Родственные проекты:
|
Георгий Соломон
Ленин и его семья (Ульяновы)
Володя Ульянов. 1874 год.
ГЛАВА 12
Большевистский переворот. — Я в Петербурге. — Встреча с Лениным. - Он
совершенный диктатор. Он приглашает Красина и меня в правительство. — Мы
отказываемся. — «Бей, ломай все, — что разобьется, то хлам!» — Я напоминаю об
его словах о «максимализме». — Ответ Ленина: «...тот Ленин умер, больше не
существует!» и «новый Ленин». — Он угрожает мне за мои взгляды Урицким (ЧК). —
Нэп и последний привет Ленина мне.
Большевистский переворот застал меня в Стокгольме. Вскоре я поехал в
Петербург, чтобы выяснить себе истинное положение вещей. Я довольно подробно
описываю то, что я там увидел, в моих воспоминаниях «Среди красных вождей». Там,
между прочим, я привожу мой разговор с Лениным на злобу дня. Но в цитированных
моих воспоминаниях, где мои объяснения с Лениным были только одним из эпизодов,
я по необходимости говорил о нем весьма сжато, упуская много характерных
подробностей.
В данном же труде, посвященном специально Ленину, я добавлю кое-что, вносящее
известные черты в его характеристику.
— Ага, вот и вы, — сказал он, — давно бы пора... Будем вместе работать? Вы,
надеюсь, притянете и Никитича (Старинная партийная кличка - псевдоним Красина. —
Авт.), который глупо стоит в стороне и не хочет примкнуть к нам... Ну, а вы? С
нами, не правда ли?
— Я ничего не могу пока сказать, Владимир Ильич, мне надо оглядеться, я для того
и приехал...
— А вы виделись уже с Никитичем? Да! (Я подтвердил кивком головы.) Ну,
воображаю, сколько кислых слов он вам наговорил о нас... Но и вы и он должны
примкнуть к нам...
Вот здесь-то у нас и произошел разговор, приведенный мною в моих воспоминаниях
(«Среди красных вождей»), который я частично воспроизвел и в настоящем труде, и
который я теперь дополню.
Говорил со мной в этот раз Ленин резко, тоном настоящего и всесильного
диктатора.
— Допустим, — говорил он, — что не все укладывается в ваше и Никитича
понимание... Что делать: для молодого вина старые мехи малопригодны, слабоваты
они, закон истории... Но нам нужны люди, как Никитич и вы, ибо вы оба
люди-практики и делового опыта. Мы же все, вот посмотрите на Менжинского,
Шлихтера и прочих старых большевиков... слов нет, все это люди прекраснодушные,
но совершенно не понимающие, что к чему и как нужно воплощать в жизнь великие
идеи... Ведь вот ходил же Менжинский в качестве наркомфина с целым оркестром
музыки не просто взять и получить, нет, а реквизировать десять миллионов...
Смехота... А посмотрите на Троцкого в его бархатной куртке... Какой-то художник,
из которого вышел только фотограф, ха-ха-ха! Даже Марк (Елизаров) ничего не
понимает, хотя он и практик, но в голове у него целый талмуд, в котором он не
умеет разобраться...
Среди этого разговора, держась все время настороже, чтобы не сказать
чего-нибудь, что могло бы меня связать каким-нибудь необдуманным обещанием, я
обратил его внимание на то, что, насколько я успел заметить и понять, вся
деятельность большевиков у власти пока что сводится к чисто негативной.
— Ведь пока что — не знаю, что будет дальше, — вы только уничтожаете... Все эти
ваши реквизиции, конфискации есть не что иное, как уничтожение...
— Верно, совершенно верно, вы правы, — с заблестевшими как-то злорадно вдруг
глазами живо подхватил Ленин. — Верно. Мы уничтожаем, но помните ли вы, что
говорит Писарев (Д. И. Писарев, известный литературный критик-разночинец XIX в.
— Ред.), помните? «Ломай, бей все, бей и разрушай! Что сломается, то все хлам,
не имеющий права на жизнь, что уцелеет, то благо...» Вот и мы, верные
писаревским — а они истинно революционны — заветам, ломаем и бьем все, — с
каким-то чисто садическим выражением и в голосе и во взгляде своих маленьких,
таких неприятных глаз, как-то истово не говорил, а вещал он, — бьем и ломаем,
ха-ха-ха, и вот результат, — все разлетается вдребезги, ничто не остается, то
есть все оказывается хламом, державшимся только по инерции!.. Ха-ха-ха, и мы
будем ломать и бить!..
Мне стало жутко от этой сцены, совершенно истерической. Я молчал, подавленный
его нагло и злорадно сверкающими узенькими глазками... Я не сомневался, что
присутствую при истерическом припадке.
— Мы все уничтожим и на уничтоженном воздвигнем наш храм! — выкрикивал он. — И
это будет храм всеобщего счастья!.. Но буржуазию мы всю уничтожим, мы сотрем ее
в порошок, ха-ха-ха, в порошок!.. Помните это и вы, и ваш друг Никитич, мы не
будем церемониться!..
Когда он, по-видимому, несколько успокоился, я снова заговорил.
— Я не совсем понимаю вас, Владимир Ильич, — сказал я, — не понимаю какого-то,
так явно бьющего в ваших словах угрюм-бурчеевского пафоса, какой-то апологии
разрушения, уносящей нас за пределы писаревской проповеди, в которой было
здоровое зерно... Впрочем, оставим это, оставим Писарева с его спорными
проповедями, которые могут завести нас очень далеко. Оставим... Но вот что. Все
мы, старые революционеры, никогда не проповедовали разрушения для разрушения и
всегда стояли, особенно в марксистские времена, за уничтожение лишь того, что
самой жизнью уже осуждено, что падает...
— А я считаю, что все существующее уже отжило и сгнило! Да, господин мой
хороший, сгнило и должно быть разрушено!.. Возьмем, например, буржуазию,
демократию, если вам это больше нравится. Она обречена, и мы, уничтожая ее, лишь
завершаем неизбежный исторический процесс. Мы выдвигаем в жизнь, на авансцену
ее, социализм или, вернее, коммунизм...
— Позвольте, Владимир Ильич, не вы ли сами в моем присутствии, в Брюсселе,
доказывали одному юноше-максималисту весь вред максимализма... А вы тогда
говорили очень умно и дельно...
— Да, я так думал тогда, десять лет назад, а теперь другие времена назрели...
— Ха, скоро же у вас назревают времена для вопросов, движение которых
исчисляется столетиями, по крайней мере...
— Ага, узнаю старую добрую теорию постепенства, или, если угодно, меньшевизма со
всею дребеденью его основных положений, ха-ха-ха, с эволюцией и прочее, Прочее.
Но довольно об этом, — властным, решительным тоном прервав себя, сказал Ленин, —
и запомните мои слова хорошенько, запомните их, зарубите их у себя на носу,
благо он у вас довольно солиден... Помните: того Ленина, которого вы знали
десять лет назад, больше не существует... Он умер давно, с вами говорит новый
Ленин, понявший, что правда и истина момента лишь в коммунизме, который должен
быть введен немедленно... Вам это не нравится, вы думаете, что это сплошной
утопический авантюризм... Нет, господин хороший, нет...
— Оставьте меня, Владимир Ильич, в покое, — резко оборвал я его, — с вашим
вечным чтением мыслей... Я вам могу ответить словами Гамлета: «...ты не умеешь
играть на флейте, а хочешь играть на моей душе...» Я не буду вам говорить о том,
что я думаю, слушая вас...
— И не говорите! — крикливо и резко и многозначительно перебил он меня. — И
благо вам, если не будете говорить, ибо я буду беспощаден ко всему, что пахнет
контрреволюцией!.. И против контрреволюционеров, кто бы они ни были (ясно
подчеркнул он), у меня имеется товарищ Урицкий (председатель Петроградской ЧК,
убит 30 августа 1918 г. эсером Каннигесером. — Ред.)!.. Ха-ха-ха, вы, вероятно,
его не знаете!.. Не советую вам познакомиться с ним!..
И глаза его озарились злобным, фантастически-злобным огоньком. В словах его,
взгляде я почувствовал и прочел явную неприкрытую угрозу полупомешанного
человека... Какое-то безумие тлело в нем...
Я не буду приводить всего того, о чем мне пришлось еще говорить с ним в этот мой
приезд... Все существенное я сказал как в данных воспоминаниях, так и в
цитированной книге «Среди красных вождей»...
Мы расстались с Лениным при явно враждебном отношении друг к другу, и что он,
ничем не стесняясь, и вымещал на мне впоследствии во все время моей советской
деятельности... Отношения наши, во всяком случае, отлились в форму самую
неприязненную, почему я и прекратил с ним личные сношения, хотя я и стоял на
высоких постах. В неизбежных случаях личных переговоров мы оба, не сговариваясь,
прибегали к телефону или к письмам или сносились через посредство Красина,
которому Ленин неоднократно говорил, что предпочитает не встречаться со мной,
так как я действую одним своим видом и тоном моего голоса ему на нервы. То же
приблизительно говорил ему и я...
Но мне вспоминается еще, как Ленин передал мне через Красина привет, когда я был
в Лондоне (директором «Аркоса»). Это было по поводу введения нэпа. Красин ездил
по делам в Москву, и там (1922 г.) Ленин, убедившись, не без влияния Красина, в
том, что необходимо дать относительную свободу задерганному большевиками
русскому народу, решительно повернул курс направо, первым шагом чего и явился
нэп (новая экономическая политика). Когда Красин, собираясь обратно в Лондон,
зашел проститься с Лениным, он в заключение, вдруг что-то вспомнив, сказал ему:
— Да, кстати, кланяйтесь Соломону и расскажите ему о новом направлении, о новой
тактике, — его буржуазное сердце порадуется этому первому шагу на пути
восстановления прав буржуазии и демократии...
Больше мне не приходилось обмениваться с ним никакими сношениями.
Вернуться к оглавлению
Электронная версия книги воспроизводится с сайта
http://ldn-knigi.narod.ru/
OCR Nina & Leon Dotan (02.2003)
ldnleon@yandex.ru {00} - № страниц.
Далее читайте:
Ленин Владимир Ильич
(биографические материалы).
|