридцать лет жизни».

В.М. Лосева скончалась 29 января 1954 года.

Монах Андроник и монахиня Афанасия похоронены рядом. Их могилы на Ваганьковском кладбище в Москве. Лагерные письма, чудом сохранившиеся после бомбежки их дома № 13 на Воздвиженке,  возле Арбатской площади, в ночь с 11 на 12 августа 1941 года, обнаружила весной 1954 года А. А. Тахо-Годи. Именно ей принадлежит систематизация, приведение в порядок и последующая публикация этих бесценных документов. Наиболее полная публикация лагерной переписки Лосевых осуществлена в книге  «Радость на веки». А. Ф. Лосев, В. М. Лосева: Переписка лагерных времен. Составление, подготовка текста и комментарии А. А. Тахо-Годи и В. П. Троицкого, предисловие А. А. Тахо-Годи, послесловие Е. Тахо-Годи. М. Русский путь, 2005.

Для настоящего очерка, с разрешения публикаторов, подобраны письма, характеризующие атмосферу, царящую в 1932-1933 году на БелБалтЛаге в среде специалистов, инженеров и ученых, которых было немало на Беломорстрое. 

 

                                           Избранные письма 1932-1933 годов

Из лагерной переписки Александра Федоровича и Валентины Михайловны Лосевых (монаха Андроника и монахини Афанасии)*

 

                     Белбалтлаг – Свирлаг

          19 мая (1932 г.)

                       № 23

            Радость моя, родной мой человек, бедная моя головушка, здравствуй! Сегодня получила твое письмо № 21 от 12 мая. Печать на конверте «Важины. 14 мая».

            Ну что же мне тебе сказать, чтобы стало тебе легче, что же мне делать – ничего не знаю, опускаются руки. А я-то радовалась, что вот теперь мы ближе.

            Головушка, ведь если дадут мне свидание с тобой, то дадут по-человечески, конечно.  При чем тут решетки? Снимем комнату на определенное число дней и будем жить вместе. Родной человек, я приехала сюда не по какому заявлению официальному, а совсем по-иному.

            Главное теперь затруднение то, что мы с тобой в разных Управлениях лагерей. У нас говорили, что Свирские лагеря расформировываются и что 1-ю и 2-ю кат<егории> пришлют к нам, а 3-ю в Кемь. Я думала, что ты уже в Кеми. Ждала от тебя письма, чтобы подавать заявление о разрешении свидания. Я тебе писала о своей поездке в г. Бийск. Также и здесь я поехала бы к тебе вольно, приехала бы, и мы смогли бы жить несколько дней вместе. Головушка, за эту возможность побыть хоть несколько часов вместе я готова быть на общих работах, в палатках, как угодно.

            К сожалению, я опять прекрасно устроена, и всю тяжесть лагерной жизни несешь ты один и за себя, и за меня. Чтобы я дала, чтобы было наоборот. Не знаю, что же мне делать? Я работаю в Общей части. Работа легкая. Отношение вижу к себе очень хорошее и внимательное. Устроили меня в отдельной комнате вдвоем с нашей машинисткой. Разрешили каждый день покупать молоко. Здесь, кроме того, для техперсонала прекрасная столовая: в 12 час<ов> завтрак. В 4, ½ -- обед из двух блюд, -- и все это за доплату в 6 руб<лей> в месяц. Да вообще что же говорить! Здесь ударная, исключительной важности для государства, работа, потому и условия питания и пр. тоже, конечно, исключительные. Хорошие премиальные: у меня 20 руб<лей> с первого же месяца. В ларьке – полная чаша. От Медвежки 70 км., сообщение автобусом.

            Природа – горы и озера да болота. Наиболее для меня существенные из всех здешних благ, кроме, конечно, близости к тебе, хотя бы и чисто пространственной (Ясочка, ведь не только же пространственной, может, и письма будем получать быстрее? А? а? а?), -- это хорошая библиотека и читальня. Комната очень маленькая наша, да и двое, заниматься не так удобно (вот уж с жиру человек беситься!), а в читальне очень хорошо. Жаль только, что эта библиотека и читальня не при самом Отделении (где штаб), на командировке в 1,1/2 км от нас. Дорога туда прекрасная, автобусная, и для меня это – прогулка; сижу ведь всегда на работе-то. Свободна я от 4,1/2 до 9 веч<ера>. Читальня открыта от 5 до 10 веч<ера>.

           

* В основу публикации положены книги:

Лосев А. Ф. «Я сослан в XX век…» -- в 2 т. – М.: Время, 2002. Под ред. А. А. Тахо-Годи; 

Лосев А. Ф., Лосева В. М. «Радость на веки». Переписка лагерных времен. – Сост., подгот. текста и комм. А. А. Тахо-Годи и В. П. Троицкого; предисл. А. А. Тахо-Годи; послесл. Е. Тахо-Годи. – М.; Русский путь, 2005.

 

Хочу организовать здесь филиал библиотеки и читальню. Тогда буду здесь читать. Главное, здесь прекрасный ученый библиотекарь  Г. И. Поршнев. Москвич. Ученый библиограф. Выписывает даже «Книжную Летопись».

            Ясочка, сколько всего без нас вышло! Просто не знаю, что делать. Между прочим, была специальная конференция в Москве по планированию научно-исследовательской работы. Есть труды этой конференции. Я попрошу своего приятеля прислать. Я читала отдельные отрывки. Видимо, идет попытка, исходя из некоего диалектического целого, дать руководящие нити по всем наукам. Особенно бранят журнал «Успехи физических наук» за то, что там полная идеологическая неразбериха. Махизм и пр. Неясно мне. Кто и что сейчас в философских кругах. Читала старую, 30 г. еще, речь Деборина* в Академии Наук: «Ленин и кризис не то науки вообще, не то физики», уже забыла название. Интересна статья тем, что там приводится масса цитат из иностранных ученых, доказывающих, что вся наука, во всех её отдельных областях, уперлась в противоречия вроде тех, что встречаются в теории множеств; остро чувствуется необходимость чисто диалектического выхода из всех этих противоречивых неприятностей. Особенно глубоко зашли физика и химия. Хочу выписать «Успехи физических наук» и «Под знаменем марксизма». Хочется поближе, вплотную познакомиться с теорией квант. Это, видимо, нам ближе всего. Прерывность там сливается с непрерывностью, вообще полное недоумение физиков и химиков. Головушка, ведь это все твои темы! Хочется мне познакомиться с тем, что делается в естественных науках, а потом тебе рассказать.  Ты выберешь, что тебе нужно, изучишь, напишешь книжечку, а я буду с издателями и типографиями говорить**.

Ясочка!  Ясочка! Ну что же это? Я ничего не понимаю. Кто-то за меня ходит, говорит, что-то делает, но это все не я. А где я – не знаю. И что это? Тоже не знаю. Только это – не жизнь. Живу надеждой на то, что в октябре-ноябре нас должны освободить. С какого числа у тебя считается срок? У меня с 5 апреля 30 г.*** (было так и в приговоре, и здесь в моей карточке). К ноябрю у меня будет полсрока. Да еще к тому времени у меня будет зачет**** рабочих дней месяца четыре. Но это неважно, зачет. Все равно в ноябре мы должны быть с тобой освобождены, даже если и ничего не будет сделано для нас до этого.

            Твердо в это верю и в то еще, что ведь не бывает же тяжесть не по силам. А может быть, и по силам, да мы сами сбрасываем, п<отому> ч<то> не хотим?

            Прости, головушка, за все!

            Пиши, как здоровье было и как сейчас. Ты все что-то скрываешь.

 

*Деборин А. М. Ленин и кризис новейшей физики. Речь, читанная в торжественном собрании Академии наук СССР. Л., 1930. (Здесь и далее прим. – Е. Тахо-Годи)

** Мечты В. М. Лосевой отчасти сбылись. По возвращении из лагеря А. Ф. Лосев активно работал над книгой «Диалектические основы математики», в которой нашлось место и философско-диалектическому осмыслению квантовой теории (см.: Лосев А. Ф. Хаос и структура. М. 1997, с. 397-403.

*** Здесь мы встречаемся с огрехом громадной канцелярской машины ОГПУ, т.к. В. М. Лосева была арестована 5 июня 1930 г.; вероятно, произошло искажение при передаче даты, записанной римскими цифрами, -- VI вместо IV.

****Система зачетов (поощрение труда заключенного «зачетом двух дней работ за три дня срока», как гласит ст.24 «Исправительно-трудового кодекса РСФСР» 1924 г.) после 1931 г. была распространена на политзаключенных, но вскоре отменена, -- а именно в 1934 г., после убийства С. М. Кирова.

           

Ох, невозможно хочу к тебе. Ясочка, Ясочка… Между прочим, в Медвежке Елиз<авета> Ив<ановна> с которой мы обменялись приветами (от нас каждый день туда ездят). Она, кажется, скоро освобождается, отбыла с зачетом дней свой срок трехлетний. А кто-то сказал, что ей 5 лет. Не знаю толком. Еще о письмах. Перед отъездом я получила свое одиннадцатое письмо. Из тех одиннадцати писем я получила все, кроме № 10, да и то потому, что оно еще не успело прийти, т. к. одиннадцатое проскочило случайно без контроля нераспечатанным прямо к нам в Боровлянку. Всю твою муку знаю по письмам твоим, но все это знала сердцем и до писем. Десятое письмо и следующие придут все на Боровлянку, а оттуда все перешлются ко мне. Там у меня и на почте, и вообще осталось много искренних, хороших друзей. Я уверена, что письма не пропадут*. Ведь это самое дорогое, что у меня есть, и я все сделала, чтобы ни одно письмо не пропало. Этот временный разрыв письменный и страх за утерю хотя бы одного твоего слова ко мне – это единственно, что смущало меня в моем решении ехать сюда. Все остальное, чем меня пугали, уговаривая остаться: климат, большое количество людей и большая трудность в смысле устроения и пр., -- все это для меня не имеет никакого значения после всего, что пережито. Что мне еда, когда я во внутр<енней>** 6 мес<яцев> ела почти один хлеб с чаем да с сахаром. Селедку еще, впрочем, ела.  И знаешь, даже и не хотелось ничего есть. Климат? А ты? Теснота? А ты?

 

*Часть писем А. Ф. Лосева (№ 10, 12-21 в авторской нумерации) отсутствуют в архиве. Возможно, они так и не были пересланы из Боровлянки друзьями В. М. Лосевой.

** Имеется в виду внутренняя тюрьма на Лубянке, где были порознь заключены Лосевы во время следствия.

 

            Однако, как я тебе уже писала, по приезде на место все оказалось внешне прекрасно. Еще здесь ценно – радио-концерты из Ленинграда ежедневно. Хочется иногда услышать нашу с тобой стихию музыки. Ведь в Сибири это было невозможно еще и потому, что время там на 4 часа вперед. Передачи, которые, по здешним часам, идут в 8-9 веч(ера), -- там слушаться могут по Сиб<ирскому> времени в 12 ч(асов), 1 ч<ас>ночи.

            Головушка, я вот пишу разные слова, а сердце падает и холодеет, как вспомню фразу о возвращении билета на гармонию-то*** Не то, что вспомню, а стоит все время, но не очень низко опускается, потому все как-то рядом слышится голос Д<авида>: «Не бойся, чадо, так надо, пусть и через это пройдет». Не принимает душа, хочу с тобой вместе быть. Уж я бы нашла, как  утешить. Получил ли ты мою глупую посылку? Послала 6 апреля. И письма?

 

***Воспоминание о словах Ивана Карамазова (роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы») о том, что мировая гармония не стоит ни единой слезинки ребенка.

 

            Перед отъездом я получила в приказе благодарность за работу в Производственной части по учету производства и, как премию, отрез сукна черного. Я думаю отдать Соколовым, если они приедут, пусть сошьют себе брюки.  Оно не толстое, как раз хорошо для брюк. Прости, что я все с пустяками.

            Хорошо, если бы тебя перевели или в Бел<оморско. Балт<ийский> лаг<ерь>, в одно из наших отделений, или в Кемь. Я бы здесь добилась разрешения на свидание, дал бы Бог. А если бы еще и Соколовых к тому же  времени выписать, можно было всем съехаться на несколько дней. Прости за фантазии*. Ясочка, ведь этим живу, надеждой на жизнь вместе. У нас здесь разрешают свидания мужу и жене из разных отделений. А я уже ездила в вольные, внелагерные командировки, мне могут разрешить и в Кемь к тебе приехать на свидание, если только, конечно, твое Управление не будет возражать. Но надо, чтобы ты был в одном Управлении, т.е. в УСЛАГе**, а не в Свирлаге.

 

*Слова В. М. оказались не столь фантастичны. Ее отец М. В. Соколов приехал к дочери, когда на Медвежьей Горе был А. Ф. Лосев. Сохранилась фотография,  где они сняты втроем. В дальнейшем В. М. Лосева вырезала изображение отца на этом снимке.      

** УСЛАГ –Управление Соловецкими лагерями, в подчинении которого недолгое время находился Белбалтлаг.

           

            Но поживем – увидим. Поработаю, а там, может, и в Свирь разрешат. Сегодня прочитала в газете о смерти П. С. Когана.*** Между прочим, Д. Ф. Егоров тоже скончался.

 

*** Коган Петр Семенович (1872-1932) -- бывший президент Государственной академии художественных наук (ГАХН), членом которой до ее закрытия в 1930 году состоял А. Ф. Лосев. Коган был известен либеральной политикой.  При нем ГАХН была прибежищем гуманитарной интеллигенции.     

 

            А наш библиотекарь долго сидел во внутр(енней) тюрьме) вместе с Д<митрием> Ф<едоровичем>. У него была одна обязанность в камере: колоть сахар. Болел он желудком. Ты писал о судьбе всех, подошедших к ономатодоксии****. Но все они выбирали одно и отходили от другого. А были два человека (собственно один человек, а другой так, рядом), которые хотели соединить и то, и это, а не выбирать.*****  Может, их судьба будет иная.  История покажет. 

            Небушко мое усталое, измученное и невозможно родное, до нестерпимости родное. Прости меня.

            Борисыч****** писал и тебе горячий слал привет.

 

**** …к ономатодоксии – греч. наименование имяславия.

***** Имеются ввиду А. Ф. Лосев и В. М. Лосева; один человек А. Ф. Лосев.

****** Борисыч – А. Б. Салтыков

                                                                                                                      В.

 

            Здесь жизнь мужчин и женщин совершенно свободная. Надо работать, а остальное не важно. Можно быть часами каждый день вместе, а в Боровлянке даже разрешали селиться вместе на частной квартире. Головушка, головушка, Ясенька, милый мой человек, глаза мои материнские.  Прости. Пусть мне будет плохо! Спасибо тебе, что я устроена. Я знаю, что все по твоей обо мне памяти.* Если не ты, кто же у меня родной человек?

* …по твоей обо мне памяти – по молитве.

 

 

 

 

 

 

                 Свирлаг – Белбалтлаг

                      Свирстрой, 27 июня 1932

                         № 26

            Дорогая, вечная! Пишу тебе второпях и не знаю, что успею написать. Получила ли ты мое письмо № 25 из Свирстроя, из пересылочного пункта, куда меня перевезли для переотправки в Сиблаг? Если не получила, то сообщаю тебе вновь об этом прискорбном обстоятельстве, наделавшем мне столько новых страданий. Приехавши сюда (13/VI ) и совершивши трудный этап, частью пешком, с вещами на плечах, я сразу поднял шум: подал в УРО, ИСО (учетно-распределительный отдел; информационно-следственный отдел – прим. К. Г.) и дал телеграмму в Коллегию ОГПУ о том, что жена моя не в Сиблаге, а в Б(ел)б(алт)лагере и что если угодно нас объединить, то надо меня переслать не в Сиблаг, а на Медвежку. Через несколько дней мучительных ожиданий, когда этап мог состояться каждый час, (не состоялся только ввиду технических трудностей длинного пути), пришел, наконец, приказ (кажется, 20 – 21/VI) – «оставить на месте впредь до распоряжения». Этот приказ хорош уже тем, что я пока не еду в Сибирь. Но очень плох своей неопределенностью. Если хотели нас объединить, то почему же не приказали отправить меня на Мед<вежью> Гору? Боюсь, что меня не хотят пускать в Б<ел>б<алт>лаг, и в особенности боюсь, что тебя пришлют сюда. Тут жизнь невозможная, не сравнить ни с Сибирью, ни с Медв<ежкой>. Я уже принял некоторые профилактические меры – написал «кому следует», чтобы если нас объединяют в Свирлаге, то – только в гор(оде) Лодейное Поле (15 верст отсюда), где находится Главное Управление Свирлага и где многим сотрудникам разрешают жить на частных квартирах. Я просил кое-кого дойти куда надо и просить дать приказ – в случае твоего перевода сюда – поселить нас в Лод<ейное> Поле сотрудниками Управл<ения> Свирлага с правом жить на частной квартире. Это – единственная форма совместной жизни в Свирлаге. В отделениях и в особенности на лагпунктах жить вдвоем невозможно чисто физически. Кроме того, условия и для единоличного житья – самые отвратительные. Голод, мокрые темные палатки, и больше ничего. Изнурительная работа.

            Я все еще продолжаю жить на пересыльном пункте, что указывает на то, что я вишу в воздухе и каждый день возможно перемещение – неизвестно куда. Засадили меня в Отделение перебирать, приводить в порядок и подшивать целый шкаф бумаг. Работа изнурительная и непосильная для глаз. Приходится по 10-12 час<ов> в сутки разбирать при плохом освещении еле-еле видные, плохо написанные карандашом бумаги, формулировать их содержание и заносить в книгу, а потом подшивать к делам. Деться некуда – пришлось согласиться.  Иначе тянут на общие работы – грузить баржи. Тут, на пересыльном пункте, ничего не признают. Помолись, чтобы я не ослеп. Целую зиму держали сторожем на морозе, а летом, когда сторожевство только приятно, засадили в душную комнату тратить последние остатки зрения.

            Но – ничего, родная! Бог послал мне бодрое настроение, которого уже давно не было. Может быть, и хорошо, что ты не получила мои письма после № 11. Там ведь – отчаяние и бунт. А теперь, когда узнал, что мне надо ехать в Сиблаг, сразу почувствовал, что такие вещи не делаются случайно и что какая-то сознательная рука ведет меня к великой цели. Благословляю жизнь, благословляю все свои страдания и – благодарю за все! Я весь, Слава Богу, обворован, теперь почти нет ничего. На Перес<ыльном> пункте плохо кормят, а от Сокол<овых> я сейчас оторвался. За все, за все благодарю. Все благословляю и за все благодарю. Думаю, что все во благо и что все кончится великим, лучезарным концом.

            Ну, прости. До скорого свидания. Спешу, потому что уже пришло начальство, и – надо кончать.

            Пиши мне сюда. Письма идут сюда, говорят, хорошо.

            Адрес: Мурм<анская> ж<елезная> д<орога>. П<очтовое> о<отделение> Свирстрой. 1-е Отделение Свирлага ОГПУ. Пересыльный пункт.

            Хр<истос> в<оскресе>! Хр<истос> в <оскресе>! Хр<истос> в<оскресе>!

 

                 Белбалтлаг – Свирлаг

              8 июля (1932 г.)

            Родной, родной, вечный человек, сегодня ночью получила твое письмо № 27 от 30 июня. Тихо, светло на душе, тихо, светло на небе, в природе, в лесу. Хорошо как, Ясочка. Бедные мои глаза больные – вот только что меня беспокоит. Но надеюсь, что и здесь будет хорошо.  Мама писала, что 27-го послана из Москвы, из ОГПУ, телеграмма о направлении тебя в Медвежку, а не в Сибирь. Жду сведений о тебе со дня на день из Медвежки.  Все думаю, что, может, ты уже там. Не знаю, разрешат ли нам быть в одном отделении или еще как. Не знаю, но доверяю вполне. Верю, что будет так, как нам лучше. Писала тебе уже несколько писем на Свирстрой. Немного обычно неприятно писать теперь, т.к. я работаю в Адм(инистративной) части, знаю всех цензоров ИСЧ и обратно. Интимность письма поэтому затруднена. Лучше, когда читают письма незнакомые. Тогда этого не чувствуешь.

            Интересно очень то, что ты пишешь о твоих новых эстетических устремлениях. Знаешь, мне это нравится. Не знаю только, какое будет содержание, может быть уж очень жуткое. Лишь бы не больное и не истерическое. Этого, впрочем, от тебя трудно ждать. Хочу послушать.

            Знаешь, головушка, а мне хочется писать картины, красками писать. Я в тюрьме все вышивала цветными нитками разные картинки.* Посылала маме  с просьбой переслать тебе. Не знаю, посылала она тебе или нет. Сделаны плохо, я не умею ведь, но ты мог почувствовать на слабых мазках, что хотелось выразить. Особенно хотелось, чтобы тебе переслали сумку маленькую, а на ней избушка около озера и дорога далекая одинокая к заходящему солнцу. На небе тихое золото, светлое, безоблачное. Плохие нитки, нет подходящих цветов, все получала нитки случайно. Головушка, хочется выразить себя в искусстве. Так много молчалось и переживалось внутри, что оно все сублимировалось во что-то иное, хочется себя выразить бурно. Надоела в тюрьме преснота и однообразие еды, образа жизни и прочего. Сейчас  у нас в лагере совсем не то, что в тюрьме, главное же лес и солнце.  Я каждый день несколько часов провожу в лесу, смотрю, смотрю, дышу. Хочется яркого, сильного.

            Не знаю, что с этим делать? Может быть, это ложно и блудно? Однако на сердце не чувствуется, что плохо. Родина ты моя, куда нас жизнь приведет? Ни берегов, ни краев не видно. Хоть и не любим мы с тобой путешествовать, а пришлось по жизни на листике по ветру мотаться.

            Жду тебя, жду, родной, свой человек.

                                                                                              Твоя всегда В.

            На Медвежке Елизавета Ивановна** служит. Уже освободившись, в Общем отделе.

 

* Сохранилось несколько рисунков В. М. Лосевой, написанных маслом и акварелью. В тюрьме В. М. вышивала молитвы в виде книжных закладок, а также сюжетные изображения.

**Елизавета Ивановна Ушакова.

 

                              Медвежья Гора (Белбалтлаг) – Водораздел (Белбалтлаг)

 

        Мед<вежья> Гора. 21 июля <1932 г.>

            Приехал сюда 15/VII. Чего держали в Свирстрое 3 недели (после приказа ехать сюда) – неизвестно. Здесь сегодня начал мало подходящую работу в Проектном Отделе Управления, п<отому> ч<то>, по-видимому, останусь здесь. С 15/VII работал исключительно над тем, чтобы перетащить тебя сюда. Масса знакомых – почти в каждом отделе. Но УРО уперлось – все время прогоняли на Водораздел.*  Мой главный аргумент – на Водоразделе нет частного жилья, а я приехал жить с женой – даешь частную квартиру!  Одни из УРО за меня, другие против (как всегда). Я плюнул (надоело ждать, ходить, клянчить) – пошел к Кузнецову (пом<ошник> нач<альника> упр<авления>. Так, мол, и так, даешь жену! Этот сначала распорядился: направить на Водоразд<ел> (вчера утром)**

 

*Водораздел – наивысший участок-седловина в южной части Беломорканала возле озера Вадло (уровень воды на 70 м выше Онежского); разделяет трассу на отрезки – северный (нисходящий к Белому морю) и южный (нисходящий к Онежскому озеру). В. М. Лосева, переехав в Белбалтлаг, первоначально попала именно в лагерь на территории Водораздела.

** В архиве А. Ф. Лосева сохранилась записка, относящаяся к описываемым событиям. Она выполнена рукой В. М. Лосевой и. видимо, представляет собой копию, снятую с официального распоряжения начальника УРО Белбалтлага:

 

                      СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА № 30175

        19 июня 1932 г.

                       Нач. 2-го отделения

Во вверенное вам Отделение направляется прибывший из Свирлага согласно предписания Гулага № 5414 для дальнейшего отбывания срока заключ(ения) по месту нахождения жены, з/к профессор Лосев Алексей Федорович, работавший в качестве библиотекаря. Используйте его, по возможности, на работе с учетом его образовательного ценза.

                    Нач. УРО                                                                      (Суслов)

                    Нач. распред. контр.                                                   (Бикбасов)

 вх. № 12661 21/VII 32 г.

 

Днем (3 ч<аса>) при мне звонит в УРО: «Снимите наряд проф<ессора> Лосева на Водоразд<ел>. Он не хочет жить с женой». – «Позвольте, гр<ажданин> начальник! Я приехал к жене». – «Ну, я же вас посылаю к жене». – «А я не гимназист, чтобы видеться с женщинами украдкой, когда папа и мама не велят». – «Да не украдкой! Вы будете видеться открыто». – «Мне надо не видеться открыто, а жить закрыто». – «Но я вам не могу разрешить жить закрыто на Медгоре». – «А распоряжение Гулага?» -- «Распоряжение Гулага – направить вас на место жительства жены, что мы и делаем». – «Но это равносильно запрету жить с женой». – «Ну, что вам надо? Я вижу, что вы просто не хотите жить с женой, а хотите остаться здесь. Оставайтесь и устраивайтесь. Я же сейчас при вас отменил приказ ехать на Водор<аздел>». – «Позвольте, а как же я буду с женой?» -- «А подавайте о свидании, мы, м<ожет> б<ыть>, разрешим приехать ей сюда на 1-2 недели». Тут я смекнул, что это не худо, и с тем ушел. Доброжелатели говорят, что это великолепный исход, и взялись меня устраивать здесь. Тебя же я устрою, когда приедешь на свидание. Если я сейчас поеду туда, мы никогда не выберемся с Водораздела. Кроме того, в сентябре начнется переезд лагеря ближе к Москве, и здесь гораздо больше шансов попасть туда и не остаться тут на зимовку. Кроме того, и надо тебе ближе к своей специальности.  Предлагали «мне тебе» заведовать химической лабораторией. Я за тебя не решился. Было место в отделе гидрологии по метеорологии, но мои доброжелатели проворонили. Стараюсь, чтобы какой-н<и> б<удь> отдел Управления тебя запросил в УРО, тогда все дело в шляпе. Но предстоит еще одна огромная трудность, которая, пожалуй, погубит все мои махинации. На днях предстоит разгрузка Медвежки на 1000 человек, которые будут посланы на периферию. Боюсь, что этого барьера я не возьму, и волей-неволей придется ехать к тебе. Предлагают в пушсовхозе* место библиотекаря (говорят, -- молоко, яица и пр.). Но: 1) неизвестно, будет ли работа тебе, 2) опять привыкать к новому месту.

 

*Пушсовхоз – подсобное хозяйство по выращиванию пушных зверей, организованное под Медвежьегорском, на окраине поселка Повенец. Позже, в  советское время ордена Трудового Красного Знамени зверосовхоз «Повенецкий», в настоящее время не существующий – (прим. К. Г.).

 

            Сообщи свои соображения.  Какая работа тут тебе улыбается?  На какой работе ты там? Можно ли нам жить там вместе? Если можно, то, м<ожжет> б<ыть>, не надо мне и городить тут огород, а прямо ехать к тебе? Хочешь ли ехать в пушсовхоз, возиться с кроликами в 20 верстах от Медвежки? Мне тут сулят разные места, да боюсь браться. Если б захотел, то давно бы заведовал к<акой>-н<ибудь> комнатой, но…

            Сплошная лотерея и оперетка! Целыми днями бегаю и устраиваю тебя и себя и, кажется, пока ничего еще не добился. Как только получу утверждение, подам заявление о свидании с тобою. М<ожжет> б<ыть>, лучше тебе подать? А если они меня погонят к тебе на свидание, а не тебя ко мне? – Очень плохо.

            Ну, не знаю, ничего не знаю. Напиши мне, что мне делать и какой направление придать своим хлопотам.

                                                                                                                      Тв.

           

                 Белбалтлаг – Белбалтлаг          

 

                             (Середина или конец июля 1932 г.)

           

Милый, родной ты мой человек, канителят меня с отъездом. Сегодня опять не отпустили. Завтра обещают отправить дневным автобусом обязательно. Ты же там, бедный человек, встречаешь меня каждый день, наверное.

            Скажи в Гидрологии, что принципиально все улажено и сделано, задержка за чисто механическими делами, а вернее всего, что просто хотят, чтобы я подогнала здесь все дела, т.к. страшно все дела запущены.

            Посылку получила, деньги тоже все получила. Послала бы тебе сегодня, да боюсь, не дойдет письмо, хоть и посылаю его с женой Поршнева – библиотекаря. Вдруг не найдет тебя. Ты же попроси Горского* поменять 5 руб<лей>.** Надо, отдай. Денег много привезу, не бойся.

            Ну, когда же я уеду? А тут хорошо! Начальник…

            Прости. До завтра.

                                                                                                                                В.

 

*Горский – возможно, Горский Александр Константинович (1884 или 1886-1943), поэт и искусствовед, активный последователь Н. Ф. Федорова. Находился в Белбалтлаге одновременно с Лосевыми, освободился в 1937 г. Вторично арестован в 1943 г., как живший на оккупированной немцами территории. Умер в пересыльной тюрьме. (Сведения из кн. Анциферов Н. П. Из дум о былом. М., 1992, с. 472.) В мемуарах Н. П. Анциферова ему дается весьма колоритная характеристика (см. там же: с. 377-379).

**…поменять 5 руб<лей> – в лагерях ОГПУ заключенные получали финансовое содержание только в виде «премвознаграждения», т.е. премиями за перевыполнение норм выработки, причем до 1933 г. – не в советских деньгах, а специальными лагерными бонами, которые при выходе во «внешний мир» необходимо было обменять.

 

 

 

 

 

 

         Белбалтлаг – Москва

 

Из писем Лосевых родителям В. М. Лосевой -- М. В. и Т. Е. Соколовым

 

Медв<ежья> Гора. 5 авг<уста> 1932<г>)

 

            Милые и дорогие Михаил Васильевич и Татьяна Егоровна!

            Валент<ина> Мих<айловна> вам уже писала, что я, наконец, после тысячи разных мытарств добрался до Медвежки. Сюда приехала и благоверная с (о) своего Отделения*, сначала на свидание, а потом и перебралась совсем.

 

*В. М. Лосева первоначально попала на 2-е Водораздельское отделение Белбалтлага, откуда была переведена в 1-й лагерь Отдельного Медгорского пункта, где уже находился А. Ф. Лосев.

 

Вчера перевезла все свои вещи сюда и поступила на новую службу, по вычислениям. Жалеет очень своего прежнего места, так как там она обросла разными благами и удовольствиями, а также и поклонниками. Но муж оказался дороже, и пришлось бросить всех поклонников и приехать к благоверному и августейшему супругу. Формально сейчас продолжается свидание, и мы сняли тут недалеко от лагеря одну баню,* в которой и живем. Свидание пока будет длиться около двух недель; потом думаем продолжить его дальше, так что вещи наши находятся в лагере, в бараках, а ночуем в бане, и взяли только самое необходимое. Обедаем и завтракаем в лагере, а ужинаем и чай пьем у себя «дома». На службу устроились в одном отделе, сидим недалеко один от другого. Она вычисляет, а я корректирую рукописи и инженерные проекты. После проклятой Свири я наконец-то свободно вздохнул. В первый раз за два года увидел собственную жену и могу хотя бы поразговаривать с нею. Вижусь с ней почти две недели, а до сих пор еще не успели друг другу все рассказать, что пережили в разлуке. Правда, служба отнимает очень много времени. Утром занятия с 9 ч<асов> до 4 ч<асов> дня; вечером же по закону занятий нет, но фактически принуждают ходить с 8 ч<асов> до 10 ч<асов>. Все у нас есть и ни в чем мы не нуждаемся. Вашу посылку В<алентина> М<ихайловна> получила недавно, так что теперь только мы ее разъедаем. Кроме того, в лагере еда неплохая, не сравнить с этой проклятой дырой Свирью. Пожалуйста, ничего нам не присылайте. У Вали столько вещей, что я два раза ходил за ними к автобусу и едва-едва за два раза допер, да и то пришлось ей кое-что нести, хотя я и отнимал у нее вещь. Хочет же показать, что она здоровая. Правда, болезней у нее как будто особенных нет, но все-таки она хрупкая и щупленькая, как цыпленок;  того и смотри, как бы не уронить и не разбить такую тонкую и фарфоровую игрушку.

 

* Баня принадлежала хозяевам дома № 10 по ул. Фрунзе, построенном в 1929 году в Медвежьегорске в так называемом Арнольдовском (Арнольдовом) поселке, названном так по имени инженера-строителя. Дом сохранился и поныне. Лосевы жили в начале в бане, а затем, получив разрешение, снимали комнату в самом доме.

 

            Просим вот о чем. Так как,  по слухам, лагерь пробудет здесь недолго (кончаются работы по каналу) и так как пока стоит прекрасная погода и тепло, то убедительно просим вас обоих приехать к нам, и собраться поскорее. У нас пока есть квартира, эта самая баня, и мы будем хлопотать, чтобы нас оставили на частной квартире и дальше. Также будем здесь сами просить о свидании с вами, чтобы после вашего приезда не канителиться. Дочь имеет полное право на свидание с отцом, а вы – как жена при муже. Будем говорить, что родители наши старые и порознь им трудно ехать. Тут у нас купание. Я и то, на старости лет, по требованию и по строгому приказу своей благоверной начал купаться. Убедительно просим вас приехать поскорее; лучших условий для свидания нигде не будет.  Вы пока собирайтесь, а мы, как только получим разрешение на свидание с вами, сейчас же сообщим вам, и вы приедете. Только покорнейшая просьба: Бога ради не привозите ничего из вещей. Если хотите, привезите чего-нибудь съестного, масла (для Вали) или сладкого (для  меня). Но больше ничего не надо. Вещей не знаем, куда девать.

            Прошу вас поискать для меня очков по рецепту, который я вам послал. Очки мне очень нужны. Их вы пошлите немедленно, как найдете, по почте, запакуйте их в футляр и во что-нибудь мягкое, чтобы не разбились. И, если можно, пришлите две пары. А то это вещь очень бьющаяся.

            Передайте, пожалуйста, записку Нине Александровне и вместе с нею предпримите то, о чем я ее прошу.

            Шлем вам низкий поклон и будем ждать к себе в гости.

            Вечно благодарные вам и любящие вас.

                                                                                              А. и В.

P.S. Что же там насчет наших заявлений – как дела?

 

Адрес: Мурм<анская> ж<елезная> д<орога>. Ст<анция> Медвежья Гора. Белбалтлаг ОГПУ. Отдельный Медгорский пункт, 1-й лагерь, мне или Вале.

 

                     Белбалтлаг – Москва

       <Октябрь 1932 г>)

            Милые, родные мама и папа, что же это от вас ничего нет. Только одну открытку получили после нашего приезда, и больше ничего. Очень беспокоимся.

            У нас события необыкновенные. 7-го числа утром получили разрешение на частную квартиру от начальника строительства. Были очень обрадованы и успокоены, что зиму будем жить вдвоем, или если не зиму, то месяц-два, а потом на Москву-канал, где опять-таки будет действительно это разрешение. Написала вам в тот день письмо.

            Недолго было наше спокойствие. В тот же день вечером сообщили нам, что А<лексей> Ф<едорович> освобождается. Проверили – правда. По постановлению Коллегии ОГПУ в Москве от 7 сент<ября> 1932 г., во изменение прежнего постановления, освободить немедленно, но… Вот тут-то и начинаются всякие но. Дали минус двенадцать*, т.е. нельзя жить в целом ряде областей. Самые близкие места к Москве – это Поволжье: Самара, Симбирск и проч. Главное же это то, что обо мне пока ничего нет. И вот теперь положение нелепое. Медгора, где мы сейчас, область пограничная, здесь А<лексею> Ф<едоровичу> жить нельзя, да и меня могут каждую минуту перевести в Дмитров,**  ехать ему одному тоже чудно. Глаза у него нехорошо видят, куда он один денется. Кроме того, будет амнистия скоро общая и наша Белбалтлаговская. Надеемся, что ограничения снимут и мы сможем поехать, если не в Москву, то близко куда-нибудь, в Александров, Тулу или в этом роде. Не хочется поэтому уезжать отсюда до амнистии.

 

*Первоначально, начиная с 1918 г., репрессированным жителям Москвы, Петрограда и Киева по освобождении карательные органы назначали, как правило, «минус три», т. е. запрет проживания в указанных городах; к концу 20 г.г. «минусов» было не меньше пяти, а с введением паспортной системы (с декабря 1932 г.) число «минусов» стало стремительно расти, так что к началу 40-х г.г. в СССР употребляли «минус 135» и более.

**Дмитров – город в Подмосковье, административный центр строительства канала Москва-Волга. В связи с завершением строительства Беломорканала в управляющих структурах Беломорстроя и Белбалтлага летом 1933 г. происходили срочные реорганизации по трем направлениям. Основная часть административного персонала вместе с потоками заключенных переводилась на вновь открывающуюся стройку канала Москва – Волга (штаб строительства в г. Дмитрове Московской области), меньшая часть – на строительство Байкало-Амурской магистрали, остальные направлялись по новому месту дислокации Главного управления Белбалтлага в д. Надвоицы, расположенному в средней части Беломорканала, у Выгозера.

 

            Главное же, как А<лексей> Фед<орович> поедет один и что он со своей полной беспомощностью будет делать там, на что жить? Да и от меня ему уезжать не хочется невозможно. Только съехались после 2,1/2 лет разлуки – и вдруг опять разъезжаться. Он подал заявление в лагерь, чтобы его оставили до конца строительства вольнонаемным, но не знаем, разрешат ли, потому что у него нет специальности, которая была бы нужна для строительства.

            Словом, мы в полном неведении, как быть и что делать.

            Родные мои, опять к вам просьба, опять вас беспокоить приходится. Надо узнать, есть ли какое-нибудь постановление в ГПУ относительно меня. Неужели Ал<ексея> Фед<оровича> освободили, а мой приговор оставили в силе? Это интересно! Я-то не возражаю, я все равно должна скоро освободиться (думала так, и может быть, еще долго просижу). Во всяком случае, по-человечески рассуждая, думается, что если освободили Ал<ексея> Фед<оровича> (просто не верится!), то должны и меня освободить…

Валя и Алексей

Гнетнев К. В. Беломорканал: времена и судьбы.


Далее читайте:

Гнетнев Константин Васильевич (авторская страница).

 

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании всегда ставьте ссылку