А.Л. Никитин

       Библиотека портала ХРОНОС: всемирная история в интернете

       РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

> ПОРТАЛ RUMMUSEUM.RU > БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА > КНИЖНЫЙ КАТАЛОГ Н >


А.Л. Никитин

2003 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА


БИБЛИОТЕКА
А: Айзатуллин, Аксаков, Алданов...
Б: Бажанов, Базарный, Базили...
В: Васильев, Введенский, Вернадский...
Г: Гавриил, Галактионова, Ганин, Гапон...
Д: Давыдов, Дан, Данилевский, Дебольский...
Е, Ё: Елизарова, Ермолов, Ермушин...
Ж: Жид, Жуков, Журавель...
З: Зазубрин, Зензинов, Земсков...
И: Иванов, Иванов-Разумник, Иванюк, Ильин...
К: Карамзин, Кара-Мурза, Караулов...
Л: Лев Диакон, Левицкий, Ленин...
М: Мавродин, Майорова, Макаров...
Н: Нагорный Карабах..., Назимова, Несмелов, Нестор...
О: Оболенский, Овсянников, Ортега-и-Гассет, Оруэлл...
П: Павлов, Панова, Пахомкина...
Р: Радек, Рассел, Рассоха...
С: Савельев, Савинков, Сахаров, Север...
Т: Тарасов, Тарнава, Тартаковский, Татищев...
У: Уваров, Усманов, Успенский, Устрялов, Уткин...
Ф: Федоров, Фейхтвангер, Финкер, Флоренский...
Х: Хилльгрубер, Хлобустов, Хрущев...
Ц: Царегородцев, Церетели, Цеткин, Цундел...
Ч: Чемберлен, Чернов, Чижов...
Ш, Щ: Шамбаров, Шаповлов, Швед...
Э: Энгельс...
Ю: Юнгер, Юсупов...
Я: Яковлев, Якуб, Яременко...

Родственные проекты:
ХРОНОС
ФОРУМ
ИЗМЫ
ДО 1917 ГОДА
РУССКОЕ ПОЛЕ
ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА
ПОНЯТИЯ И КАТЕГОРИИ

А.Л. Никитин

Инок Иларион и начало русского летописания

Исследование и тексты

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта книга посвящена автору Повести временных лет (далее – ПВЛ) и Киево-Печерской летописи XI-XII вв., иноку Киево-Печерского монастыря Илариону, характерные черты стиля которого были обнаружены и описаны мною в качестве признаков работы “краеведа-киевлянина” в книге “Основания русской истории. Мифологемы и факты”. М., “Аграф”, 2001, с. 30-75. Однако не доведенное тогда до логического конца исследование не позволило окончательно порвать с традиционным представлением о Нестере/Несторе как первом летописце и возможном авторе указанных произведений. Сейчас это окончательно выяснено, что сняло многие вопросы, не получившие в предыдущей книге удовлетворительного ответа.

Последнее особенно важно, потому что одной из главных проблем, встающих при изучении летописей, оказывается выяснение личности их вероятных авторов с обязательным установлением имени, положения в обществе, биографии и четких стилистических признаков. Только в этом случае исследователь может с уверенностью говорить о времени создания данного текста, об источниках, которыми мог или не мог пользоваться его автор, о том месте, которое занимает данный текст в его творческой биографии, связанной с конкретным географическим пространством и общественным окружением.

Наивно было бы думать, что эти требования выполнимы в отношении большей части тех безымянных фигур, какими оказываются для нас авторы, редакторы и переписчики летописей, называющие себя только в редких случаях, как это сделал после 1116 г. михайловский игумен Сильвестр [Л., 286] или в 1377 г. монах Лаврентий [Л., 487-488]. И все же в отношении ПВЛ такая задача оказалась вполне разрешимой.

В отличие от продолжающих ее летописных сводов текст ПВЛ содержит не погодное изложение событий, а раскрывает определенную историософическую концепцию первых веков русской истории, оказавшую влияние на развитие русской историографии в целом. Несмотря на кажущуюся случайность сюжетов, здесь чувствуется единая авторская рука, заложившая основание мифологем, которые в последующие столетия формировали сознание многих поколений историков. Безусловно, у автора ПВЛ были свои предшественники, чьими сочинениями он пользовался, обрабатывая их применительно к собственным задачам, однако он первым сумел заложить в основание русской истории мысль о единстве славянского мира и обеспечить ее последующее развитие на непрерывной хронологической основе, которая и далее могла прирастать любыми текстами, тем самым положив начало русскому летописанию.

Наконец, автор ПВЛ был достаточно яркой индивидуальностью, отпечаток которой сохранили созданные им тексты, несмотря на неоднократную переписку, изменения и сокращения.

К сожалению, в отличие от европейских и восточных хроник древнерусское летописание изначально было “соборно и анонимно”, как мог бы сказать Н.А.Бердяев. Не потому ли в погоне за открытием имени того или иного автора, в попытках определить его социальный статус или воссоздать портрет историки прошедшего столетия, следом за А.А.Шахматовым, убедили себя, что “рукой летописца управляли политические страсти и мирские интересы, а если он был монахом, то тем большую свободу давал он своей пристрастной оценке, когда она совпадала с интересами родной обители и чернеческого стада, его населявшего”[1], окончательно запутав положение, поскольку место позитивного занял идеологический критерий оценки содержания летописных текстов. Господствовавший на протяжении всего XX в. такой подход практически вытеснил не только объективный взгляд на летописцев, но и свел до минимума содержательный анализ их произведений,

Если вспомнить, что древние тексты дошли до нас в составе сводов, будучи сокращаемы и поновляемы переписчиками, часто в настолько переработанном виде, что заставляют сомневаться в их родстве с собственным архетипом, можно понять, с какими трудностями сталкивается их исследователь, пытающийся установить достоверность того или иного сообщения. В первую очередь этому препятствует отсутствие сведений о личности автора, являющегося единственной гарантией адекватности сообщения самому факту, что не дает возможности ввести конкретный текст в контекст эпохи, связать с другими текстами в составе одной летописи или одного свода, остающихся без этого часто лишь случайной мозаикой не связанных между собою отдельных фрагментов.

В этом плане проблема идентификации личности автора ПВЛ оказывается много важнее, чем определение имени автора текста Слова о полку Игореве, жившего в 80-х гг. XII века. Действительно, мы знаем его предшественника, поэта второй половины XI в. Бояна, тексты которого автор “Слова…” использовал в своем произведении[2], знаем достаточно много о событиях 1185 г., которые отразились в поэме, представляем последующие изменения текста под влиянием событий 1380 г., так что если даже допустить возможность находки текста “Слова…” более ранней редакции, чем мусин-пушкинский список второй половины XV в., где сохранилось бы имя автора XII в., оно удовлетворило бы наше естественное любопытство, но не открыло новые возможности прочтения самого текста.

Наоборот, выяснение имени автора/авторов раннего периода русского летописания, в первую очередь ПВЛ и продолжающей ее Киевской летописи XII в., доведенной до 1198/1200 г., способно радикальным образом изменить наши представления о возникновении этих памятников, о критериях достоверности, с которыми следует подходить к событиям ранней русской истории, о последовательности возникновения и взаимозависимой хронологии текстов, оказавших влияние на заложенные в них идеи и на современные им внелетописные тексты, на причины умолчания летописца/летописцев о тех или иных событиях, о которых нам известно из других источников, о тех утратах, которые потерпели эти тексты на протяжении веков, как и о том, какие источники могут послужить для их частичной компенсации.

Называя то или иное лицо в качестве автора летописного текста, мы тем самым открываем за этим текстом конкретное время и обстановку его написания, устанавливаем детерминированные отношения между содержанием текста и тем окружением, в котором он появился, прослеживаем характерные для этого автора признаки, которые иногда удается найти в других текстах, в свою очередь расширяющие наши представления об этом человеке и его творчестве. Отсюда открывается прямой путь к выделению безусловно авторских текстов из числа других, если они присутствуют в этом своде, к воссозданию истории произведения, а если говорить о ПВЛ, то к уточнению наших представлений о начале русского летописания вообще.

В силу таких соображений не приходится удивляться неоднократным на протяжении всего XX в. попыткам историков и филологов объявить то или иное лицо, жившее в конце XI или в начале XII в., автором ПВЛ. К началу прошлого столетия уверенность древнерусских книжников, что первым русским летописцем был киево-печерский “черноризец Нестер/Нестор”, известный в качестве автора Чтения о Борисе и Глебе и Жития Феодосия, оказалась серьезно поколеблена научной разработкой этого вопроса, показавшего несовместимость автобиографических сведений, приводимых Нестером/Нестором, с теми, которые сообщает о себе в летописи человек, называвшийся “учеником Феодосия”. И все же в итоговой работе, посвященной ПВЛ, А.А.Шахматов решился не только отстаивать авторство Нестера/Нестора, но и выдвинул гипотезу о трех редакциях этого памятника, первая из которых якобы принадлежала Нестеру/Нестору и доводила текст до 1110/1111 г., вторая, пополнившая текст до 1116 г., принадлежала игумену Михайлова Выдубицкого монастыря Сильвестру, чей колофон сохранился в Лаврентьевской летописи, а третья, законченная в 1118/1119 г., – редактору Владимира Мономаха или его сына Мстислава Владимировича[3].

Поскольку схема Шахматова не сняла противоречий относительно авторства Нестера/Нестора, в середине XX в. Д.С.Лихачев широко использовал гипотезу, ранее высказанную А.А.Шахматовым и развитую затем М.Д.Приселковым, что под именем Никона в Киево-Печерский монастырь постригся бывший митрополит Иларион, ставший, таким образом, основателем русского летописания[4], при этом полностью проигнорировав содержащиеся в летописи факты, в сопоставлении с которыми гипотеза об Иларионе/Никоне оказывалась совершенно беспочвенной фантазией, способной вызвать только удивление (сведения, что автор был учеником Феодосия, пришел в монастырь к нему 17-ти лет, в 1091 г. раскапывал его мощи, и это притом, что в пещеру этого Илариона основатель Печерского монастыря Антоний вселился только после избрания Илариона митрополитом в 1051 г., а сам Никон умер в 1088 г., за три года до обретения мощей Феодосия, о чем он якобы успел написать, и пр.)[5].

Столь вольное обращение с фактами вдохновило в 60-е гг. Б.А.Рыбакова на соответствующую модернизацию схемы Шахматова, в которой он оставил Нестера/Нестора и Сильвестра, но автором и редактором 1118/1119 г. сделал некоего “Василия, мужа Святополка Изяславича”. Ему он сначала приписал авторство Повести об ослеплении Василька Ростиславича Теребовльского, а затем и работу летописцем у Мстислава Владимировича в Новгороде[6], изложив это в излюбленном академиком жанре fantasy.

С более обстоятельной в научном плане разработкой вопроса об авторах ПВЛ вскоре за Рыбаковым выступил археолог М.Х.Алешковский, который проделал большую и нужную аналитическую работу. Ее выводы могли стать более эффектными, если бы автор смог критически взглянуть на основания схемы Шахматова. Одним из главных его достижений следует считать отказ видеть в отличиях между Лаврентьевским и Ипатьевским списками ПВЛ двух разных редакций, на чем настаивал Шахматов, тогда как на самом деле “текст Повести временных лет в Лаврентьевской летописи представляется… результатом сокращения того текста, который сохранился в Ипатьевской летописи. Это сокращение не носит редакторского характера, не закономерно, не является результатом намеренного редактирования и, возможно, появилось не в XII в., а позднее и в результате не одного, а нескольких переписчиков”[7]. Это позволило Алешковскому окончательно исключить из числа редакторов и авторов ПВЛ игумена Сильвестра. Кроме того, Алешковский заменил “сводчика Мстислава”, в котором Рыбаков готов был видеть даже самого сына Владимира Мономаха, неким “новгородцем Василием”, который, по его словам, был “внимательный читатель Хроники Амартола, наблюдательный путешественник, поклонник Мономаха и Рима, чуткий собеседник Василька Ростиславича и Мстислава Владимировича”[8].

Яркая и талантливая книга Алешковского стала наглядным примером ограниченности исследователя предвзятостью схемы. Так, характеризуя вклад “новгородца Василия” в ПВЛ, Алешковский выделил практически все те тексты, которые принадлежат ее действительному автору и содержат его индивидуальные стилистические признаки, но дальше этого не пошел, а кое-что отнес на счет других персонажей, и все только потому, что производил отбор и атрибуцию текстов исключительно с позиции “идеологии летописца”, не обращая внимания на индивидуальные особенности стиля, на повторяющиеся в разных новеллах одни и те же синтагмы, на излюбленные автором “словечки” и манеру полемизировать с невидимыми оппонентами. Между тем именно эти признаки, выявленные на протяжении всего текста XI-XII вв. и систематизированные, позволили мне обнаружить сначала руку “киевлянина-краеведа”, как я назвал поначалу автора ПВЛ, а затем придти к выводу о его тождественности “ученику Феодосия”[9], которым, как выяснилось, был келейник и секретарь печерского игумена Феодосия, инок Иларион.

О том, как было найдено его имя и установлено авторство двух первых повествований о ранней русской истории, рассказывает эта книга, подводящая итог определенному направлению в работе историков и филологов на протяжении двухсот последних лет. Она возвращает нам имя и личность одного из крупнейших исторических писателей конца XI – первой трети XII в. и позволяет по-новому увидеть начальные этапы развития русской исторической мысли, связанные с Киево-Печерским монастырем, ставшим подлинной колыбелью русского летописания. Он развивал его в лице своих иноков-летописцев на протяжении всего XII в. (“свод 1198 г.”, судя по приметам текста, был создан в этом же монастыре, хотя к нему и было присоединено “слово” выдубицкого игумена Моисея) и значительно позднее. О последнем позволяет говорить упоминание в Галицко-Волынской летописи под 6796/1288 г. печерского игумена Агапита, который присутствовал на похоронах владимиро-волынского князя Владимира Васильковича, причем в описании этих похорон использован набор характерных для печерских летописцев штампов (“обычные песни”, “приложися к отцемъ и дедомъ своимь, отдавъ общий долгъ, его же не убежати всякому рожденому” и пр.). Факт этот весьма важен, поскольку никаких свидетельств о летописной работе в других киевских монастырях или церквах на протяжении XII-XIII вв. до сих пор у историков нет и, скорее всего, уже не будет.

В этой книге на основе текстологического анализа последовательно рассматриваются проблемы авторства ПВЛ и Киево-Печерской летописи, проблемы разграничения и атрибуции каждого из этих текстов, ранее рассматривавшихся исследователями суммарно, принципы выделения авторского текста, его редакции, различие в творческом подходе к ПВЛ и к Печерской летописи, а также основные аспекты творческой биографии нашего первого летописца, инока Печерского монастыря Илариона. В завершении публикуются наиболее важные тексты Илариона по двум спискам, Ипатьевскому и Лаврентьевскому, а также дается реконструкция Печерского летописца XI-XII вв., в основной своей части принадлежащего Илариону.

Вместе с тем автор просит читателей извинить его за редкие ссылки на своих предшественников в разработке этой темы и в то же время на постоянные отсылки к его предыдущей книге “Основания русской истории”, поскольку именно в ней с исчерпывающей полнотой изложены результаты предварительной работы по анализу используемых текстов, оценки их достоверности, содержание терминов, этнонимов и топонимов, изложены предварительные выводы и поставлены вопросы, не получившие своего разрешения, которые и послужили стимулом для данного исследования.

+ + +

Использованные в книге летописные тексты воспроизводятся в облегченной транскрипции: вышедшие из употребления знаки (кроме ‡) и дифтонг оу заменяются соответствующими буквами гражданского алфавита; курсивом указываются дополнения, внесенные из родственных списков. В квадратных скобках [] указан сокращенно источник цитируемого текста и номера страницы/столбца по следующим изданиям: Ипатьевский список [Ип.] – ПСРЛ, т. II. Ипатьевская летопись. СПб., 1908; Лаврентьевский список [Л.] – ПСРЛ, т. I. Лаврентьевская летопись. Вып. 1. Л., 1926; Вып. 2. Л., 1927; Новгородская первая летопись [НПЛ] – Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.-Л., 1950; Патерик Киево-Печерского монастыря [Патерик] – Патерик Киево-Печерского монастыря. СПб., 1911; Успенский сборник [Усп. Сб.] - Успенский сборник XII-XIII вв. М., 1971; Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпца Бориса и Глеба [Чтение] - Абрамович Д.И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Пг., 1916 (Памятники древнерусской литературы, вып. 2-й). Курсивом в летописный текст внесены дополнения из списков данной группы летописей (для Ипатьевского – из Хлебниковского и Погодинского списков, для Лаврентьевского – из Радзивиловского, Академического и Переяславля-Суздальского списков. Ссылки на цитируемую литературу даны в подстрочных примечаниях. Основные летописные тексты и даты (если это специально не оговорено) приводятся по Ипатьевскому списку; летописные даты от начала мира даются с параллельным переводом на счет лет от Р.Х.; их достоверность не рассматривается, если вопрос об этом не вызван необходимостью исследования.

Примечания

[1] Шахматов А.А. Повесть временных лет. Т. I. Вводная часть. Текст. Примечания. Пг., 1916, с. XVI.

[2] О зависимости Слова о полку Игореве от текстов Бояна см.: Никитин А.Л. “Слово о полку Игореве”. Тексты. События. Люди. М., 1998.

[3] Шахматов А.А. Повесть временных лет. Т. I..., с. XLI.

[4] [Творогов О.В.] Никон. // СККДР, вып. I. Л., 1987, с. 279-281.

[5] Лихачев Д.С. “Повесть временных лет”. Историко-литературный очерк. // Повесть временных лет. Ч. 2. Приложения. М.-Л., 1950, с. 84-95.

[6] Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963, с. 276-279.

[7] Алешковский М.Х. Первая редакция Повести временных лет. // АЕ за 1967 г. М., 1969, с. 16-17.

[8] Алешковский М.Х. Повесть временных лет. Судьба литературного произведения в древней Руси. М.,  1971, с. 49.

[9] Никитин А.Л. Основания русской истории…, с. 74.

Никитин  А.Л. Инок Иларион и начало русского летописания. Исследование и тексты. М., 2003.


 

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании всегда ставьте ссылку