Родственные проекты:
|
Воспоминания террориста
Часть II
ГЛАВА II. Арест и бегство
X
Судьба
товарищей, с которыми я расстался осенью 1906
г., была следующая:
1)
Борис Успенский и Мария Худатова отошли от
террористической работы и живут под своими
именами в России.
2)
Владимир Вноровский и жена его Маргарита
Грунди, после неудачного покушения на ген[ерала]
Каульбарса, выехали за границу.
3)
Валентина Колосова-Попова также выехала за
границу.
4)
Борис Горинсон, после неудачного покушения
на ген[ерала] Каульбарса, принимал участие в
провинциальных террористических попытках.
Он арестован летом 1908 г. в Москве.
5)
Павла Левинсон, вернувшись из Одессы,
работала в боевой организации,
восстановленной Азефом. В настоящее время
она находится за границей.
6)
Всеволод Смирнов занялся общепартийной
работой. Проживает в России под чужим
именем.
7)
Ксения Зильберберг, приняв участие в
покушениях на ген[ерала] Лауница, вел[икого]
кн[язя] Николая Николаевича и на царя, после
арестов 31 марта 1907 г. выехала за границу.
8)
Александр Фельдман, приняв участие в
покушении на Столыпина в 1907 г., выехал за
границу.
9)
Рашель Вульфовна (Владимировна) Лурье
родилась в 1884 г. в состоятельной еврейской
купеческой семье. Она воспитывалась в
ковенской гимназии, сперва была членом
еврейского «Бунда» и в партию социалистов-революционеров
вступила в 1904 г. Рашель Лурье застрелилась в
Париже 1 января (н[ового] ст[иля]) 1908 г.
10)
Александра Севастьянова в ноябре 1907 года
бросила бомбу в Москве в московского
генерал-губернатора Гершельмана. Ее судили
военно-окружным судом и приговорили к
смертной казни. Она повешена.
В
№ 9 газеты «Знамя Труда» появился следующий
се некролог:
«К
числу самоотверженных бойцов террора,
погибших от руки палача, прибавилось новое
имя: в Москве казнена А.Севастьянова, с
бомбой в руках вышедшая, по поручению
центрального боевого отряда п. с.-р., на
московского генерал-губернатора
Гершельмана. Покойная стала в ряды партии
социалистов-революционеров еще тогда,
когда последняя только зарождалась. В конце
1901 года она была уже арестована и сослана на
шесть лет в Сибирь, откуда вскоре бежала, и с
тех пор неустанно вела трудную, замкнутую
от мира, суровую конспиративно-боевую
работу. Мир ее npaxy! Живая душа ее не знала
мира, и самая смерть се является таким же
призывом к упорной самоотверженной борьбе,
как вся ее жизнь...»
11)
Петр Иванов застрелил в г. Пскове 28 августа
1907 г. начальника алгачинской каторжной
тюрьмы Бородулина. Его судили военно-окружным
судом и приговорили к смертной казни. Он
повешен в Пскове. Биография его мне
неизвестна.
12)
Борис Николаевич Никитенко, перевозивший
меня на боте из Севастополя в Румынию, в
конце 1906 года приехал в Петербург и вошел в
боевую организацию Зильберберга. После
ареста последнего, оставшиеся члены
организации делали приготовления к
покушению на царя. Никитенко, в числе других
товарищей, был арестован 31 марта 1907 г. Его
судили в Петербурге военно-окружным судом
вместе с Наумовым, Синявским и др. и
приговорили к смерти. Он повешен 21 августа
того же года, на Лисьем Носу, под
Петербургом. Его биография мне неизвестна.
13)
Карл Иванович Штальберг, укрывавший меня
после побега на своем хуторе, был арестован
в Севастополе в 1907 г. Он скончался в тюрьме.
14)
«Адмирал» застрелил в Петербурге — на
открытии клиники накожных болезней —
петербургского градоначальника ген[ерала]
Лауница 23 декабря 1906 года. После убийства он
тут же застрелился.
В
№ 9 газеты «Знамя Труда» М.А.Спиридонова,
товарищ «Адмирала» по Тамбову, посвящает
ему следующие строки:
«...В
черном фраке, в безукоризненной перчатке на
левой руке стоял рядом с Лауницем молодой,
белокурый денди, спокойный, светский,
богомольный... Он мог бы застрелить тут же, в
церкви, того, кого он искал в течение целого
года, но... но «Адмирал» остался верен себе. С
деликатностью чуткого человека, который не
войдет в обуви в мечеть, не засмеется при
виде маленького, вымазанного кашей бурхана,
он выждал и убил Лауница на площадке. И
долго гадали русские Лекоки, разглядывая
мозолистую руку, сразившую царского
опричника, долго старались определить, к
какому сословию принадлежит ее обладатель.
Как удивились бы они, узнавши, что этот
изящный франтик незадолго до акта служил в
извозчичьей артели, чистил навоз, запрягал
лошадей... Как удивились бы они, узнавши, что
этот извозчик с таким простодушным, румяным
лицом, был интеллигентом в лучшем значении
этого слова».
15)
Василий Митрофанович Сулятицкий находился
вместе с «Адмиралом» на открытии
вышеупомянутой клиники. Он должен был
застрелить Столыпина, приезд которого
ожидался. Столыпин не приехал. Сулятицкий
арестован на улице 9 февраля 1907 года. Его
судили военно-окружным судом и приговорили
к смерти. Он повешен 16 июля того же года в
стенах Петропавловской крепости под именем
Гронского.
Сулятицкий
— сын священника. Он родился в 1885 году и, по
окончании курса в полтавской духовной
семинарии, поступил вольноопределяющимся в
57 пехотный Литовский полк.
16)
Лев Иванович Зильберберг с осени 1906 года
стал во главе Центрального летучего
боевого отряда, который совершил в лице «Адмирала»
убийство генерала Лауница. Под
руководством Зильберберга подготовлялось
также покушение на Столыпина и на взрыв
поезда, в котором должен был выехать в
Царское Село главнокомандующий войсками
гвардии и петербургского военного округа
вел[икий] кн[язь] Николай Николаевич.
Последнее покушение состоялось 13 февраля
1907 года, но окончилось неудачей:
исполнитель был замечен охраною на вокзале.
Зильберберг
был арестован за несколько дней до этого
покушения — 9 февраля 1907 года. Родился
Зильберберг 26 сентября 1880 года в г.
Елисаветграде. Учился сначала в местной
гимназии, потом в 3 московской, по окончании
курса в которой поступил в 1899 г. на физико-математический
факультет московского университета (по
математическому отделению). В феврале 1902
года был арестован в Севастополе по
студенческому делу и в административном
порядке сослан на четыре года в Олекминск,
Якутской области. По общестуденческой
амнистии, через год был возвращен в
Европейскую Россию и отбывал гласный
надзор в Твери. В Твери примкнул к партии
социалистов-революционеров и, организовав
несколько рабочих и крестьянских кружков,
уехал в августе 1903 года за границу. На
съезде заграничных организаций партии (1904 г.)
был представителем от льежской группы с.-р.
Весной 1905 года вступил в боевую организацию.
Судили Зильберберга вместе с Сулятицким в
Петербурге военно-окружным судом. Он
повешен тоже вместе с Сулятицким 16 июля 1907
года в стенах Петропавловской крепости под
именем Владимира Штифтаря.
Обвинительный
акт сообщает следующие подробности по делу
Зильберберга и Сулятицкого.
«21
декабря 1906 г. в 12 часов дня в помещении
института экспериментальной медицины был
убит с.-петербургский градоначальник, свиты
его величества генерал-майор фон-дер-Лауниц.
Убийство
это, как видно из предварительного
следствия, произошло при следующих
обстоятельствах: 21 декабря предстояло
освящение и открытие вновь построенных в
районе института, на средства ст[атского]
сов[етника] Н.К.Синягина, клиники накожных
болезней и домовой церкви. На это торжество
директором института, ст[атским] сов[етником]
Подвысоцкнм, было приглашено около 200
человек, причем всем приглашенным
заблаовременно были разосланы частью
именные, а частью безымянные
пригласительные билеты. Съезд приглашенных
начался в десятом часу утра. В 12 часов дня,
по окончании обедни, все гости вышли из
церкви, находящейся в четвертом этаже, и
направились в третий этаж, к завтраку.
Впереди всех шли певчие, за ними ее
императорское высочество принцесса
Ольденбургская со статским советником
Синягиным, затем его высочество принц
Александр Петрович Ольденбургскнй с
градоначальником, генерал-майором фон-дер-Лауницем,
за ними адъютант принца капитан Воршев и
камергер Вуич, а за ними остальные
приглашенные. Когда они проходили на
верхней площадке лестницы, то здесь стоял
какой-то молодой человек в безукоризненной
фрачной паре, которого все признали за
одного из приглашенных. Лишь только капитан
Воршев и камергер Вуич миновали этого
молодого человека, как он внезапно выхватил
револьвер и, из-за спины их, произвел один за
другим три выстрела в генерала Лаукица,
который после третьего выстрела упал и,
спустя несколько минут, скончался. Между
тем капитан Воршев и камергер Вуич при
звуке выстрелов обернулись назад, господин
Вуич схватил убийцу за горло, а капитан
Воршев, выхватив шашку, стал рубить ею
убийцу. В то же время местный полицейский
пристав, подполковник Корчак, видя, что
убийца продолжает стрелять, схватил правою
рукой правую руку убийцы и поднял ее кверху,
и вместе с тем из собственного револьвера
два раза выстрелил в убийцу, который после
второго выстрела весь осел и тут же
скончался.
По
осмотре трупа убийцы оказалось, что ему
нанесено было семь шашечных ран в голову,
непроникающих далее кости, и три
огнестрельных
—
одна в грудь, причем пуля пробила легкое,
сердечную сорочку, легочную артерию,
седьмое ребро и остановилась в подмышечной
области; другая
—
в левую под чревную область, причем пуля
пробила тонкие кишки, левую подвздошную
вену и край тазовой кости, остановилась в
мягких тканях; третья — сзади правого уха,
причем пуля, пробив кости черепа и мозг,
остановилась под кожей, несколько выше и
сзади левого уха. По сличении вынутых из
тела пуль с теми, коими были заряжены
револьверы убийцы и подполковника Корчака,
оказалось, что раны в грудь и живот были
нанесены из револьвера подполковника, а
рана в голову — из револьвера самого убийцы.
Как видно из протоколов осмотра трупа,
убийца был одет в совершенно новое, без
меток, белье, совершенно новую фрачную пару
и ботинки; в руках у него находился пистолет
браунинг с отвинченными щеками рукоятки,
причем в обойме, вложенной в пистолет,
осталось два патрона с распиленными
крестообразно оболочками пуль; в карманах
убийцы были найдены: запасная обойма с
пулями, оболочки коих оказались с
отпиленными головками, около 49 рублей
деньгами, кошелек и безымянный
пригласительный билет на торжество
освящения церкви.
Никаких
указаний на личность убийцы при трупе
найдено не было. Несмотря на все принятые
меры, ни полиции, ни судебному следователю
не удалось установить ни личности убийцы,
ни того обстоятельства, откуда и каким
образом он мог достать пригласительный
билет на освящение. Единственное указание
на личность убийцы дал осужденный ныне за
преступление, предусмотренное 126 ст.
уголовного уложения, Али-Кули-Бек-Шах-Тахтинский,
который заявил, что это член боевой дружины
социалистов-революционеров, которого Шах-Тахтинский
два раза видел на собрании, но имени и
фамилии его не знает. Точно также не удалось
выяснить, один ли прибыл убийца в клинику
накожных болезней или вместе с
соучастниками; только легковой извозчик
Петр Трофимов показал, что 21 декабря, в 11
часу, двое штатских хотели его нанять с
Исаакиевской площади на Лопухинскую улицу,
но он уже был занят, и наружности нанимавших
припомнить не может».
Что
же касается причины убийства генерала фон-дер-Лауница,
то таковая явствует из следующего письма,
полученного редакцией газеты «Россия» и
скрепленного печатью центрального
комитета партии социалистов-революционеров:
«В
редакцию газеты. ЦК заявляет, что смертный
приговор над петербургским
градоначальником фон-дер-Лауницем 21
декабря приведен в исполнение членом
центрального боевого отряда п. с.-р. 24
декабря 1906 г.»
Далее
говорится, что в феврале 1907 г. швейцар и
горничная гостиницы на Иматре указали
охранному отделению на двух лиц,
встречавшихся в гостинице с молодым
человеком, похожим на убийцу Лауница.
Задержанные
оказались именующими себя Тройским и
Штифтарем.
Привлеченные
к следствию, в качестве обвиняемых в
принадлежности к сообществу,
составившемуся с целью ниспровержения
существующего государственного строя и
имевшему в своем распоряжении средства для
взрыва, и в участии в убийстве
петербургского градоначальника ген[ерала]
Лауница, — именующие себя мещанином
Тройским и преподавателем древних языков
Штифтарем, не признавая себя виновными и
отказываясь от дачи каких-либо объяснений
по делу, вместе с тем заявили, что найденные
при них паспортные книжки — чужие, и что
своего настоящего звания, имен и фамилий
они обнаруживать не желают, добавив, что они
принадлежат к партии социалистов-революционеров.
Вот
как описывает очевидец последние минуты
Сулятицкого и Зильберберга:
«Мужество
и спокойствие перед смертью поражало людей,
остающихся жить, — случайных свидетелей...
Один из последних рыдал, как ребенок,
приговоренный к смерти утешал его... На
смерть он смотрел, как на исполнение долга.
— «Я умираю, глубоко сознавая, что должен
умереть... В прошлом много мною пережито
прекрасного, счастливого, чудесного!» — С
восторгом говорил о прошлом, вспоминал о
славно погибших друзьях. «Мы все умираем по
одной мерке». И ни слова о своем будущем... Не
жалел ни о чем хорошем, что могло бы дать
будущее, если бы не смерть... Смех беспечный,
шутки, остроты своих друзей, обреченных на
смерть, заставляли слушателя преступно
забывать о неизбежной смерти, уготованной
палачами. С детской радостью передавал он
рассказ об извозчике, с которым он жил на
постоялом дворе (играя роль извозчика, не
зная Питера, возя седока часто не туда, куда
нужно, он не раз бывал ругаем седоками). «Смотрю
издали на тебя — говорил извозчик, — будто
ты барин, а вот сейчас говорю с тобой и гляжу
тебе в глаза и вижу — ты ведь наш!» Его
радовало искреннее признание мужика в нем
друга, брата своего. При воспоминании о жене,
о матери, чудные ясные глаза его
затуманивались подчас слезой... Отходил
прочь... Минута тяжелого молчания... Вот и
справился с душевным волнением: снова
спокойное, ясное лицо. Вопросы все
покончены. Сомнений и сожалений не было
никаких, даже о том, что его ждет смерть...
Одна лишь мысль сверлит его мозг, — как он
перенесет прикосновение палача к его телу!
Бедная мать, страдая, думала о том же. Он
вспомнил дорогого товарища, погибшего от
своей руки, сразив врага, ибо был не в силах
допустить чьего-либо прикосновения —
насилия над собой. Теперь ему была понятна
решимость товарища покончить с собой!.. Но
зато как он умел экономить свои душевные
силы! Он спал днем, бодрствовал ночью, чтобы
не быть застигнутым врасплох врагами, чтобы
со сна, как поведут на казнь, не проявить и
тени слабости... Все время, до самого
последнего момента жизни своей он работал
усердно над решением математической задачи
— деление треугольника на три равные части,
решив которую, он просил передать ее в
университет. Он имел силу переписать свой
труд после приговора, может, даже, за
несколько часов до казни... После приговора,
прочитанного им, два друга, движимые одним
чувством, одновременно встали и
поцеловались, как бы навсегда прощаясь и
благодаря друг друга за все...
«Не
выношу нервных людей! Они способны на
подвиги, но пусть умирают, совершив их, в
живых оставаться не должны — не хватит
душевных сил надолго». «Мы из мертвецкой»,
— говорил он о себе. Неоднократно
возвращался в разговорах к проекту боевой
организации захватывать периферию...
Вот
все, что угнетенный, подавленный мозг
случайного свидетеля мог передать о
последних минутах дорогого, погибшего так
рано, но славно, незабвенного товарища».
В
своем последнем письме к матери
Зильберберг писал:
«Мама!
Раньше я тебя только любил, потом (благодаря,
главным образом, К.) научился уважать. С тех
пор это уважение росло. Оно мне порукой, что
ты твердо перенесешь все, что бы со мной ни
случилось. Да, ведь, с тобой большая часть
моей жизни! Вы (ты и К.), женщины-матери —
единственные люди, к которым у меня
соединяется чувство любви и уважения Всем
хорошим, что во мне, я обязан вам. С великим
любящим и мужественным сердцем, твердо
переносящим физические страдания и
духовные потрясения, вы вселили во мне
святое чувство к женщине-человеку. Спасибо
вам!
Надо
кончать, — трудно писать, — смотрят. Целую
тебя, дорогая мама, и отца, сестру с мужем и
брата, девочек с их отцом; Остальным родным
и знакомым (кто интересуется) — привет.
Прощай!»
В
последнем письме к жене он писал следующее:
«О,
жизнь! О, юность! О, любовь!
Любовь
мучительная... Вновь
Хочу,
хочу предаться вам
Хотя
б на миг один... А там
Погасну...
Тургенев.
Я
счастлив — ты не здесь. Я счастлив - ты
думаешь обо мне. Это мне облегчает
последние дни и облегчит конец. Сколько раз
я переходил от надежды, что ты свободна, к
сомнению в этом! Эти 5 месяцев прошли как миг,
а время, которое идет и которое еще осталось,
кажется вечностью. И это объясняю себе
сравнением с долгим зимним путешествием в
закрытом возке. День за днем проходит.
Сегодня, как вчера, завтра, как сегодня. И от
этого однообразия прошедшие дни не
оставляют по себе ничего, и когда
оглядываешься назад, кажется, что они не
прошли, а пролетели; от этого же отсутствия
всяких впечатлений, и от этого же
однообразия так томительно тянется время. Я
сильно изменился за это время, и с внешней
стороны, и духовно. Я оброс бородой (большой,
черной бородой) и волосы стали длинные; я их
ношу так, как ты любила — вверх. Иногда, в
полузабытьи, мне кажется, что милая рука
проводит по ним...
Я
прочел много книг, хороших книг. Отчасти
непосредственно, отчасти косвенно они
открыли мне целый мир, новый, неизвестный,
прекрасный и величественный. Они осмыслили
мою инстинктивную любовь к природе. Они
возвысили меня, и я нашел многое, что раньше
только чувствовал. Это книги по
естественной истории, биологии и
физиологии.
Я
отказался видеть девочку (дочь Л.И.Зильберберга)
...Для каждого человека есть предел его
духовных страданий. Я могу видеть мать. С
большим трудом мог бы я видеть тебя, но ее...
Это выше моих сил: здесь мой предел. Я не
могу. Когда я представляю ее себе, эту
маленькую девочку, которой я не знаю и
которую так люблю, представляю, как она
будет смотреть и не понимать, что
происходит, быть может, даже заплачет,
увидев незнакомое лицо... И не могу. Я знаю,
что и я, у которого ни один человек, кроме
тебя, не видел слез, что и я заплачу, как
ребенок, при жандармах…
К
предстоящему концу отношусь спокойно, и ни
один из всей своры, окружавшей меня эти 5
месяцев, не мог бы сказать, что когда-нибудь
заметил во мне хотя малейшее волнение.
Посылаю тебе образчики (лучшие) бедной
флоры нашего крепостного двора для
прогулки: я их засушил для тебя...
Мое
последнее и страстное желание, чтобы у
нашей девочки была бы мать, с которой она бы
жила и росла. А когда она выросла бы, ты ей
показала бы те прекрасные страницы твоей
тетради и рассказала бы ей, как я любил тебя,
как я любил ее, ты сказала бы, что я
расстался с самым большим для меня, — с этой
великой любовью, с жизнью, — в борьбе против
горя и страданья других. Передай мой привет
отцу и брату. Я часто жалел, что не пришлось
повидаться с ними. Это письмо — последнее.
Прощай,
друг, прощай, милая, прощай любимая... Прощай...
Это ужасное слово как-будто носится в
воздухе и как звук колокола, замирая,
становится все тише и тише... Прощай!
8/VII—07
г. Петропавловская крепость».
Другие параграфы главы: |
I |
II |
III |
IV |
V |
VI |
VII |
VIII |
IX |
X |
Б.Савинков. Воспоминания террориста. Издательство "Пролетарий", Харьков.
1928 г.
Электронная версия текста с сайта Бориса Чимит-Доржиева. Для навигации по
книге использована обложка современного издания.
|
