Константин Гнетнев

       Библиотека портала ХРОНОС: всемирная история в интернете

       РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

> ПОРТАЛ RUMMUSEUM.RU > БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА > КНИЖНЫЙ КАТАЛОГ Г >


Константин Гнетнев

-

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА


БИБЛИОТЕКА
А: Айзатуллин, Аксаков, Алданов...
Б: Бажанов, Базарный, Базили...
В: Васильев, Введенский, Вернадский...
Г: Гавриил, Галактионова, Ганин, Гапон...
Д: Давыдов, Дан, Данилевский, Дебольский...
Е, Ё: Елизарова, Ермолов, Ермушин...
Ж: Жид, Жуков, Журавель...
З: Зазубрин, Зензинов, Земсков...
И: Иванов, Иванов-Разумник, Иванюк, Ильин...
К: Карамзин, Кара-Мурза, Караулов...
Л: Лев Диакон, Левицкий, Ленин...
М: Мавродин, Майорова, Макаров...
Н: Нагорный Карабах..., Назимова, Несмелов, Нестор...
О: Оболенский, Овсянников, Ортега-и-Гассет, Оруэлл...
П: Павлов, Панова, Пахомкина...
Р: Радек, Рассел, Рассоха...
С: Савельев, Савинков, Сахаров, Север...
Т: Тарасов, Тарнава, Тартаковский, Татищев...
У: Уваров, Усманов, Успенский, Устрялов, Уткин...
Ф: Федоров, Фейхтвангер, Финкер, Флоренский...
Х: Хилльгрубер, Хлобустов, Хрущев...
Ц: Царегородцев, Церетели, Цеткин, Цундел...
Ч: Чемберлен, Чернов, Чижов...
Ш, Щ: Шамбаров, Шаповлов, Швед...
Э: Энгельс...
Ю: Юнгер, Юсупов...
Я: Яковлев, Якуб, Яременко...

Родственные проекты:
ХРОНОС
ФОРУМ
ИЗМЫ
ДО 1917 ГОДА
РУССКОЕ ПОЛЕ
ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА
ПОНЯТИЯ И КАТЕГОРИИ

Константин Гнетнев

Беломорканал: времена и судьбы

Глава вторая

Достоинство правды

Божья колея

            В разные годы в орбиту Беломорско-Балтийского канала попадали многие писатели. Не говоря уже о «десанте» из 120 лучших литераторов страны, организованном 22-23 августа 1933 года ОГПУ СССР для создания монографии, о ББК писали Максим Горький, Лев Никулин, Мартин-Андерсен Нексе, Михаил Кольцов, Владимир Шкловский и многие другие. Николай Погодин посвятил каналу нашумевшую в свое время пьесу «Аристократы»:

            «Шлюзы, дамбы, скалы, аммоналы, валуны, плывуны, жулики, бандиты, вредители, кулаки, министры Временного правительства, полковники, фармазоны… тысячи с лопатами, с тачками, с запалами – штурмовая ночь. Где вода, почему вода, что за вода, если трещит мороз? …Ни минуты покоя...»

            «В этом сбивчивом, согретом теплым авторским чувством «реестре» отразилась напряженность забот и дел коммунистов – мастеров человеческой перековки», -- писал тогда о пьесе Н. Погодина известный критик. Перековка – вот главная тема этой пьесы. Виртуозный вор, вор-«аристократ» Костя-«капитан» перековывается на Беломорстрое в «энтузиаста труда». Только и всего.

            Медгору, Повенец, канал считал своей творческой родиной и Константин Симонов. В начале 30-х молодым станочником с фабрики «Мосфильма», сделавшим первые, самые начальные поэтические опыты, он приехал сюда в первую творческую командировку. «Меня поселили в одном бараке с заключенными, и они подбадривали: «Давай, давай, пробивайся», -- вспоминал К. М. Симонов. О том, что он увидел в ту пору на канале, в произведениях адекватного отражения не нашло. Однако осталась Медгора («Номера в Медвежьей Горе»), осталось доброе сыновье чувство к этому северному краю, которое известный писатель с мировым именем сохранял всю жизнь.

После этого в Карелии Константин Михайлович Симонов бывал дважды. Однажды с семьей встречал Новый год в очень узком кругу партийно-советской номенклатуры в поныне закрытой для простых смертных  Шуйской Чупе. В начале 80-х знаменитый писатель совершил автомобильную поездку из Петрозаводска, через Медвежьегорск, Повенец и трассу ББК. С ним в этой поездке был партийный работник, председатель Гостелерадио Карелии А. И. Прокуев, ставший затем до самой смерти верным другом его семьи. Анатолий Иванович рассказывал, как Симонов останавливал вдруг машину, выходил на обочину дороги и долго смотрел на мелкий окрестный лес и озера с бурой болотной водой. О чем он думал тогда, повидавший полмира? Вспоминал себя молодого, еще не обласканного вождями, не увенчанного орденами и государственными (Сталинскими) премиями, за которые пришлось заплатить  писательской свободой и еще чем-то невероятно важным, что для литератора такого масштаба не может быть предметом торга? Жалел ли он о чём, вернувшись к географической точке, с которой началась его творческая жизнь и судьба?

В горах этой ночью прохладно.

В разведке промаявшись днем,

Он греет холодные руки

Над желтым походным огнем…

Это стихотворение, посвященное легендарному в свое время Матэ Залке, («Генерал») и написанное спустя недолгое время после поездки на канал, в 1937-м, впервые сделало имя Симонова известным. Другое, позже, и вовсе вознесло на мировую высоту:

Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди…

Однако есть писатель, для которого ББК стал не просто эпизодом в  творческой биографии и не только местом писательского рождения. Для М. М. Пришвина Беломорский канал оказался больше, чем то и другое вместе взятые.  Канал поставил перед писателем творческую задачу такой глубины и масштаба, которую Пришвин решал всю свою долгую жизнь и, по его собственному заключению, так и не решил.

Впервые Михаил Михайлович Пришвин приехал в Карелию, на Выгозеро, к месту, где позже проляжет трасса будущего канала, в 1906 году. В ту пору было ему около тридцати лет и он испытал, может быть, первый серьезный жизненный кризис. Позади были сожженные мосты, впереди полная неизвестность.

            Биографы пишут, что подростком был он замкнут, мечтателен и своеволен – неулыба. Совсем маленьким гимназистом в Ельце убежал в поисках  неведомой волшебной страны, где всем правит справедливость. С таким характером он самым естественным образом оказался в среде недовольных  тогдашним общественно-политическим строем, вступил в подпольный кружок социал-демократов, читал «Капитал» К. Маркса, перевел с немецкого языка  работу А. Бабеля «Женщина и социализм». Ну и, разумеется, вскоре попал в руки охранки. В 1897 году его заключили в одиночку Митавской тюрьмы, а затем отправили в ссылку в родной Елец.

Вопреки корыстно распространенному самими же большевиками, даже отчасти демонизированному мнению о царском режиме в отношении «революционеров»-террористов, был он на самом деле весьма либерален. Может быть, и зря. В 1900 году Пришвин эмигрировал (выслан) в Германию. Здесь он  закончил курс Лейпцигского университета по философскому факультету агрономического отделения (был, оказывается, и такой).

            Пришвин вернулся в Россию в 1902 году (в других источниках в 1903 году) пережившим, а точнее, -- изжившим в себе революционные настроения.           «Я вышел из положения тем, что не революцию, а себя признавал лишним и ушел не в быт с чеховскими героями, а в то бытие, где зарождается поэзия», -- писал он о своих тогдашних настроениях в «Журавлиной родине».

            Была здесь, конечно, и женская тема, некая русская студентка Варвара Измалкова, юношеская любовь, но Пришвин понял, что сам пока духовно незрел и не готов ничего дать взамен. Разрыв он перенес крайним напряжением духовных сил, на грани душевной болезни.

            В России М. М. Пришвин начал работать агрономом в Тульской губернии у графа Бобринского, затем в Клинском уездном земстве, серьезную практику прошел при Петровской сельскохозяйственной академии под руководством известного ученого профессора Прянишникова.

В 1905 году Пришвин занял должность агронома на опытной агрономической станции «Заполье», созданной в своем имении Батищево Дорогобужского уезда Смоленской губернии ученым-агрохимиком и общественным деятелем А. Н. Энгельгардтом. Именно в этот период будущий писатель начал свои литературные опыты. М. М. Пришвин составлял и издавал популярные книжки для специалистов земледелия и иных любителей проводить опыты в природе. Похожей популярной книжной продукцией и нынче завалены прилавки книжных магазинов -- «Картофель в полевой и огородной культуре», «Об удобрении», «О разведении раков» и тому подобное. Любопытно, но и в этом, на первый взгляд, незатейливом деле  проявилось неразвитое пока, но уже очевидное литературное дарование Пришвина. Много позже, в 1934 году, он записал в дневнике:

            «Агроном-картофельник (имеется в виду известный ученый --  селекционер А. Г. Лорх – прим. К. Г.) приходил за советом ко мне, как к автору лучшей книги по картофелю, написанной 30 лет назад: почему радио, аэроплан за это время выдумали, но книг мало по картофелю, так и осталась единственной». 

            Между тем, в Клину и под Лугой молодой, европейски образованный ученый и агроном М. М. Пришвин душевно и физически маялся и своей работой оставался не удовлетворен. Малого того, он всё более и более тяготился своими занятиями. Как и гимназистом в далекую пору детства, он мечтал о неведомом крае, где царит первозданная природа, где «все по справедливости», а человек добровольно и осознанно подчиняет эгоистическое «я» своему «внутреннему начальнику»-- «надо», где между человеком и всем окружающим миром царит Гармония.

            Вот так и жил бы, как и нынче живут многие и многие: днем тянул лямку на службе, а ночами и по выходным пытался удовлетворять творческие потребности в той или иной форме -- от плетения из бересты до писания историй родов или романов. Но Пришвин исключил для себя подобное раздвоение. Мало того, он посчитал его безнравственным.   Вот, что он записал об этом в дневнике:

            «Мой друг А. М. разделил свою жизнь на две: одна жизнь отдается службе, другая – любимому делу. И с этой мыслью он стал служить в Департаменте, получать по двадцатым числам каждого месяца жалование. После же этой службы для хлеба он занимался литературой для души. Огромное большинство людей интеллигентных так именно и жило.

            Мне пришло в голову, глядя на них, что это в корне безнравственное дело – разделять труд свой на «для души» и «для хлеба». Вовсе не понимая тогда всей глубины этого подвига – писать и только писанием зарабатывать себе деньги…»

Записано это много позже. Тогда, агрономом, он еще не отдавал себе отчета в том, что выбирает дорогу подвига.  

Жизнь Пришвина, внешне вполне благополучная, но исполненная болезненного душевного драматизма, шла своим чередом. И, как водится, точку в ней поставил случай. Попечитель агрономической станции, местный помещик генерал Глазенапп однажды потребовал, чтобы молодой сотрудник Пришвин прислал розы к какому-то его семейному празднику. Сотрудник дерзко ответил, что цветы на станции существуют для научных   опытных целей, а вовсе не для удовлетворения частных потребностей начальства…  

Вовсе нетрудно представить себе реакцию генерала:  Пришвина немедленно уволили. На последние деньги он купил себе охотничье ружье и решил, что пути назад отрезаны. Позади он оставил университетский диплом  агронома, место с каким-никаким заработком, первые печатные труды по специальности. Впереди была полная неизвестность и необеспеченная семья.

Зимой 1906 года М. М. Пришвин приехал в Санкт-Петербург. Он живет на Малой Охте и сотрудничает с различными газетами, чтобы хоть как-то прокормиться. Знакомство и долгие беседы с этнографом Е. Н. Ончуковым породили в душе Пришвина привлекательную творческую идею. Он пришел к редактору журнала «Родник» и предложил ему повесть о мальчике, заблудившемся в лесу, -- этаком «северном Робинзоне». Всё было бы здорово, только вот ни самого  путешествия, ни рукописи… у него ещё не было. Повесть странный посетитель только обещал написать по материалам будущего путешествия на Север.

…Очень хорошо представляю себе ситуацию – сам был таким редактором. Какой-то неизвестный агроном, полное отсутствие литературного опыта, мечты о будущем путешествии, повесть… Сколько таких мечтателей сломало себе зубы на подобных планах! Разумеется, редактор постарался остудить пыл будущего «путешественника» и «писателя».  Он посоветовал не торопиться с повестью и, коли такое путешествие состоится, попытаться написать для начала хотя бы небольшие очерки, цикл очерков. А потом, мол, посмотрим.  На том и порешили.

Но Пришвин был достаточно подготовленным человеком, хорошо знающим реалии российской жизни. От известного собирателя фольклора Н. Е. Ончукова, уже побывавшего в Карелии, он выслушал много дельных советов. Ончуков свел его с академиком А. А. Шахматовым, который выправил для Пришвина открытый лист Академии наук. Документ удостоверял, что путешествие предпринимается с целью собирания материала по местным говорам и для этнографических исследований. И в первых числах июня 1906 года на пароходе М. М. Пришвин отправился в путь на Север. Любопытно, что после поездки, словно бы в шутку, он напишет:

«По опыту я знал, что в нашем отечестве теперь уже нет такого края непуганых птиц, где бы не было урядника. Вот почему я запасся от Академии наук и губернатора открытым листом…»

Пришвин не знал, что вслед за разрешением на поездку по губернии Олонецкий губернатор разослал всем исправникам секретный «циркуляр», которым строго предписывал: «… иметь негласное наблюдение за деятельностью г. Пришвина и в случае, если в его действиях… будет усмотрено что-либо подозрительное, немедленно мне донести».

В России уже была одна революция.  Власти вовсе не хотелось новой, и ко всяким столичным путешественникам, тем более, если имена их уже были когда-то внесены в жандармские «святцы»,  относилась с опаской.

М. М. Пришвин приехал в Карелию, на Выгозеро, побывал на его островах и в деревне Надвоицы у знаменитого Падуна -- водопада у истока Нижнего (Северного) Выга из Выгозера в Белое море. По итогам поездки он издал сборник очерков «В краю непуганых птиц. Очерки Выговского края» (СПб, 1907, издатель А. Ф. Девриен). Книга богато иллюстрирована рисунками, сделанными по фотографиям автора и некоего П. П. Ползунова. Ползунов служил сельским учителем в селе Паданы, куда однажды заехал Пришвин. Он был страстный охотник и рыболов. Незадолго до знакомства с Пришвиным Ползунов  приобрел новенький фотоаппарат, который они вместе и осваивали, отправляясь в различные путешествия по окрестностям. Разобраться, где фото Пришвина, а где Ползунова, нет теперь никакой возможности.

 «Издателю Девриену очень понравились и мои фотографии, -- вспоминал в 1926 году М. М. Пришвин, -- и по-своему, наверно, и описание природы неведомого ему края, такого близкого к Петербургу и не менее таинственного, чем отдаленная Новая Гвинея и Центральная Африка. Швейцарец спросил меня еще:

-- А нельзя ли там где-нибудь купить дачу?

-- Комаров очень много, -- ответил я.

Он опечалился. Мне показалось, что он из-за этого может разочароваться  и в книге. Я поспешил успокоить старика будущностью края, когда болота будут осушены и уничтожены комары.

-- Место, -- сказал я, -- можно купить и теперь, а дачу построить, когда осушат болота.

Он опять обрадовался, а я, осмелев, попросил его прослушать одну главу в моем чтении. Тогда он вышел в другую комнату, привел с собой детей, вероятно, внуков и внучек, усадил их и велел слушать. После того, как я прочел главу, старик, показав всем пример, велел детям аплодировать. Книга решительно понравилась издателю, и он тут же в первый разговор дал за неё мне шестьсот рублей и сдал в печать для роскошного издания».

Писать о первой книге Пришвина у меня нет нужды, она хорошо знакома, да и целые полки статей, исследований и книг о ней уже написаны. В июле 1957 года Институт языка, литературы и истории Карельского филиала Академии наук СССР даже снарядил по местам, описанным М. М. Пришвиным, настоящую научную экспедицию. С материалами экспедиции также можно познакомиться в архиве КНЦ РАН.

Первая книга вызвала огромный интерес у читателей и в научной среде. Еще до её выхода, 6 апреля 1907 года, М. М. Пришвин сделал доклад на заседании Отдела этнографии Русского географического общества, вызвавший немалый интерес научной общественности. А с выходом книги в 1910 году автора удостоили звания действительного члена Русского географического общества и наградили малой серебряной медалью. 

«Приятие обществом моего простейшего географического очерка открыло мне путь в литературу», -- писал М. М. Пришвин в 1948 году.

Конечно, он мог так сказать о первой книге, написанной почти сорок лет назад.  Между тем «простейший географический очерк» не так уж и прост. А для нас сегодняшних – он и вовсе  не имеет цены. Дело в том, что автор увидел то, что нам никогда уже не увидеть. Строители Беломорско-Балтийского канала заперли реки и превратили Выгозеро в водохранилище. Из-за этого площадь его водного зеркала увеличилась более чем в два раза.   Исчезли прежние очертания берегов и прибрежные ландшафты, перестали существовать, опустившись на дно, десятки островов и заливов. На их месте появились новые берега, новые заливы и острова.  Внешний облик озера совершенно переменился. Ученые гидрологи отмечали после войны, что иным стал даже химический состав воды.

Нынешнее Выгозеро совсем не то, каким видел его Михаил Михайлович Пришвин. Вот, к примеру, крохотное пятнышко острова Карельский. На современной карте-двухкилометровке он занимает два-три миллиметра, не больше. А в начале XX века это был один из наиболее крупных и заселенных островов Выгозера. М. М. Пришвин достаточно долго прожил здесь во время первой экспедиции. В 1906 году он нашел на острове 30 дворов. Благосостояние жителей исследователь описал так: островитяне имели 30 неводов для лова рыбы, которыми пользовались сообща, по два двора; только у 16-ти хозяев имелись лошади; в трех дворах было по две коровы, а в пяти дворах коров вообще не имели. Вообще жизнь выгозерцев, по мнению М. М. Пришвина,  была невероятно бедна и ужасна:

«Карельский остров в этом отношении самое типичное место. Беднота тут страшная. Вид угнетающий. На этом острове даже леса нет – только вода да камень; у каменистого берега виднеется десятка два лодок, сушатся сети на козлах, и между ними копошиться человек в лохмотьях; прибавить сюда группу почерневших от дождя и ветра изб, изгородей, кучку елей, скрывающих часовню, -- вот и вся картина».

При постоянной нужде, в непрестанной борьбе со стихией у выгозерцев веками выработался свой, особый характер, о котором так много сообщает нам Пришвин. Вовсе не случайно именно на Карельский остров перебрались и здесь закончили свои дни духовные наследники Выговского раскольничьего общежительства.

«Даниловский раскол, -- писал Пришвин, -- доканчивал свое существование на Карельском острове в молельной Любови Степановны Егоровой».

Это была именно та Любовь Степановна, дочь последнего островного «большака», у которой в 1903 году исследователь, фольклорист и собиратель народной поэзии Н. Е. Ончуков приобрел личный дневник.

На Карельском острове жила также известная вопленица, плакальщица и подголосница Степанида Максимовна, жизнь которую также описал в своем «простейшем географическом очерке» начинающий писатель Пришвин.

Совершенно особое место в книге и душе Пришвина занял Надвоицкий падун – водопад возле деревни Надвоицы, где река Нижний Выг вытекает из Выгозера и начинает свой недлинный путь к Белому морю. Образ этого водопада Пришвин пронесёт через всё творчество, опишет его многократно и в совершенно различных душевных состояниях.

«…Гул, хаос! Трудно сосредоточится, немыслимо отдать себе отчёт, что же я вижу? Но тянет и тянет смотреть, словно эта масса сцепленных частиц хочет захватить и увлечь с собой в бездну, испытать вместе всё, что там случиться…»

«До этой встречи с водопадом в Надвоицах я не смел быть писателем, к чему меня в глубине души всегда очень тянуло; я, маленький агроном, казалось мне тогда, не должен браться за дело «гениев», перед которыми я благоговел…»

Внутреннее стремление к единству личной жизни и труда, которое   Пришвин считал для себя нравственной основой существования, с момента встречи с Надвицким падуном переросло в сознание неразрывной связи между творческой личностью, творцом, и обществом.  С этого момента основной Пришвинской темой, находящей отклик практически во всех его произведениях, стала «борьба каждого с самим собой и с людьми за единство всего человека».

Глубочайшее осмысление этой темы привело на закате жизни автора книги очерков «В краю непуганых птиц» к другой книге, которая так и осталась незаконченной, – «Искусство как образ поведения».

«Все можно, кроме одного, для художника, -- записал Пришвин в своем дневнике 17 февраля 1913 года, -- к сожалению, часто бывает так, что нарушение всего, само по себе позволительное, влечет за собой и нарушение одного, той заповеди, без исполнения которой жизнь и творчество распыляются».

Много позже вдова писателя Валерия Дмитриевна подметила одно любопытное совпадение. В эти же дни (23 февраля 1913 года) знакомый Пришвина, обладавший для него большим нравственным авторитетом, поэт Александр Блок записал в дневник о том же, только более резко и определенно:

«Вот эсотерическое, что нельзя говорить людям (одни – заклюют, другие используют для своих позорных публицистических целей). Искусство связано с нравственностью».

Пришвин еще дважды побывал на Севере. В 1907 году он путешествовал на Крайний Север, посетил Норвегию, а Карельское Поморье увидел только проездом. Летом 1933 года фамилию М. М. Пришвина включили в список 120 лучших литераторов России того времени. Их собрало ОГПУ для работы над монографией о строительстве Беломорско-Балтийского канала. «Бригада» писателей во главе с А. М. Горьким побывала в Медвежьегорске, Повенце, прошла на небольшом пароходике «Чекист» по трассе новенького канала. А затем в Москве редколлегия отобрала из написанного очерки лишь 36 писателей. Очерки совместно переделали в связное повествование, которое и составило книгу, к слову, вовсе не ту, которую заказывало руководство страны и ждали специалисты.

Вышла не монография о новых методах и формах строительства, инженерных и конструктивных находках, обширных исследованиях, проведенных в ходе работ на ББК. Ту, настоящую монографию, готовили специалисты. На Беломорстрое была образована и некоторое время  существовала специальная редколлегия из заключенных – ученых, литераторов и инженеров с научными степенями. В частности, в нее включили и известного философа и писателя, профессора А. Ф. Лосева. К осени 1933 года основная часть серьезных и обстоятельных статей была написана. Однако эти труды остались невостребованными. У ОГПУ получилось то, что и должно было получиться, -- прекрасно исполненное  PR-издание про «настоящих чекистов» и всех остальных, как бы, «не очень настоящих» -- конструкторов, инженеров, кулаков, бывших царских офицеров и прочих зэков-«каналоармейцев».

Как рассказывали близкие семьи Пришвиных, в последующие годы Михаил Михайлович был очень доволен тем обстоятельством, что его текст «отсеяли» и он не вошел в книгу под редакцией А. М. Горького.

Детские мечты о побеге в страну справедливости и правды, раннее желание написать повесть о маленьком северном Робинзоне -- мальчике, заблудившемся в лесу, сам Выгозерский край, Карельский остров, раскольники, «божья колея», как называли северные люди след от ледника, Надвоицкий водопад-падун, грандиозное строительство Беломорского канала… Все это слилось в душе Пришвина с выстраданной морально-нравственной идеей.  Исподволь возникла и стала искать свое воплощение мысль о Главной книге жизни – романе-сказке «Осударева дорога». 12 июля 1937 года Пришвин записывает в дневнике:

«Начал работу над книгой «Канал» и должен выжать из неё все соки, какие в ней есть».

18 июля он уточняет задачу:

«Строительство канала нужно понимать из себя… Сгустить жизнь вокруг себя, и получиться строительство канала. Мы все строим какой-то канал».

Роман-сказку Пришвин писал, с небольшими перерывами на другие произведения, девятнадцать лет, с 1933 по 1952 годы. «Все мои лучшие произведения  являются этюдами к этой книге», – замечает он в дневнике.

В конце лета 1947 года писатель завершил первую редакцию романа, но ни один журнал печатать его не захотел.  Рецензенты требовали либо существенных поправок, либо полной переработки текста. Пять раз Пришвин переделывает «Осудареву дорогу» (к слову, и названий у романа было несколько – «Падун», «Царь природы», «Канал»…). Супруга писателя Валерия Дмитриевна отмечала в книге воспоминаний «Наш дом», вышедшей в 1977 году, что «борьба с собой у Пришвина была трудная, безысходная. Он был в те дни как распятый».

Поздней осенью 1949 года, отчаявшийся бесконечной и бессмысленной борьбой с рецензентами и издательствами, Пришвин записал в дневнике: «Подумываю, не удрать ли вовсе из литературы. Можно бы дачу продать… устроиться в маленькой избушке: корова, поросенок, куры… Да так бы и жить потихоньку? Так мы с Л. верно и сделаем».

Михаил Михайлович Пришвин так и не дождался публикации главной книги своей жизни. В 1954 году он умер. Понимая, что многочисленные поздние переделки и редакции «Осударевой дороги» художественно и философски ущербны, он записал: «Свидетельством моего художества останется не переработанный экземпляр…».

Фабула романа-сказки «Осударева дорога» внешне проста и даже наивна. В старинную поморскую староверческую деревню на берегу могучего порога приходят новые люди, чтобы исполнить дело большой государственной важности -- построить канал. Для этого им предстоит очень много потрудиться, перекрыть течение большой и сильной реки, перестроить берега и окружающую природу. Но главное – изменить себя. Посыльным начальника строительства на этом участке канала становится местный мальчик, которого все называют Зуйком, -- так же, как и  маленькую поморскую чайку. Через детское восприятие Зуйка автор рисует картину переустройства жизни, борьбы личного «хочу» с огромным общественно-государственным «надо».

Борьба эта крайне сложна и исполнена мощного внутреннего драматизма. Пришвин показывает, как даже в чистой и незамутненной душе мальчика, свободной  от напластований негативного жизненного опыта, происходит «восстание», вспыхивают обиды против «начальников» вне и внутри себя.  Как трудно для обычного человека выработать в себе качество, вершина которого достигается только в православном монашестве и которое именуется отсечением собственной воли.

«…И кажется покинутому мальчику, до чего же им, должно быть, хорошо всем вместе идти на общее дело, как они счастливы, какая это добрая сила соединяет их в одного человека».

            В романе мальчик проходит через тернии. Обидевшись на взрослых, он бежит в лес с одним из старых заключенных, бывшим богачом, сманившим его поисками  такого края, где было бы всего в достатке, не нужно работать, и где они стали бы «как цари». С большими опасностями и трудностями, совершенно перерожденным в этой борьбе с самим собой и природой, он возвращается к людям…

«Мало ли что самому захочется, деточки, -- говорит в романе старушка. -- Не по желанию живите, не как самому хочется, а как надо всем нам жить…»

Сам автор так определил для себя главную мысль романа: «Тема моя: история души мальчика Зуйка в своем движении от обаяния религии к правде, от разделенности души на «хочется» и «надо» к «самому хочется того, что надо для всех». 

Несмотря на многочисленные иносказания, идейно-философскую нагруженность, в романе многое сказано прямо: заключенные названы заключенными-каналоармейцами, бывшие воры и бандиты – ворами и бандитами, а чекисты – чекистами. При поверхностном чтении совсем нетрудно найти в романе мотивы оправдания средневековым методам работ, применявшимся на прокладке канала, карательной политике НКВД, «перековывающей» десятки тысяч людей до полного уничтожения. Вот только два таких фрагмента, взятых из текста:

«…И потом, как бы ни были плохи люди, осужденные за свои преступления, все-таки и среди них в труде повседневном вставал и множился простой хороший человек, каких огромное большинство на земле. Этот труженик занял уже и здесь, на канале, свое первое место, и созданный им участок работы на канале стал его новой родиной. Даже и такие были, кто эту новую родину предпочел бы своей старой…».

«Тут на борту собрались инженеры, и каждый на лице своем нёс теперь отражение общего света человека-победителя; это были все люди, умевшие растворить личную обиду в труде, смыть её в творчестве…».

 

Неустанные хлопоты по изданию романа вдовы писателя Валерии  Дмитриевны Пришвиной  дали результат только в 1957 году. Центральные журналы под всевозможными предлогами уклонялись от этого, и только петрозаводский журнал «На рубеже» (с 1965 года и по настоящее время -- «Север») под руководством главного редактора Д. Я. Гусарова опубликовал «Осудареву дорогу» в четвертом и пятом номерах. 

И уже тогда стало ясно, что роман не будет понят. Только год назад, в феврале 1956 года, прошел ХХ cъезд КПСС, на котором впервые вслух было сказано о карательной политике И. Сталина и НКВД против тысяч невиновных граждан страны. Обществу еще только предстояло по-новому осознать роль отдельных личностей в истории государства, переосмыслить и иначе оценить  некоторые факты и явления в истории своего Отечества, которые прежде составляли безусловную гордость.

С выходом романа Валерия Дмитриевна обнаружила вокруг себя вакуум. «Осударева дорога» была прочитана как апологетика сталинскому режиму. Многочисленные знакомые и подруги, жены тех, кто в 30-е годы воспевали карательную политику Сталина, «одобряли» и «приветствовали» его «неустанную борьбу с врагами», а затем и сами оказались в лагерях, перестали с ней здороваться.

Ничуть не умнее повела себя власть. Задуманная было Д. Я. Гусаровым последующая публикация дневников М. М. Пришвина немедленно была пресечена Главлитом. Однако цензура чуть-чуть запоздала. В том же 1957 году, только чуть позже журнала «На рубеже» (а может, и благодаря ему), роман и значительная часть дневников вышли в собрании сочинений М. М. Пришвина в шести томах, выпущенном Государственным издательством художественной литературы.

Так была ли в романе Пришвина апологетика карательному режиму, той самой «перековке», от которой летели человеческие «щепки», или её не было? И что же в романе тогда было? Может быть, и Пришвин, как и десятки его коллег по перу, не увидел, а точнее, не захотел увидеть на Беломорстрое «красной каторги»? И он не встречал невинно осужденных, как «не встретили» десятки его именитых собратьев во главе с Горьким? Или, хуже того, и он посчитал, что «так  и надо»?

Внимательное прочтение самого романа и дневниковых записей тех лет, которые Пришвин посвятил своей мучительной работе, показывает, что всё-то он знал и всё видел. Вот, к примеру, наиболее характерные записи на этот счёт:

«1933 год. 25 июля. …В бинокль: вспомнил Надвоицы, внизу узнавал долго и вдруг увидел: черные неподвижные камни, как буззубая почерневшая челюсть… а тогда была, как белые зубы.  И так за 30 лет народ русский: то русло почернело… а вода бежит по иному пути».

«1951 год. 20 сентября. До сих пор «Дорога…» не выходила у меня потому, что я не мог себе представить чекиста, как мне надо, хорошим человеком…»

 «Пришвин выстрадал и предложил нам в романе-сказке формулу нравственного преодоления таких фактов и явлений в истории нашего Отечества, как Беломорско-Балтийский канал, -- считает литературный критик Иван Рогощенков. Формула проста: забыть – не забыть, простить – не простить… Пришвин сам написал однажды: «Сказка – это выход из трагедии». Отсюда и главный герой романа – мальчик, ребенок, с незамутненной душой, с необременной  памятью и  с радостным восприятием настоящего и ожиданием будущего…»

«Я не беру такого человека из головы, -- писал Пришвин в дневнике 1937 года, -- не выдумываю, это я сам лично, поместивший занятия свое искусством слова в ту часть своего существа, которая осталась не оскорблённой. Впрочем, я тогда не думал  о себе, мне думалось, что вся поэзия вытекает  из не оскорблённой части человеческого существа, и я взялся за неё, как за якорь личного спасения от оскорбления и злобы. Вот отчего в своих книгах я оптимист и совсем неисправимый, потому что всего себя отдал служению не оскорблённого существа человека».

ГУЛАГ, Беломорский канал,  подобные им факты и явления прошлого до сих пор держат нас своими холодными руками. «Если продолжать исторические «раскопки» в том же ключе, в котором они были начаты в 90-х Коротичем, мы так и останемся в историческом тупике и никогда не сможем двинуться вперед», -- убежден критик И. К. Рогощенков. И с ним трудно не согласиться.

В 1974 году Д.Я. Гусаров решил вернуться к публикации литературного наследства М. М. Пришвина. Валерия Дмитриевна живо откликнулась на просьбу редакции журнала «Север». Заведующий отделом критики Иван Константинович Рогощенков в течение шести лет наезжал в Москву и по нескольку дней жил в квартире Пришвиных в Лаврушенском переулке и в загородном доме в Дунине. Здесь он провел многие часы в беседах с Валерий Дмитриевной и за разбором дневников Михаила Михайловича.

«Читайте, читайте, Иван Константинович, -- подбадривала В. Д. Пришвина, -- больше вы этого нигде не прочтете», -- вспоминает сейчас те счастливые дни литератор.

Мы до сих пор барахтаемся с нашим прошлым, не зная, как к нему относиться. Вчерашняя гордость сегодня выглядит стыдом, былыми   поражениями призывают гордиться. Мудрец Пришвин оставил добрый совет, как нам с этим быть. Сегодня его совет, может быть, даже более актуален, чем в 1952 году. Он звучит примерно так:  передумать и простить.  Но не забыть. Никак и никогда не забыть. 

Гнетнев К. В. Беломорканал: времена и судьбы.


Далее читайте:

Гнетнев Константин Васильевич (авторская страница).

 

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании всегда ставьте ссылку