Данная статья написана в редком по нынешним временам жанре ответа на рецензию, к чему меня побудили весьма своеобразный стиль рецензии Н.А. Лифанова[1]на черновую рукопись моей брошюры «Ранние славяне в Среднем Поволжье (по материалам письменных источников)» (СПб.; Казань, 2011. В черновом варианте работа называлась немного иначе: «Ранние славяне в Волго-Камье (по материалам письменных источников)»)[2]и недобросовестность ее автора, равно как и своеобразные обстоятельства ее выхода в свет.
Во-первых, получив от ответственного редактора книги казанского ученого А.В. Овчинникова черновой текст рукописи с предложением быть ее рецензентом, Н.А. Лифанов в нарушение элементарных правил научной и человеческой порядочности выложил ее текст вместе со своей рецензией в интернете, не спросив разрешения ни у меня (хотя мои координаты ему известны), ни у А.В. Овчинникова. Факт самовольной публикации во всеобщем доступе черновика чужой рукописи мы оставляем на научной и человеческой совести Н.А. Лифанова. Сам он при этом и не скрывает, что хотел таким образом сорвать публикацию брошюры[3]. Причиной такого, мягко говоря, некрасивого поступка является несогласие Н.А. Лифанова с теми положениями, которые я отстаиваю в своей брошюре. Но сейчас на дворе не 1937-й год и времена административного решения научных споров, шельмования оппонентов и прочих «прелестей» тоталитаризма в науке, к счастью, давно миновали. Но, видимо, некоторые все еще тоскуют по тем временам и мечтают в административном порядке затыкать рот оппонентам. Хочется верить, что как бы того ни хотелось отдельно взятым «лифановым», времена, когда научные проблемы решались административными методами, а не согласные с «генеральной линией» ученые подвергались преследованиям, прошли безвозвратно.
Во-вторых, прочтя рецензию Н.А. Лифанова я был весьма неприятно поражен ее стилем: наукооборазные аргументы (именно так, так как они сплошь и рядом основываются на подтасовках и передергиваниях) перемежевывались там с откровенным хамством и многочисленными личными выпадами в мой адрес и в адрес других людей. Достаточно сказать, что в самом начале рецензии Н.А. Лифанов походя называет казанского археолога и исследователя истории археологии Среднего Поволжья А.В. Овчинникова[4] «околонаучным публицистом» не будучи знаком ни с какими его работами кроме популярной заметки в интернете! Как такое назвать – я не знаю. Впрочем, после самовольного распространения Н.А. Лифановым текста черновика брошюры это уже не удивило. Видимо, Н.А. Лифанову близки и понятны подобные методы и это его обычная манера поведения[5]. Жаль разочаровывать уважаемого рецензента, но мне она не близка. Так что опускаться на уровень Лифанова и отвечать ему на понятном ему языке я не буду, пусть все личные выпады останутся на его совести, отвечу только по сути тех наукообразных возражений по поводу моей работы, которые изложил Н.А. Лифанов.
Ознакомившись с рецензией Н.А. Лифанова перед изданием брошюры, я не посчитал необходимым что-либо менять в своей работе, так как его критика имеет весьма предвзятый и тенденциозный характер. Те небольшие изменения, которые были внесены мной в окончательный текст брошюры не связаны с рецензией Н.А. Лифанова.
Большая часть возражений Н.А. Лифанова строится по следующей схеме: он с одной стороны хочет поймать меня на каких-то «ляпах», а с другой – постоянно подчеркивает, что те концепции археологов, на которые я опираюсь, не единственные и противопоставляет им альтернативные концепции других археологов. Основное содержание моей работы было при этом или не понято Н.А. Лифановым или намеренно им проигнорировано. Оно состоит в попытке привлечь к спору археологов об этносе носителей именьковской археологической культуры письменные источники и с опорой на них попытаться выяснить, кто в этом споре прав. Именно на основе этого анализа, а вовсе не «на основе случайных, гадательных принципов» я и пришел к выводу о том, что правы те археологи, которые считают «именьковцев» (или какую-то их часть) одной из праславянских группировок (Г.И. Матвеева, П.Н. Старостин, В.В. Седов и т.д.), что было Н.А. Лифановым проигнорировано. Когда я приступал к этой работе, начатой как историко-географическое исследование, призванное прояснить вопрос о том, какой водный объект средневековые восточные авторы именуют «Славянской рекой», у меня не было четкой позиции на этот счет. Но по мере того, как я по ходу работы пришел к выводу о том, что под этим названием подразумевается преимущественно Волга, а в Среднем Поволжье восточные авторы помещают неких «ас-сакалиба» – славян, оказалось, что этот вывод прекрасно согласуется с позицией указанных археологов и служит ее независимым подтверждением. В «готовом» тексте работы, правда, изложение ведется как бы в обратной последовательности, что сделано для того, чтобы сделать ее более понятной.
Сама по себе ситуация, при которой в археологической науке существуют не просто разные, но нередко и полярные мнения по тем или иным вопросам, говорит о том, что на данном этапе средствами только археологии целый ряд вопросов просто не может быть решен однозначно. В частности, к таковым вопросам принадлежит и проблема этноса «именьковцев». Поэтому избранный Н.А. Лифановым путь: противопоставлять позиции одних археологов позицию других и на этом основании отвергать данные письменных источников мне видится тупиковым. Перспективным я считаю иной подход: анализом данных письменных источников (если они есть) проверять позиции археологов. Именно попытка такой проверки и была мною предпринята.
Никакого иного объяснения блока арабских источников, помещающего в Среднем Поволжье неких «сакалиба»[6], который позволил бы обойтись без «именьковской гипотезы» Н.А. Лифанов не предложил и более того – фактически проигнорировал эту проблему, поэтому его критика фактически повисает в воздухе.
Начинает свою рецензию Н.А. Лифанов с тенденциозного утверждения, что «прямое отождествление именьковской археологической культуры с праславянскими или просто славянскими племенами, популярно ныне главным образом в околонаучной публицистике». Что ж, если для него такие авторитетные ученые как Г.И. Матвеева, П.Н. Старостин, В.В. Седов, С.Г. Кляшторный[7] и другие сторонники этой позиции – «околонаучные публицисты», то здесь нечего комментировать. Отметим только, что он искажает по ходу позицию Г.И. Матвеевой (по словам Н.А. Лифанова исследовательница «лишь констатировала отдельные черты сходства именьковских и раннеславянских материалов»), хотя она впервые (и первой в науке) высказав гипотезу о праславянской принадлежности «именьковцев» еще в 1981-м году[8], не изменяла ее вплоть до смерти[9].
Далее Н.А. Лифанов пытается оспорить мой тезис о том, что происхождение именьковской культуры из ареала культур полей погребений (зарубинецкой и развившейся из нее киевской, пшеворской и черняховской) хорошо согласуется с гипотезой о праславянской этнической принадлежности ее носителей или какой-то их части, приводя два контрдовода. Во-первых, по словам Н.А. Лифанова «связь указанных археологических культур со славянами с позиций археологической науки остается до конца не определенной, однозначной славянской атрибуции не получила ни одна из них». Но подавляющее большинство археологов-славистов при различии взглядов по ряду конкретных вопросов ищет предков исторических славян именно в рамках означенного культурного ареала (Б.А. Рыбаков, И.П. Русанова, В.В. Седов, П.Н. Третьяков, Е.А. Горюнов, В.Д. Баран, Д.Н. Козак, Р.В. Терпиловский, Б.В. Магомедов, Е.В. Максимов, С.П. Пачкова, Л.Д. Поболь, А.М. Обломский, О.М. Приходнюк и т.д.). Дискуссия идет, большей частью, по вопросу о том, какие именно регионы культур полей погребений в какие периоды связаны с праславянами. При этом все большее число археологов-славистов ставит в центр процесса славянского этногенеза зарубинецкую культуру. Во-вторых, рецензент указывает на то, что «анализ именьковских материалов, несмотря на значительные объемы полевых исследований, вообще серьезно отстает от уровня изученности синхронных культур бассейнов Вислы и Днепра». Это так, но большинство специалистов-археологов (в том числе, на сколько мне известно, и сам Н.А. Лифанов) не сомневается в том, что толчком к формированию именьковской археологической культуры послужила миграция (или миграции) населения с запада – из ареала культур полей погребений. Спор идет лишь о том, какой конкретно регион (или регионы) указанного ареала послужили исходной точкой этой миграции (миграций). При этом все большее число специалистов отводит в этом процессе преимущественную роль каким-то группам позднезарубинецкого населения.
Заодно Н.А. Лифанов выдвигает возражение к моему тезису согласно которому «именьковская культура связана преимущественно с теми их (пшеворской и черняховской культур – М.Ж.) районами, которые занимали [пра]славяне. В первую очередь – с регионом Верхнего Поднестровья». По его словам «сопоставлений именьковских материалов с верхнеднестровскими вообще не проводилось, на каком основании был сделан такой вывод – неизвестно (выделено мной – М.Ж.)». Здесь Н.А. Лифанов откровенно говорит неправду, так как я просто не верю, что ему неизвестны работы Г.И. Матвеевой, в которых произведено сопоставление славкинских материалов с материалами пшеворской культуры Верхнего Поднестровья и Волыни[10]. Равно как и другие ее работы, в которых показаны связи также и памятников лбищенского типа с пшеворскими и черняховскими памятниками Верхнего Поднестровья[11]. Соответствующие выводы Г.И. Матвеевой были поддержаны крупнейшим археологом-славистом, автором одной из основных концепций славянского этногенеза, В.В. Седовым[12]. Не вдаваясь в дискуссию о генезисе именьковской культуры, отмечу, что большинство специалистов отводит славкинским и лбищенским памятникам определенную роль в этом процессе, степень которой является предметом дискуссии.
Можно, вероятно, говорить о том, что наблюдения и выводы Г.И. Матвеевой нуждаются в дальнейшем развитии и конкретизации, но говорить о том, что сопоставление материалов Верхнего Поднестровья и Среднего Поволжья вообще не проводилось – значит искажать факты.
Затем Н.А. Лифанов пытается обвинить меня в том, что я приписал некоторым ученым то, чего они не говорили: «в содержании же статей В.Ф. Генинга и А.П. Смирнова нет ничего, что бы напоминало о приписывающейся им идее о миграции именьковцев в район днепровского левобережья и их решающей роли в формировании волынцевской культуры» и далее (в примечании 2): «оба этих исследователя вообще никогда не поддерживали гипотезы о славянстве именьковской культуры. А.П. Смирнов – хотя бы потому, что скончался еще в начале 1970х гг. В.Ф. Генинг до конца своих дней не принимал аргументов Г.И. Матвеевой». Здесь Н.А. Лифанов занимается именно тем, в чем пытается «обвинить» меня: приписывает другим ученым то, чего у них нет. Именно В.Ф. Генинг и А.П. Смирнов, будучи честными учеными высокого уровня, первыми отметили сходство именьковских материалов с материалами Днепровского Левобережья. Именно их наблюдения и легли в основу гипотезы В.В. Седова о миграции «именьковцев» на юго-запад, где они стали основой для формирования волынцевской археологической культуры[13]. Неужели Н.А. Лифанову не известно о том, что именно А.П. Смирнов произвел детальное сопоставление материалов Рождественского могильника с материалами Волынцевского могильника и поселения[14], чем заложил основы концепции о генетической связи именьковского и волынцевского населения? А если известно, то с какой целью он искажает позицию ученого?
Да и насчет того, что А.П. Смирнов «никогда не поддерживал гипотезу о славянстве именьковской культуры» Н.А. Лифанов не совсем точен. Именно А.П. Смирнов, увидев сходство именьковских материалов с материалами Днепровского Левобережья, фактически предвосхитил позднейшую гипотезу о славянстве именьковской культуры, попытавшись совместить свои наблюдения с традиционными для того времени представлениями об автохтонном формировании именьковской культуры. По мнению А.П. Смирнова, славяне были одним из составных компонентов населения именьковской культуры как понимает ее современная наука[15].
Н.А. Лифанов пишет о том, что «не разделяет эту идею (о генетической связи «именьковцев» и «волынцевцев» – М.Ж.) и О.А. Щеглова». Позиция О.А. Щегловой по этому вопросу изменялась. В ранних своих работах исследовательница придерживалась линии, намеченной А.П. Смирновым. Так по ее словам, сказанным в 1987-м году, поиски прототипов волынцевских горшков с вертикальным высоким венчиком «уводят в именьковскую культуру VII в.»[16] Ныне исследовательница несколько изменила свою позицию: не отрицая определенного сходства именьковских и волынцевских памятников, она указывает на хронологический разрыв между ними[17]. Последнее не удивительно, так как миграция совсем не обязательно должна была происходить быстро. При этом датировки как конца именьковской так и начала волынцевской культуры, а соответственно и величина хронологического зазора между ними являются предметом дискуссии. И если по мнению О.А. Щегловой временной промежуток между их существованием был весьма значительным, а соответственно и генетическая их связь проблематична, то по мнению других специалистов – минимальным: конец первой из указанных культур и начало второй относятся ими к концу VII и началу VIII в. соответственно[18].
Особое внимание рецензент уделил тому обстоятельству, что у гипотезы В.В. Седова о миграции «именьковцев» в район Днепровского Левобережья есть противники среди археологов, занимающихся древностями этого региона. При этом он почему-то умолчал о том, что другие ведущие специалисты по археологии Левобережья Днепра приняли выводы ученого[19], а сам он дал аргументированный ответ своим оппонентам[20]. Такая ситуация при которой исследователи по-разному смотрят на ту или иную проблему совершенно нормальна. В данном случае существование среди археологов разных позиций как по вопросу о судьбах именьковской культуры, так и по проблеме генезиса культуры волынцевской говорит о том, что на данном этапе археология, вероятно, еще не накопила такого количества материалов, чтобы однозначно решить эти вопросы. Можно полагать, что по мере накопления материалов ответ на вопрос кто прав, В.В. Седов и его сторонники или их оппоненты, будет дан. Возможно, что истина и вовсе лежит посередине и в формировании волынцевской культуры приняли участие две волны славянских мигрантов: одна из района Среднего Поволжья, а другая – с днепровского Левобережья. Для темы моей работы эта проблема вообще не имеет принципиального значения, так как вопрос о наличии или отсутствии связи между именьковской и волынцевской культурами не предрешает автоматически ответа на вопрос об этносе «именьковцев».
Н.А. Лифанову не нравится мое осторожное предположение о возможности фиксации реликтов «именьковского языка» у населения Левобережной Украины. Между тем, в свете работ А.П. Смирнова, В.В. Седова, О.М. Приходнюка и других ученых – сторонников гипотезы о генетической связи именьковского и волынцевского населения, оно вполне имеет право на существование. Во всяком случае до тех пор, пока оппоненты В.В. Седова не докажут однозначно его неправоту.
Говоря о том, что я «принимаю в целом выкладки В.В. Напольских о принадлежности реконструируемого им языка именьковского населения к макробалтскому (балто-славянскому) языковому ареалу» Н.А. Лифанов существенно искажает мою позицию, так как я в принципе не разделяю базовой для В.В. Напольских гипотезы о существовании «балто-славянской языковой общности». Выводы О.Н. Трубачева об исходно независимом существовании балтских и славянских диалектов и их последующем сближении являются, на мой взгляд, гораздо более обоснованными[21]. Соответственно далее Н.А. Лифанов не понимает сути моих возражений в адрес работы В.В. Напольских об «именьковском языке», говоря о том, что я «упрекаю» В.В. Напольских «в осторожности суждений и боязни безоговорочно признать именьковцев [пра]славянами». Речь у меня идет совсем о другом: о том, что конкретные наблюдения В.В. Напольских и та концептуальная рамка, в которую он пытается эти наблюдения встроить, существуют как бы в разных плоскостях: ученый принимает гипотезу о существовании «балто-славянской общности» как аксиому и подстраивает под нее свои конкретные наблюдения, которые говорят о [пра]славянском характере языка «именьковцев».
Переходя к критике моих трактовок данных письменных источников Н.А. Лифанов приписывает Е.С. Галкиной, на источниковедческие наблюдения которой я в значительной степени опираюсь, идею о том, что этноним «с.л.виюн» из письма царя Иосифа относился к ранним башкирам[22]. Но в работах Е.С. Галкиной нет ничего подобного и мне непонятно, откуда Н.А. Лифанов взял это.
Критикуя мою трактовку указанного этнонима как относящегося к потомкам «именьковцев», Н.А. Лифанов обвиняет меня в том, что «вариант, в котором этот термин означает достоверно славянское население западной части Восточноевропейской равнины» был будто бы мной «отброшен изначально». Это совершенно не соответствует действительности. Он был мной «отброшен» вовсе не «изначально», а на основании анализа текста источника: Иосиф ясно помещает народ «с.л.виюн» как и его соседей в Поволжье: «У (этой) реки (Атил (Волга) – М.Ж.) расположены многочисленные народы... Вот их имена: Бур.т.с, Бул.г.р, С.вар, Арису, Ц.р.мис, В.н.н.тит, С.в.р, С.л.виюн. Каждый народ не поддается (точному) расследованию, и им нет числа. Все они мне служат и платят дань»[23], причем после народа «с.л.виюн» «граница поворачивает по пути к Хуварезму (Хорезму – М.Ж.)»[24]. Каким образом в таком контексте (на берегах Волги в районе, где граница Хазарии поворачивает к Хорезму) можно понимать под «с.л.виюн» Иосифа «достоверно славянское население западной части Восточноевропейской равнины» я не понимаю.
Не вступая в предметную полемику с Е.С. Галкиной, проведшей подробный анализ этнонимии письма Иосифа[25], Н.А. Лифанов походя и не приводя ни одного аргумента, называет ее выводы «фантазией». Вопреки словам Н.А. Лифанова об отсутствии у Е.С. Галкиной аргументов в пользу выдвинутого ей тезиса о том, что «с.л.виюн» – это эндоэтноним, непосредственно перенятый хазарами у одного из поволжских народов, данное утверждение исследовательница аргументирует весьма основательно. По ее словам «Этноним С-л-виюн уже давно однозначно рассматривается востоковедами как арабизм. Но источник его определить не удается. Общепринятое наименование славян в арабо-персидской литературе средневековья – ас-сакалиба (множественное число от саклаб - заимствование греческого σκλάβοζ). Единственной аналогией этнониму Иосифа может быть ас-Салавийа – название одного из «видов» русов географами школы ал-Балхи. Но книжное заимствование в данном случае исключается. Передача этнонимов в этих источниках разная, и различия не могут быть объяснены текстологически. Устное заимствование от арабских купцов тоже сомнительно: Иосиф знает жителей Поволжья явно лучше арабов, упоминает этнонимы и специфику, которая в Халифате не была известна. С-л-виюн скорее не арабское заимствование, а эндоэтноним, непосредственно перенятый от одного из народов Поволжья»[26]. Иными словами, своеобразная форма этого этнонима в этом случае находит свое наилучшее объяснение.
Вопреки Н.А. Лифанову в известии Ад-Димашки о том, что волжские болгары по их собственным словам «народ по происхождению между тюрками и славянами (рожденный между тюрками и славянами – эти слова Н.А. Лифановым были «обрезаны» – М.Ж.)» речь идет именно о смешанном славяно-тюрксом происхождении волжских болгар. Именно таков смысл соответствующего арабского текста, на что не раз указывали специалисты-востоковеды[27]. Характерно, что Н.А. Лифанов убрал из перевода слова «рожденный между тюрками и славянами», после чего уверенно написал, что «как видно, ни о какой «тюрко-славянской смеси» речь не идет». Разумеется, если «обрезать» текст источника как захочется, то речь там всегда будет идти о том, о чем надо…
К сожалению, в черновой вариант моей работы, попавший на рецензирование к Н.А. Лифанову, вкралась одна неточность: в описании быта жителей Волжской Болгарии Ибн Фадлан говорит не о погребах, а о земляных ямах для хранения зерна. В окончательном варианте книги она исправлена.
Не вступая в спор по-существу и не приводя никаких аргументов, Н.А. Лифанов отказывает данным этногенетической легенды, переданной Абу Саидом Гардизи и переведенной на русский язык Е.С. Галкиной, в статусе исторического источника и утверждает, что «сведения легенды крайне невнятны и могут быть интерпретированы только при наличии буйной фантазии». Данное утверждение является совершенно голословным. Для того, чтобы принять или отвергнуть данные источника, необходимо его тщательное исследование. Е.С. Галкина провела такое исследование (фактически первое в отечественной науке – !)[28], Н.А. Лифанов – нет. Никакой аргументированной критики выводов Е.С. Галкиной Н.А. Лифанов не дал. Вместо того, чтобы радоваться фактическому введению в научный оборот нового источника, детальный анализ которого, разумеется, еще предстоит Н.А. Лифанов проявляет удивительный для ученого, занимающегося историей раннего средневековья, нигилизм.
Утверждение Н.А. Лифанова о том, что земли Закамья «входили в основной ареал именьковской культуры» не совсем верно – туда именьковская культура распространилась лишь на определенном этапе своего развития, где ее носители встретились с носителями турбаслинской культуры, о чем идет речь в статье Е.П. Казакова[29].
Переходя к моему рассмотрению арабских источников, повествующих о гидрониме «Славянская река», Н.А. Лифанов утверждает, что «уже на с.16 a-priori, без аргументации он сразу становится на позицию атрибуции «славянской реки» (у Н.А. Лифанова «реки Атиль», но это явная опечатка – М.Ж.) средневековых восточных источников исключительно как Волги, изначально навязывая ее читателю». Это грубое и тенденциозное искажение моей позиции. Текст предисловия был написан уже после написания основной части работы и там я кратко излагаю замысел своей работы, ее ход и те выводы, к которым я пришел в ходе нее. В самой работе тезиса о том, что «Славянская река» восточных авторов – это «исключительно Волга» нет вообще. Рассмотрев три случая упоминания этого гидронима, я пришел к выводу, что в них речь идет не совсем об одном и том же:
1) в описании похода Марвана «Славянская река» – это, по всей видимости, Волга;
2) у Ибн Хордадбеха и Ибн ал-Факиха – это путь от Азовского моря вверх по Дону, далее волоком в Волгу и вниз по этой реке. Т.е. у этих авторов это не столько реальная река, сколько торговая магистраль, шедшая по Нижнему Дону против течения, далее в излучине волоком переходившая на Волгу и шедшая вниз по этой реке;
3) У ал-Гарнати это опять-таки Волга (точнее, по-видимому, ее часть) плюс Ока и Десна, по которым он плыл к Киеву[30].
В примечании 14 Н.А. Лифанов со ссылкой на А.Я. Гаркави пишет: «помимо сочинения ал-Куфи «славянская река» в контексте событий арабского похода на Хазарию упоминается еще в труде Мухаммада ат-Табари, однако М.И. Жихом это известие игнорируется». Н.А. Лифанов ошибается, так как пользуется устаревшим переводом А.Я. Гаркави и почему-то не обращается к современным работам. На самом деле у ат-Табари ничего не говорится о «Славянской реке». Соответствующий гидроним есть только у ал-Куфи[31].
Н.А. Лифанов обвиняет меня в том, что я «игнорирую» «взгляды авторов, демонстрирующих возможность северокавказской локализации похода Марвана». Однако это не так (см. примечание 55), просто соответствующая позиция является, на мой взгляд, малоубедительной и не заслуживающей серьезного внимания по двум причинам:
1) Авторы соответствующих трактовок предлагают понимать по «ас-сакалиба» с которыми столкнулся Марван не славян, а какой-то северокавказский этнос. Такой вывод является совершенно произвольным. Во-первых, как уже было сказано выше, на современном уровне идеи «расширительного» толкования этнонима «ас-сакалиба» в науке отвергнуты и после работы Д.Е. Мишина представляют лишь историографический интерес, что, кстати, признает и сам Н.А. Лифанов[32]. Во-вторых, народы Кавказа хорошо были известны арабам под собственными именами. В-третьих, ал-Куфи говорит о том, что Марван напал на «ас-сакалиба и на другие соседние племена неверующих»[33]. Следовательно, «ас-сакалиба» здесь вполне конкретный народ отличный от соседних этносов.
2) Подобная трактовка противоречит тексту источников, которые локализуют место столкновения Марвана с «ас-сакалиба» к северу от находившегося в низовьях Волги хазарского города ал-Байда’.
Тезис о нижневолжском расположении города ал-Байда’ Н.А. Лифанов попытался опровергнуть, ссылаясь на мнение А.П. Новосельцева о ее тождественности Самандару. Но источники упоминают вместе как Самандар так и ал-Байда’, причем авторы повествующие о походе Марвана на Хазарию (ал-Куфи, ибн Хаййата и др.) говорят о том, что сначала он захватил Самандар, а затем уже направился к ал-Байда’, что делает отождествление этих городов невозможным, а предположение о том, что ал-Байда’ находилась севернее Самандара как раз вполне логичным.
Характерно, что берясь рассуждать о расположении хазарского города ал-Байда’, Н.А. Лифанов даже не знает, что название это не склоняется. И после этого он голословно обвиняет в «фантазиях» арабиста Е.С. Галкину!
Н.А. Лифанов решительно отвергает гипотезу о том, что потомки «именьковцев» проживали в Среднем Поволжье во времена похода Марвана 737 года и в последующие времена, утверждая, что так считали археологи лишь в 50-60-е гг. При этом он умалчивает о том, что аналогичного мнения придерживаются в своих последних работах Г.И. Матвеева, которая не сомневалась, что материалы VIII-IX вв. на именьковских памятниках будут еще выявлены, и П.Н. Старостин[34] – основные исследователи именьковской культуры, соответствующие выводы которых были поддержаны В.В. Седовым[35] и С.Г. Кляшторным[36].
Учитывая, что позиции археологов по вопросу сохранения в Среднем Поволжье потомков именьковского населения различны, очевидно, что на данном этапе изученности именьковских памятников археология не может еще дать однозначного ответа на вопрос о возможности сохранения в регионе в VIII в. и в последующий период потомков «именьковцев». Но письменные источники склоняют к правоте тех археологов, которые допускают такую возможность.
Упоминаемая у Халифа ибн Хаййата ал-‘Усфури в рассказе о походе Марвана река «ар-Р.мм» представляет собой гапакс, поэтому ее отождествление с каким-либо водным объектом – дело очень непростое. Однако отождествление ее со «славянской рекой» ал-Куфи с одной стороны и с Волгой – с другой представляется наиболее убедительным, так как во-первых по смыслу рассказов ал-Куфи и ибн Хаййата они этими именами называют один и тот же водный объект, а с другой более обоснованного объяснения загадочного названия «ар-Р.мм» чем то, что оно представляет собой искаженный вариант античного названия Волги, нет.
Интерпретация слова «сало» как славянизма у Моисея Каланкатваци (Утийца) вопреки утверждению Н.А. Лифанова взята мной не из книги В.В. Мавродина, а из работы Н.Я. Марра, которую использовал и В.В. Мавродин (см. примеч. 134). Соответствующая интерпретация Н.Я. Марра никем не опровергнута и принимается современными учеными[37].
Подводя некоторые итоги сказанному, отмечу, что разные позиции в науке и полемика между их сторонниками – вещь совершенно неизбежная и закономерная. Более того, научная полемика – это двигатель развития науки. Разумеется, лишь в том случае, когда она имеет уважительный и конструктивный характер и полемизирующие ученые ставят во главу угла не личные амбиции и не взаимные нападки, а поиски научной истины. К сожалению, этого нельзя сказать о полемике, навязанной мне Н.А. Лифановым. Полная грубых личностных выпадов и некорректных с научной точки зрения утверждений: искажений и передергиваний как моей позиции, так и взглядов других ученых, эта рецензия является, в первую очередь, примером упадка научной этики и культуры в постсоветской России. Будет очень жаль, если в науке возобладают методы, применяемые Н.А. Лифановым в отношении своих оппонентов.
[1]Лифанов Н.А. Рецензия на представленную в печать монографию М.И. Жиха «Ранние славяне в Волго-Камье» (СПб.; Казань, 2011): vkontakte.ru/note626531_11235049 Я не удивлюсь, если после публикации моего ответа Н.А. Лифанов начнет «заметать следы» и править свою рецензию, устраняя в ней явные многочисленные и грубые «ляпы», искажения, передергивания и тенденциозные личные выпады, поэтому выкладываю ее в том виде, в каком она существовала на момент написания моего ответа: http://www.box.net/shared/ylkhgl1uooa0cbqfk08g
[2]Жих М.И.Ранние славяне в Среднем Поволжье (по материалам письменных источников) СПб.; Казань: «Вестфалика», 2011. – 90 с. В интернете (См. здесь, в "Румянцевском музее". - Прим. ХРОНОСа). К моей диссертации эта работа, вопреки утверждению Н.А. Лифанова никакого отношения не имеет, хотя для меня исследование этой темы также очень важно.
[3]Он открыто написал об этом, выкладывая свою рецензию вместе с черновиком моей рукописи в интернете. По словам Н.А. Лифанова, он «задавал себе вопрос об этичности подобного действия (выкладывания черновой рукописи чужой работы в публичный доступ без согласия автора и издателя – М.Ж.). И решил его однозначно – если оно поможет вообще избежать публикации данной книги, значит это сделать необходимо» (vkontakte.ru/topic-25845782_25100187?offset=100). После этого мне пришлось срочно выложить в интернете окончательный текст брошюры, дабы выложенный Н.А. Лифановым черновик не начал распространяться.
[4]Овчинников А.В. Древняя и средневековая история Волго-Уралья в трудах советских ученых: А.П. Смирнов. Казань, 2008.
[5]Весьма характерна и тенденциозная критика Н.А. Лифановым позиции украинского ученого О.Б. Бубенка, высказавшего гипотезу об иранской этнической атрибуции поволжского народа буртасов: vkontakte.ru/note626531_10146639 Возможно, причина тут та, что О.Б. Бубенок отстаивает наличие в Поволжье раннесредневековой эпохи значительного массива не тюркоязычного и не финноугроязычного населения и его важную роль в истории этого региона. Основные работы О.Б. Бубенка по истории ираноязычного населения Юго-Восточной Европы: Бубенок О.Б.1) Ясы и бродники в степях Восточной Европы (VI – начало XIII вв.). Киев, 1997; 2) Аланы-асы в Золотой Орде (XIII-XV вв.). Киев, 2004; 3) Алани-аси у складі середньовічних етнополітичних об'єднань Євразійського степу: Дис... д-ра іст. наук. Киев, 2006.
[6]А так арабские авторы именовали именно «славян». «Расширительная» трактовка содержания этого этнонима, предложенная некогда А.З.В. Тоганом, не нашла своего подтверждения: Мишин Д.Е. Сакалиба (славяне) в арабском мире в раннее средневековье. М., 2002.
[7]Матвеева Г.И. Среднее Поволжье в IV-VIIвв.: именьковская культура. Самара, 2004; Седов В.В. Славяне: историко-археологическое исследование. М, 2002. С. 245-255; Кляшторный С.Г. Праславяне в Поволжье // Взаимодействие народов Евразии в эпоху Великого переселения народов. Ижевск, 2006; Кляшторный С.Г., Старостин П.Н. Праславянские племена в Поволжье // История татар с древнейших времен. Том I. Народы степной Евразии в древности. Казань, 2002.
[8]Матвеева Г.И. О происхождении именьковской культуры // Древние и средневековые культуры Поволжья. Куйбышев, 1981.
[9]См. например: Матвеева Г.И. 1) К вопросу об этнической принадлежности племен именьковской культуры // Славяне и их соседи. Место взаимных влияний в процессе общественного и культурного развития. Эпоха феодализма (сборник тезисов). М., 1988; 2) Некоторые итоги изучения именьковской культуры // Этногенез и этнокультурные контакты славян. Труды VIМеждународного конгресса славянской археологии. Т. 3. М., 1997; 3) Среднее Поволжье в IV-VIIвв. С. 74-78 и др.
[10]Матвеева Г.И. Этнокультурные процессы в Среднем Поволжье в Iтыс. н.э. // Культуры Восточной Европы Iтыс. Куйбышев, 1986. С. 160-162; 2) Некоторые итоги изучения… С. 207.
[11]Матвеева Г.И. 1) Раскопки городища Лбище // Археологические открытия 1982 года. М., 1984. С. 159-160; 2) Работы на городище Лбище // Археологические открытия 1983 года. М., 1985. С. 162-163; 3) Работы куйбышевского университета // Археологические открытия 1984 года. М., 1986. С. 141-142; 4) Некоторые итоги изучения… С. 209-210.
[12]Седов В.В. Славяне. С. 245-249.
[13]Седов В.В. 1) Очерки по археологии славян. М., 1994. С. 59-63; 2) Славяне в древности. М., 1994. С. 315; 3) Славяне в раннем средневековье. М., 1995. С. 193-194; 2) Славяне. С. 253-255.
[14]Смирнов А.П. Некоторые спорные вопросы истории волжских болгар // Историко-археологический сборник. М., 1962. С. 160-168.
[15]Там же. А.П. Смирнов, правда, датировал именьковскую культуру IV-V вв. и считал ее финно-угорской, рассматривая в качестве позднего этапа городецкой культуры, а Рождественский могильник он относил к более позднему времени (VI-VIII вв.) и ошибочно считал его независимым по отношению к ней памятником, связанным с миграцией в Среднее Поволжье славян с Левобережья Днепра. Ныне принадлежность Рождественского могильника к именьковской культуре равно как и ее датировка IV-VII вв. не вызывает сомнений. Соответственно, в современном историографическом контексте конкретные наблюдения А.П. Смирнова являются важным аргументом в пользу праславянской атрибуции именьковского населения (или какой-то его части) и его генетической связи со славянами Днепровского Левобережья. Впоследствии В.В. Седов как бы "развернул" выводы А.П. Смирнова, предположив, что не мигранты с Днепровского Левобережья приняли участие в генезисе именьковской культуры, а напротив: "именьковцы" мигрировали на юго-запад.
[16]Щеглова О.А. Проблемы формирования славянской культуры VIII-Xвв. в Среднем Поднепровье (памятники конца VII– первой половины VIIIвв.). Автореферат. канд. дисс. Л., 1987. С. 10.
[17]Труды Государственного Эрмитажа. Т. 49. Сложение русской государственности в контексте раннесредневековой истории Старого Света: материалы Международной конференции, состоявшейся 14-18 мая 2007 года в Государственном Эрмитаже. СПб., 2009. С. 584.
[18]Так по словам О.А. Щегловой Рождественский могильник «это самый поздний памятник, относящийся к финалу именьковской культуры, к VI– началу VIIвв. н.э.» (Труды Государственного Эрмитажа. Т. 49. С. 584), в то время как по мнению большинства современных исследователей именьковской культуры, она прекращает свое существование лишь в конце VII в., то есть почти на сто лет позже (Матвеева Г.И. 1) Хронология именьковской культуры // Самарский край в истории России. Материалы юбилейной научной конференции. Самара, 2001. С. 187; 2) Среднее Поволжье в IV-VIIвв. С. 54-56). Становление волынцевской культуры традиционно датируется началом VIIIв. (Седов В.В. 1) Славяне в раннем средневековье. С. 186; 2) Славяне. С. 255; Приходнюк О.М. Пеньковская культура (Культурно-археологический аспект исследования). Воронеж, 1998. С. 74).
[19]Приймак В.В.Територіальна структура межиріччя Середньої Десни і Середньої Ворскли VIII– поч. XIст. Суми, 1994. С. 11; Приходнюк О.М. 1) Ще раз про пам'ятки волынцевского типу // Слов'яно – руські старожитності Північного Лівобережжя. Чернігів, 1995. С. 73-74; 2) Пеньковская культура. С. 75-76.
[20]«Свое видение исторических событий, имевших место в конце VIIв. при становлении волынцевской культуры, недавно изложили И.О. Гавритухин и А.М. Обломский (Гавритухин И.О., Обломский А.М. Гапоновский клад и его культурно-исторический контекст. М., 1996. С. 133, 144-147). Исследователи полностью согласны с тем, что сложение этой культуры было обусловлено экспансией в Днепровское левобережье новых масс славянского населения, но полагают, что миграция исходила из каких-то более западных областей. При этом верхушка прежнего (пеньковско-колочинского) населения в результате столкновений погибла (обилие невостребованных кладов в волынцевском ареале), а оставшиеся группы смешались с пришельцами. Мысль о западном происхождении пришлого населения покоится исключительно на распространении в южной части волынцевской культуры глиняных печей. Но таким образом можно было бы еще решить вопрос о происхождении отопительных устройств волынцевских жилых построек, но никак не проблему происхождения всей культуры, которая требует анализа всего комплекса составляющих ее элементов. Вопрос об истоках глиняных печей волынцевской культуры решается И.О. Гавритухиным и А.М. Обломским довольно поверхностно. Действительно, подобные печи выявлены на поселениях второй половины V-VIв. в верховьях Западного Буга, Сана и Горыни. Но в следующих столетиях они здесь выходят из употребления; по-видимому, на их основе формируются круглые глинобитные печи, которые никак не могли быть прототипами волынцевских глиняных печей. На основной части Правобережной Украины и в Молдавии и в V-VIIвв., и позднее господствовали печи-каменки (Раппопорт П.А. Древнерусское жилище // Свод археологических источников. Вып. Е1-32. Л., 1975). Глиняные печи, наряду с другими типами отопительных устройств, выявлены на поселениях VIII-IXвв. Киевщины и Каневщины. Но это ведь ареал волынцевской культуры» (Седов В.В. Древнерусская народность. Историко-археологическое исследование. М., 1999. С. 84. Примеч. 72).
[21]Трубачев О.Н. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. М., 2002.
[22]При этом Н.А. Лифанов дает ссылку: Галкина Е.С. Номады Восточной Европы: этносы, социум, власть (Iтыс. н.э.). М., 2006. С. 340. Ни на данной странице, ни где-либо еще в работах Е.С. Галкиной ничего подобного нет.
[23]Коковцов П.К.Еврейско-хазарская переписка в Х в. Л., 1932. С. 98.
[24]Там же.
[25]Галкина Е.С. 1) Данники Хазарского каганата в письме царя Иосифа// Сборник Русского исторического общества. Том 10 (158). Россия и Крым. М., 2006; 2) Территория Хазарского каганата IX– 1-й пол. Xвв. в письменных источниках // Вопросы истории. 2006. № 9; 3) Номады… С. 328-353.
[26]Галкина Е.С. Номады... С. 340.
[27]Гаркави А.Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб., 1870. С. 105; Кляшторный С.Г. Межкультурный диалог на Великом Волжском пути: исторический аспект // Великий Волжский путь. Материалы Круглого стола и Международного научного семинара. Казань, 28-29 августа 2000 года. Казань, 2001. С. 59-60; Кляшторный С.Г., Старостин П.Н. Праславянские племена в Поволжье. С. 217.
[28]Галкина Е.С. 1) Данники Хазарского каганата… С. 381-382; 2) Номады… С. 341- 344.
[29]Казаков Е.П.К вопросу о турбаслинско-именьковских памятниках Закамья // Культуры евразийских степей второй половины Iтысячелетия н.э. Самара, 1996.
[30]Жих М.И.Ранние славяне в Среднем Поволжье. С. 72.
[31]Калинина Т.М. Водные пути сообщения Восточной Европы в представлениях арабо-персидских авторов IX-Xвв. // Джаксон Т.Н., Калинина Т.М., Коновалова И.Г., Подосинов А.В. «Русская река»: Речные пути Восточной Европы в античной и средневековой географии. М., 2007. С. 158-159.
[32]Лифанов Н.А. Еще раз о «славянах» на Волге и арабском походе на Хазарию // Археология Нижнего Поволжья: проблемы, поиски, открытия. Материалы IIIМеждународной Нижневолжской археологической конференции (Астрахань, 18-21 октября 2010 г.). Астрахань, 2010. В интернете:
[33]Калинина Т.М. Водные пути сообщения… С. 159.
[34]Анализ позиции Г.И. Матвеевой см. в работах: Матвеева Г.И., Скарбовенко В.Н. Очерк тридцатилетних работ Средневолжской археологической экспедиции Самарского университета // Вопросы археологии Урала и Поволжья. Самара, 1999; Матвеева Г.И. 1) Некоторые итоги изучения именьковской культуры; 2) Среднее Поволжье в IV-VII вв. С. 77-79. П.Н. Старостин вывод о сохранении в Среднем Поволжье потомков именьковского населения в последующий период сформулировал впервые в работах 1960-х гг. (Старостин П.Н. Памятники именьковской культуры // Свод археологических источников Вып. Д. 1-32. М., 1967. С. 31-32) и к настоящему времени не изменил своего мнения: Кляшторный С.Г., Старостин П.Н. Праславянские племена в Поволжье.
[35]Седов В.В. 1) К этногенезу волжских болгар // Российская археология. 2001. № 2. С. 5-15; 2) Славяне. С. 255.
[36]Кляшторный С.Г. 1) Межкультурный диалог на Великом Волжском пути; 2) Праславяне в Поволжье; 3) Праславяне в Поволжье // Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г. Степные империи древней Евразии. СПб., 2005.
[37]Клейн Л.С. Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества СПб., 2004. С. 138.
+ + +
Дополнение от 26.03.2012
Все пошло так, как я и предполагал – Н.А. Лифанов, прочитав мой ответ на свою «рецензию», стал спешно «заметать следы»: устранив из своего текста грубейшие ошибки (например, на момент написания «рецензии» он даже не знал точно, какие именно арабские авторы упоминают Нахр ас-сакалиба – «Славянскую реку» и при этом ничтоже сумняшеся взял на себя роль эксперта по данной теме) и отредактировав его[1], дабы тот не выглядел столь беспомощно[2], Н.А. Лифанов перевыложил «рецензию» на сайте «Археология.ру»[3]. При этом, видимо в силу невнимательности нашего «рецензента», некоторые фактические ошибки из тех, на которые я указывал, остались в «рецензии» Н.А. Лифанова и после ее «апгрейда»: к примеру, он по-прежнему утверждает, что А.П. Смирнов не видел связи между именьковскими и волынцевскими памятниками, приписывает Е.С. Галкиной странное утверждение о том, что этноним С.л.виюн из письма царя Иосифа означает ранних башкир и т.д. Отвечаю на те вставки, которые он сделал в свой текст после ознакомления с моим ответом и которые кажутся мне наиболее показательными (в остальном любой внимательный читатель, ознакомившись с первоначальным вариантом «рецензии» Н.А. Лифанова, моим ответом ему и исправленным им текстом, легко увидит, как он его правил, удаляя и исправляя свои «ляпы»):
1.Н.А. Лифанов продолжил напускать туман на совершенно ясную позицию Г.И. Матвеевой о славянской этнической атрибуции носителей именьковской культуры, которая не раз была ей совершенно четко озвучена в целом ряде работ начиная с 80-х гг.[4] и при этом, словно от отчаяния, прибегнул к своему последнему аргументу, который, видимо, должен был сразу убедить всех, что только ему известны истинные взгляды Г.И. Матвеевой и для того, чтобы ознакомиться с ними, обращаться к ее собственным работам совсем не обязательно: «Могу судить об этом не только на основании публикаций, но и многолетнего личногообщения с Галиной Ивановной». Однако Н.А. Лифанов был далеко не единственным человеком, с которым общалась и обсуждала именьковскую проблематику Г.И. Матвеева. Многократно обсуждала она эти темы, например, с известным востоковедом – заведующим отделом Центральной и Южной Азии Института восточных рукописей РАН Сергеем Григорьевичем Кляшторным, посвятившем проблеме соотношения именьковской культуры и помещаемых арабскими авторами в Среднем Поволжье ас-сакалиба-славян цикл работ[5]. Ныне я развиваю концепцию С.Г. Кляшторного[6] и мы с ним не раз обсуждали соответствующие вопросы. По словам С.Г. Кляшторного Г.И. Матвеева с 80-х гг. не сомневалась в славянской принадлежности «именьковцев».
Чтобы выяснить, кто говорит правду: С.Г. Кляшторный или Н.А. Лифанов, предоставим слово самой Галине Ивановне Матвеевой. В 2004 году она писала о себе в третьем лице: «В 1988 году Г.И. Матвеева попыталась обосновать славянскую атрибуцию именьковской культуры [Матвеева Г.И. К вопросу об этнической принадлежности племен именьковской культуры // Славяне и их соседи. Место взаимных влияний в процессе общественного и культурного развития. Эпоха феодализма (сборник тезисов). М., 1988]»[7]. В 1988 году, а вовсе не «в конце своей научной деятельности» как утверждает за нее Н.А. Лифанов!
И далее исследовательница продолжала, словно поясняя Н.А. Лифанову, который убежден в том, что «прямое отождествление именьковской археологической культуры с праславянскими или просто славянскими племенами впервые было сделано В.В. Седовым»: «Позднее ее (Г.И. Матвееву – М.Ж.) поддержал В.В. Седов [Седов В.В. 1) Симпозиум "Проблема именьковской культуры" // Российская археология. 1994. № 3; 2) Очерки по археологии славян. М., 1994]. В настоящее время эта точка зрения приобретает все большее число сторонников [Баран В.Д. Венеди, склавiни, та анти у свiтлi археологiчих джерел // Проблемы славянской археологии. Труды VI Международного Конгресса славянской археологии. Т. I. М., 1997. С. 154]. О славянской принадлежности именьковских племен свидетельствует их погребальный обряд… Особенно показательно отсутствие в именьковских погребениях этноопределяющих женских украшений, которые присутствуют почти в каждом женском захоронении балтов и финно-угров… Типично именьковских украшений вообще не существовало, как не было их у всех славянских племен вплоть до VIIIвека, что также было подмечено Л. Нидерле [Нидерле Л. Славянские древности. М., 1956]. Поселения именьковской культуры, как и все славянские, располагались группами – "гнездами". Как и у племен пражско-корчакской культуры, основным типом жилищ у именьковцев были полуземлянки квадратной формы… Можно отметить черты именьковской керамики, общие с керамикой других славянских культур… Одинаковы типы глинянных биконических пряслиц»[8]. Сделанные исследовательницей выводы о судьбе части потомков «именьковцев» также вполне однозначны: «Из сказанного следует, что в начале Х века население Волжской Болгарии состояло из тюркских и славянских племен»[9].
Можно привести и отрывок из ее воспоминаний, опубликованных в конце 90-х гг.: «Славяне были моей "первой любовью". Я узнала о них задолго до поступления в школу из рассказов отца, из старого, еще довоенного учебника истории и особенно из журнала "Вестник древней истории". Они нередко снились мне во сне. Позднее, поступая в университет на истфак, я собиралась заниматься славянской археологией. Но уже на первом курсе выяснилось, что изучением славянских древностей заниматься не придется. Камская археологическая экспедиция исследовала археологические культуры Прикамья и все студенты во главе с Отто Николаевичем Бадером и Владимиром Антоновичем Обориным занимались памятниками этого региона, который издревле был населен финно-угорскими племенами, а не славянами… Работать было интересно и я увлеклась археологией Прикамья, перестав скучать о славянах… И лишь через четверть века славяне "сами разыскали" меня в Среднем Поволжье, куда они стали переселяться с конца Iв. и я узнала их далеко не сразу. Лишь дальнейшие исследования позволили установить, что славянами были племена именьковской культуры, той самой культуры, по поводу которой ломались копья археологов в 60-х годах (курсив мой – М.Ж.)»[10]; «После исследования городища Лбище многие исследователи присоединились к точке зрения о западном происхождении племен именьковской культуры. Однако, в вопросе об их этнической принадлежности единства не было... Мне представлялось, что племена именьковской культуры – славяне (курсив мой – М.Ж.)»[11].
Цитировать работы Г.И. Матвеевой можно и дальше и везде она высказывает свою позицию об этносе «именьковцев» совершенно недвусмысленно, а вот зачем Н.А. Лифанов так старательно искажает и «затуманивает» позицию своего научного руководителя – вопрос интересный…
Элементарные правила научной этики требуют бережного отношения к памяти ушедших исследователей, так как они уже не могут ответить и «постоять за себя». Искажать их позицию, чтобы притянуть ее за уши к своему видению вопроса – откровенно некрасиво.
Сюда же примыкает и повторная попытка Н.А. Лифанова исказить позицию Г.И. Матвеевой в вопросе о связи пшеворских древностей Верхнего Поднестровья и предименьковских памятников славкинского и лбищенского типов Среднего Поволжья. Напомню, что, по мнению Г.И. Матвеевой, первые находят ближайшие аналогии в материалах пшеворского верхнеднестровского поселения Подберезцы[12], а для вторых исследовательница видела аналогии как в зарубинецкой культуре, так и в изученных Д.Н. Козаком и В.Д. Бараном пшеворских и черняховских памятниках Волыни и верховий Днестра[13].
Если в первоначальном тексте своей «рецензии» Н.А. Лифанов начисто отрицал факт того, что кто-либо отмечал связь между верхнеднестровскими памятниками и средневолжскими материалами «именьковского круга»[14], то после того как я в своем ответе указал на конкретные работы Г.И. Матвеевой, в которых она рассматривала этот вопрос, он, проявив недюжинную полемическую гибкость, стал утверждать, что «краткие выкладки Г.И. Матвеевой, во-первых относятся не к именьковской культуре, а во-вторых, сделаны лишь на основании публикаций. Непосредственно же с материалами с территории Украины Г.И., увы, никогда не работала». Что касается первого тезиса Н.А. Лифанова, то участие носителей древностей славкинского типа и типа городища Лбище в формировании именьковской культуры несомненно[15], а по мнению Г.И. Матвеевой они вообще представляли собой ни что иное, как ранний этап именьковской культуры: по ее словам «раскопки городища Лбище на Самарской Луке дали основание выделить ранний этап именьковской культуры, который представлен памятниками с материальной культурой типа выявленной на городище Лбище»[16].
Второй тезис Н.А. Лифанова я по этическим соображениям оставляю без комментариев, отмечу только, что выявленное Г.И. Матвеевой сходство славкинских и лбищенских материалов с верхнеднестровскими было полностью поддержано таким крупнейшим знатоком раннеславянских культур как В.В. Седов[17]. По словам ученого «слоев с исключительно позднезарубинецкими материалами на поселениях лбищенского облика не выявляется. Фрагменты керамики, сопоставимой с позднезарубинецкой, встречены вместе с черняховско-пшеворскими материалами, что наблюдается также на некоторых поселениях черняховской культуры Верхнего Поднестровья и Южного Побужья. Весь облик лбищенских древностей дает основание полагать, что переселение осуществлялось из одного или нескольких регионов, в которых имело место смешение черняховского населения с пшеворским… Об этом свидетельствует сходство планировки поселений, жилищных котлованов и глинобитных печей»[18]. Регионом, в котором местный вариант черняховской культуры сложился на базе смешанных пшеворско-зарубинецких памятников и было Верхнее Поднестровье[19]. И именно миграция предков «лбищенцев» оттуда хорошо объясняет синкретические черты их культуры.
2.Н.А. Лифанов отказывает О.М. Приходнюку в самостоятельности его вывода о генетической связи именьковской и волынцевской культур, считая, что он лишь некритически повторяет построения В.В. Седова[20].
Предоставим слово самому Олегу Михайловичу Приходнюку: «Несколько иная картина прослеживается на Левобережье Днепра. Здесь на смену пеньковским древностям приходят волынцевские памятники, переросшие в роменскую культуру. Культурноопределяющими среди волынцевской керамики являются лепные и гончарные горшки округлобоких форм с хорошо выраженными плечиками и высокими вертикальными венчиками. Специфический волынцевский керамический комплекс не имеет местных корней, нет ему аналогов и среди древностей Западной, Южной и Северной Европы. Поиски похожей керамики приводят в Среднее Поволжье и Западное Приуралье, где распространены памятники именьковской культуры (середина и третья четверть I тыс. н.э.). Существуют самые разнообразные, взаимоисключающие взгляды на ее происхождение и этническую принадлежность. Впервые обратил внимание на близость именьковских и волынцевских древностей А.П. Смирнов. Он считал, что именьковская культура сложилась на основе пьяноборской и городецкой культур и пришлых славянских культур с Днепровского лесостепного Левобережья [Смирнов А.П. Некоторые спорные вопросы истории волжских болгар // Историко-археологический сборник. М., 1962. С.160-168]. В последнее время мнение А.П. Смирнова подтверждается и уточняется материалами новых раскопок Г.И. Матвеевой. На памятниках первой половины I тыс. н.э. славкинского и лбищенского типов, главным образом в керамике, прослежены зарубинецкие, черняховские и пшеворские черты, что указывает на ранние связи населения Украины и Поволжья. Последние существенно повлияли на процесс формирования именьковских древностей [Матвеева Г.И. О происхождении именьковской культуры // Древние и средневековые культуры Поволжья. Куйбышев, 1981. С. 52-73]. Вместе с тем, следует констатировать схожесть ведущих керамическких форм именьковской и волынцевской культур. Прежде всего это касается округлобоких горшков с высокими вертикальными венчиками. В именьковском керамическом комплексе есть лепные лощеные горшки, которые можно считать прототипами гончарной волынцевской посуды. Похожи у двух культурных ареалов жилища, погребальный обряд и т.п. В.В. Седов склонен рассматривать земледельцев-именьковцев Поволжья и Приуралья в качестве славянского населения, мигрировавшего туда с Поднепровья. Позже именьковцы вернулись на свою родину в Поднепровье, что нашло отражение в появлении там волынцевских древностей [Седов В.В. Славяне в древности. М., 1994. С. 59-60]. Действительно, появление в Поднепровье волынцевских памятников связано с движением именьковцев на Запад. Однако это не было одноразовое переселение. Если бы это было так, то в Поднепровье появились бы не волынцевские, а именьковские древности. Очевидно, переселение племен именьковской культуры было не одноразовым, а постепенным процессом. На длительном пути население сумело сохранить свои основные этнокультурные черты, хотя не обошлось и без их трансформации. В частности, это проявилось в появлении у них гончарной посуды. На наш взгляд, гончарный круг у них мог появиться лишь в процессе медленного продвижения на Запад через степи или недалеко от них. В Поднепровье именьковцы появились уже с новой культурой волынцевского типа [Приходнюк О.М. Ще раз про пам'ятки волынцевского типу // Слов'яно – руські старожитності Північного Лівобережжя. Чернігів, 1995. С. 73-74]. Не все именьковское население достигло Поднепровья. Большая его часть растворилась среди других народов. В пользу сказанного свидетельствует то, что в Поволжье и Приуралье обнаружено более полутысячи именьковских, а в Поднепровье лишь несколько десятков волынцевских памятников»[21]. Как видим, аргументация ученого вполне самостоятельна (в работах В.В. Седова мы не найдем, например, объяснения разницы между большим количеством именьковских памятников и малым – волынцевских).
Столь пространные цитаты приходится приводить для того, чтобы исключить возможность произвольных трактовок позиций ушедших ученых и защитить их от лифановской клеветы. И вновь, как и в случае с Г.И. Матвеевой, приходится поставить вопрос о моральной ответственности за манипулирование позицией того, кто уже не может ответить. Такой профессионал высочайшего класса, каким был О.М. Приходнюк, вопреки оскорбительной сентенции Н.А. Лифанова, был в состоянии сам оценить правоту выводов А.П. Смирнова и сопоставить именьковские и волынцевские материалы.
В связи с тем, что Н.А. Лифанов заодно упорно искажает позицию и Алексея Петровича Смирнова, отрицая тот факт, что этот ученый первым сопоставил именьковские и волынцевские материалы, не могу не предоставить слово и ему: «Данный могильник (Рождественский – М.Ж.) стоит одиноко среди памятников Среднего Поволжья и Прикамья, на что обратил внимание его исследователь В.Ф. Генинг [Генинг В.Ф. Селище и могильник с обрядом трупосожжения добулгарского времени у с. Рождествено в Татарии // Материалы и исследования по археологии СССР. М.; Л., 1961. Вып. 80. С. 144]… Рождественский могильник грунтовой, без признаков могильных насыпей. Для него характерны неглубокие ямы небольшого размера, приготовленные только для захоронения остатков кремированных трупов. Остатки сожженного трупа помещались в специально вырытые ямки. Инвентарь погребения составляли сосуды и украшения. Если обратиться к аналогиям, то, пожалуй, наиболее близкой окажется бескурганный могильник, исследованный Д.Т. Березовцом [Березовец Д.Т. Дослiдження на територiï Путивльского району Сумскоï областi// Археологiчнiпам’ятки УРСР. Киïв, 1952. С. 242] близ с. Волынцево Сумской области, где исследователь установил, что покойников сжигали на стороне, а урны с прахом закапывали на могильнике… Приведенные соображения заставляют датировать памятник VI-VIIIвв. и отнести его к бурной эпохе прихода болгар в Поволжье. Он (Рождественский могильник – М.Ж.) принадлежит племенам лесостепи, известным нам по Волынцевскому могильнику, который большинством исследователей приписывается древним славянам (курсив мой – М.Ж.)»[22]. Как видим, позиция А.П. Смирнова совершенно четкая: Рождественский могильник именьковской культуры он увязывает в единую генетическую цепочку с Волынцевским могильником и связывает появление в Волго-Камье Рождественского могильника с миграцией какой-то группы «волынцевцев». Ныне мы знаем, что на самом деле хронологически Рождественский могильник предшествовал Волынцевскому, но это никак не умаляет значимости вывода А.П. Смирнова об их генетической связи, которую теперь мы можем понимать в обратной последовательности, что и сделали В.В. Седов и О.М. Приходнюк.
3.Еще раз про работы Е.П. Казакова о смешении именьковской и турбаслинской культур в Закамье[23]. Е.П. Казаков занимает в вопросе происхождения и этнической атрибуции именьковской культуры совершенно особую позицию[24], считая ее родственной турбаслинской культуре и видит в носителях этих двух культур хионитов[25]. При этом ученый опирается на исследованные им памятники одного из именьковских регионов, отразившие взаимодействие и смешение двух культур, трактуя их как свидетельство родственности между ними. Однако ситуация смешения с турбаслинской культурой характерна лишь для одного из именьковских регионов и скорее отражает процесс взаимной ассимиляции их носителей продвинувшихся в один и тот же район Закамья. Характерно, что опираясь на исследованные им, смешанные с турбаслинскими именьковские памятники Закамья, Е.П. Казаков датирует формирование именьковской культуры в этом регионе VIв.[26], в то время как ее наиболее древние памятники, известные ныне преимущественно на Самарской Луке, датируются IVв. или возможно, даже IIIвв.[27] Тем же временем датируются и расположенные в том же районе лбищенские памятники, также сыгравшие, по мнению Г.И. Матвеевой, важную роль в становлении именьковской культуры. Поэтому совершенно не понятно, что не устраивает Н.А. Лифанова в предложенной Е.С. Галкиной и поддержанной мной трактовке материалов Е.П. Казакова как отражения миграции «именьковцев» в Закамье и их смешения здесь с местными племенами[28].
4.Н.А. Лифанов с пафосом обвиняет меня в плохом знании текста Ибн Фадлана, у которого будто бы не упоминаются ни зерновые ямы, ни «стационарные» жилища болгар. Предоставим слово самому арабскому путешественнику.
А) О зерновых ямах у болгар: «Их пища (это) просо и мясо лошади, но и пшеница и ячмень (у них) в большом количестве, и каждый, кто что-либо посеял, берет это для себя, и у царя нет на это (эти посевы) никакого права, за исключением того, что они платят ему в каждом году от каждого дома шкуру соболя. Если же он прикажет дружине (совершить) набег на какую-либо из стран, и она (дружина) награбит, то он имеет вместе с ними (дружинниками) долю. Каждому, кто устраивает для себя свадьбу или созывает званый пир, необходимо сделать подношение (продуктов) царю в зависимости от размеров пиршества, а потом (уж) он вынесет (для гостей) медовый набид и пшеницу скверную, потому что земля у них черная вонючая, а у них нет мест (помещений), в которых бы они складывали свою пищу, так что они вырывают в земле колодцы и складывают пищу в них. Таким образом проходит только немного дней, как она портится (изменяется) и воспринимает запах, и ею нельзя пользоваться (курсив мой – М.Ж.)»[29].
Здесь речь совершенно четко идет о хранении зерна в земляных ямах, где оно может храниться только не очень долгий срок, а иначе портится. Слова Н.А. Лифанова о том, что здесь «имеется в виду явно не зерно, а скорее продукты животного происхождения», решительно противоречат тексту источника. Что же касается того, что, по Ибн Фадлану, зерно болгары долго в ямах хранить не могли, то здесь идет речь о принесенной с юга черте быта – на юге зерно в ямах могло храниться несравненно дольше, чем на севере, где этому препятствовала сырая лесная почва, и по этой причине в южных районах они получили существенно большее распространение, чем в северных: их хорошо знали на Украине, в Южной Беларуси и в Южной России, в то время как на большей части территории Беларуси, в центральных и северных областях России они не были распространены. На севере зерно, как правило, хранили в специальных наземных строениях[30]. Но как «именьковцы»,так и болгары были выходцами из более южных в сравнении со Средним Поволжьем районов и принесли сюда не очень подходившую к местному климату традицию создания зерновых ям, хранить продукты в которых на своей новой родине они могли меньший по времени срок.
Эти болгарские зерновые ямы хорошо известны археологам[31], при этом, по словам Г.И. Матвеевой, «полностью совпадают типы зерновых ям болгар и племен именьковской культуры»[32], в чем можно видеть одно из проявлений наследия последней.
Б) Ибн Фадлан говорит не только о юртах у болгар, но и об их «стационарных» жилищах: «каждый, кто что-либо посеял, берет это для себя, и у царя нет на это (эти посевы) никакого права, за исключением того, что они платят ему в каждом году от каждого дома шкуру соболя»[33]. Как поясняет А.П. Ковалевский, здесь имеется в виду «"дом" в общем значении в отличие от прежнего наименования "палатка", "юрта"»[34]. На то, что такое словоупотребление в данном фрагменте сочинения Ибн Фадлана не случайно, указывает следующее обстоятельство: термин для наименования жилища, не обозначающий юрту, идет у Ибн Фадлана в едином блоке с рассказом о земледелии жителей Волжской Болгарии. Видимо, эти земледельцы, в отличие от кочевой части населения, жили не в юртах. По мнению Г.И. Матвеевой и В.В. Седова значительную часть первых земледельцев Волжской Болгарии составляли именно потомки именьковского населения[35].
5.Н.А. Лифанов поднимает на щит реплику, брошенную в одном из сообществ в Живом журнале юзером под ником «pantoja», которым является некий Каштанов Денис Викторович – завсегдатай разных интернет-форумов, на которых позиционирует себя как специалист по всем вопросам и систематически высказывается об известных ученых (Б.А. Рыбаков, В.Л. Янин, А.Н. Кирпичников, М.В. Бибиков, А.Н. Сахаров, С.Н. Азбелев, И.Я. Фроянов, А.Г. Кузьмин, Л.В. Войтович, А.В. Майоров, К.А. Максимович, Д.М. Володихин и многие другие исследователи удостоились грубого шельмования со стороны Д.В. Каштанова) в форме такой площадной ругани, что цитировать это здесь нет никакой возможности[36]. Можно только пожелать Н.А. Лифанову более внимательно подбирать себе соратников[37]. По поводу того, что написал этот «форумный историк» о выявленных Н.Я. Марром славянских «следах» на Кавказе:
- Н.Я. Марр выявил сходство полянской легенды об основании Киева, зафиксированной Повестью временных лет и армянской легенды об основании Куара, записанной историком VIIIв. Зенобом Глаком[38]. Да, сам он притянул его к своей «яфетической» теории, никем ныне всерьез не принимаемой. Но это не умаляет выявленного им факта близости двух легенд, которое нуждается в объяснении. И на данный момент никто не дал ему более удовлетворительного объяснения, чем славянское заимствование[39]. Если Д.В. Каштанов и Н.А. Лифанов так хорошо все «поняли», то пусть дадут свою интерпретацию очевидного сходства двух легенд: записанной в Киеве и в Армении;
- то же самое и со славянским словом «сало» в хронике армянского автора VIIв. Моисея Каганкатваци (Утийца). Н.Я. Марр отнес его все к тем же «яфетидам», у которых его будто бы заимствовали славяне, но это никак не умаляет принципиальной значимости его открытия – фиксации этого славянского слова в древнеармянском источнике, что на современном уровне наших знаний не может быть объяснено никак иначе кроме как славянским заимствованием (когда именно в разных диалектах праславянского из *sadloвыпало dмы точно сказать не можем вопреки мнению Д.В. Каштанова);
- Н.А. Лифанов выкинул приводимую таки Д.В. Каштановым цитату Н.Я. Марра, посвященную другому вероятному славянскому заимствованию в тексте Моисея Каганкатваци – «шелом»/«шором»: «Было бы более чем рискованно, увлекаясь созвучием нашего шorom'a с древнерусским "шеломом", допустить предположение, что армянский историк сравнил хазарские сосуды для питья со шлемами, точно читатели его без всякого пояснения могли знать русское слово "шелом" или хотя бы его в таком случае исковерканную форму "шором". Во всяком случае раньше, чем настаивать на действительности такого объяснения, надо получить убеждение, что историческим фактам – военным вторжениям русских на Каспий... предшествовало давнишнее переселенческое их продвижение в тот же край, успевшее совершить свой круг этнического воздействия, в частности внесения русского элемента, на речь местного населения, ко времени хазарского нашествия VII в., – простой ссылки на пример такого пока единичного факта, как выясняемый ниже случай со словом «сало», недостаточно»[40]. Как видим, сомнения Н.Я. Марра в возможности трактовки этих двух слов древнеармянского источника как славянских заимствований основаны не на лингвистических данных (здесь как раз все достаточно четко), а исключительно на общеисторических соображениях о слабой вероятности проникновения славян на Кавказ в столь раннюю пору. Но ведь как раз эти общеисторические соображения и должны строиться на основе фактов, но не наоборот: не должны факты отвергаться исходя из общеисторических соображений, тем более что существуют и постепенно накапливаются и другие данные, позволяющие заключить, что ничего невероятного в проникновении славян на Кавказ уже в VIIв. нет. Так, например, еще ранее – в Vв. армянский историк Мовсес Хоренаци (Моисей Хоренский) упоминает народ Скалаваци, то есть славян, что было ясно еще Н.М. Карамзину[41]. Непосредственно славян на Кавказе упоминает Ибн ал-Факих[42]. Решение Марвана о переселении славян на Кавказ также едва ли было случайным. Интереснейшие данные о культовых славянских заимствованиях в среде северокавказских народов были собраны недавно известным археологом Л.С. Клейном[43].
Конкретныенаблюдения Н.Я. Марра имеют важное значение и сейчас, несмотря на его собственные связанные с ними общеисторические сомнения и экстравагантные гипотезы. На современном уровне мы, естественно, должны осмыслять их иначе, чем делал это творец «яфетической» теории. Д.В. Каштанов же, а вслед за ним и Н.А. Лифанов предлагают вместе с водой («яфетической теорией») выплеснуть и ребенка (те конкретные наблюдения Н.Я. Марра, для положительного объяснения которых эта теория не только не обязательна, но и прямо мешает ему). Как справедливо констатирует Л.С. Клейн «восточнославянское полногласие (-оро-) в слове "шором" во всяком случае налицо, "сало" же опознано с полной убедительностью»[44].
Разбирать дальше все то, что написал Н.А. Лифанов, не вижу никакого смысла, приведу только один характерный перл. Он пишет обо мне: «уже на с.17 a-priori, без аргументации он сразу становится на позицию атрибуции «реки Атиль»средневековых восточных источников исключительно как Волги, изначально навязывая ее читателю». Написать такое можно только при условии полного незнания средневековых источников, в которых Итиль/Атиль – это наименование именно и только современной Волги в ее Среднем и Нижнем течении плюс Камы[45]. Или Н.А. Лифанов открыл какие-то неизвестные никому источники, в которых это название употребляется в ином значении? Тогда это будет настоящей сенсацией. Что ж, будем ждать их публикации…
[1]При этом он не упоминает о моем ответе и о правке своего текста, что придает его «улучшенной» рецензии, в которой как ни в чем не бывало утверждается, что она сделана на рукопись моей книги, совсем уж странный характер.
[2]Когда я ознакомился с его тенденциозной, предвзятой и откровенно беспомощной «критикой» перед изданием своей работы, то не посчитал нужным изменить в ней ни одного слова.
[3]http://www.archaeology.ru/Download/Lifanov/2011_Zich.pdf На случай, если Н.А. Лифанов удалит свой текст или захочет еще раз отредактировать его, выкладываю его в таком виде, в каком он существовал на момент написания этих слов: http://www.box.com/s/a77d79ebd1c09ad1624e К сожалению, владелец сайта «Археология.ру» В.Е. Еременко, разместивший на своем сайте «апгрейженную» версию рецензию Н.А. Лифанова без объяснения причин отказался помещать там мой ответ вопреки элементарным правилам научной этики, в соответствии с которыми тот, кто публикует рецензию, должен публиковать и ответ на нее, намекнув, что его об этом попросил Н.А. Лифанов.
[4]По словам Н.А. Лифанова она будто бы «лишь констатировала отдельные черты сходства именьковских и раннеславянских материалов» и якобы склонилась к позиции о славянстве носителей именьковской культуры «лишь в конце своей научной деятельности».
[5]Кляшторный С.Г. 1) Древнейшее упоминание славян в Нижнем Поволжье // Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы. Т. I. М., 1964. С. 16-18; 2) Межкультурный диалог на Великом Волжском пути: исторический аспект // Великий Волжский путь. Материалы Круглого стола и Международного научного семинара. Казань, 2001. С. 56–60; 3) Праславяне в Поволжье // Взаимодействие народов Евразии в эпоху Великого переселения народов. Ижевск, 2006; 4) Праславяне в Поволжье // Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г. Степные империи древней Евразии. СПб, 2005. С. 68-72; Кляшторный С.Г., Старостин П.Н. Праславянские племена в Поволжье // История татар с древнейших времен Т. I. Народы степной Евразии в древности. Казань, 2002. С. 210-217.
[7]Матвеева Г.И. Среднее Поволжье в IV-VII вв.: именьковская культура. Самара, 2004. С. 74.
[8]Там же. С. 74-76.
[9]Там же. С. 76.
[10]Матвеева Г.И. Экспедиции в прошлое: записки археолога. Самара, 1998. С. 62.
[11]Там же. С. 88.
[12]Матвеева Г.И. 1) Этнокультурные процессы в Среднем Поволжье в I тыс. н.э. // Культуры Восточной Европы I тыс. Куйбышев, 1986. С. 161; 2) Среднее Поволжье в IV-VII вв. С. 68. О поселении Подберезцы см.: Козак Д.Н. Поселение пшеворской культуры в с. Подберезцы Львовской области // Советская археология. 1985. № 1. С. 75-89.
[13]Матвеева Г.И. 1) Этнокультурные процессы… С. 162-163; 2) Некоторые итоги изучения именьковской культуры // Этногенез и этнокультурные контакты славян. Труды VI Международного конгресса славянской археологии. Т. 3. М., 1997 С. 209-210.
[14]Н.А. Лифанов утверждал, что «сопоставлений именьковских материалов с верхнеднестровскими вообще не проводилось, на каком основании был сделан такой вывод – неизвестно».
[15]Матвеева Г.И. Памятники начала эпохи великого переселения народов (II-IVвв. н.э.) // История Самарского Поволжья с древнейших времен до наших дней. Ранний железный век и средневековье. М., 2000. С. 97-104.
[16]Матвеева Г.И. Среднее Поволжье в IV-VII вв. С. 53. Не все согласны с оценкой славкинских и лбищенских памятников как непосредственных предшественников именьковской культуры, но сам факт включения потомков «славкинцев» «лбищенцев» в число «именьковцев», на сколько мне известно, ни у кого не вызывает сомнений.
[17]Седов В.В. Славяне. Историко-археологическое исследование. М., 2002. С. 245-249.
[18]Там же. С. 247.
[19]Баран В.Д. Черняхiвска культура (за матерiалами Верхнього Днiстра та Захiдного Бугу). Киïв, 1981; Козак Д.Н. Венеди. Киïв, 2008; Седов В.В. 1) Славяне в древности. М., 1994. С. 270; 2) Славяне. С. 186-187; Магомедов Б.В. Черняховская культура. Проблема этноса. Lublin, 2001. С. 124-125.
[20]По его словам в работах О.М. Приходнюка «данный тезис В.В. Седова лишь поддерживается, не получая какой-либо дополнительной аргументации».
[21]Приходнюк О.М. Пеньковская культура (Культурно-археологический аспект исследования). Воронеж, 1998. С. 75-76. См. также: Приходнюк О.М. Ще раз про пам'ятки волынцевского типу // Слов'яно – руські старожитності Північного Лівобережжя. Чернігів, 1995. С. 73-74.
[22]Смирнов А.П. Некоторые спорные вопросы истории волжских болгар // Историко-археологический сборник. М., 1962. С. 162-165.
[23]Казаков Е.П. К вопросу о турбаслинско-именьковских памятниках Закамья // Культуры евразийских степей второй половины I тысячелетия н.э. Самара, 1996. Н.А. Лифанов пишет: «автору не мешало бы свериться со статьей Е.П. Казакова, на которую он «ссылается» вслед за Е.С. Галкиной. Вопреки этим утверждениям, ни о какой миграции именьковцев в Закамье в ней речи нет» и обвиняет меня в том, что я будто бы не знаком с ней.
[24]Кроме него, кажется, никто не сомневается в том, что ее происхождение связано с культурами полей погребений.
[25]Казаков Е.П. Коминтерновский IIмогильник в системе древностей эпохи тюркских каганатов // Культуры Евразийских степей второй половины Iтысячелетия н.э. Самара, 1998. С. 110-111.
[26]Там же. С. 110.
[27]Сташенков Д.А. О хронологическом соотношении памятников Лбищенского типа и ранних памятников именьковской культуры // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. Самара, 2010. Т. 12. С. 274.
[28]Галкина Е.С. Номады Восточной Европы: этносы, социум, власть (I тыс. н.э.). М., 2006. С. 343-344; Жих М.И. Ранние славяне в Среднем Поволжье (по материалам письменных источников). СПб.; Казань, 2011. С. 32-33.
[29][Ковалевский А.П.] Путешествие Ибн Фадлана на Волгу. Перевод и комментарий / Под редакцией академика И.Ю. Крачковского. М., 1939. С. 72-73. «Земля у них черная вонючая» – это, по объяснению А.П. Ковалевского, черноземная почва (Ковалевский А.П. Книга Ахмеда ибн-Фадлана о путешествии на Волгу в 921-922 гг. Харьков, 1956. С. 211. Примеч. 514).
[30]Балушок В. Етногенез українців. Київ, 2004. С. 98.
[31]Древние культуры и этносы Самарского Поволжья. Самара, 2007. С. 266.
[32]Матвеева Г.И. Экспедиции в прошлое. С. 91.
[33][Ковалевский А.П.] Путешествие Ибн Фадлана на Волгу. М., 1939. С. 72.
[34]Там же. С. 115. Примеч. 507.
[35]Седов В.В. 1) Древнерусская народность. М., 1999. С. 60-61; 2) К этногенезу волжских болгар // Российская археология. 2001. № 2; 3) Славяне. С. 254-255; Матвеева Г.И. 1) Могильники ранних болгар на Самарской Луке. Самара, 1997. С. 98-99; 2) Среднее Поволжье в IV-VII вв. С. 77-79.
[36]Один из самых мягких образцов красноречия Д.В. Каштанова: доктора филологических наук, профессора, ведущего научного сотрудника Пушкинского Дома, одного из крупнейших специалистов по древнерусскому летописанию и фольклорной традиции Сергея Николаевича Азбелева он, найдя у него какую-то незначительную ошибку, тут же втаптывает в грязь, именует «прохвессором» и называет «ученым» в кавычках! Как будто одна оплошность может вот так перечеркнуть всю многолетнюю работу уважаемого исследователя. Или вот еще пример характерного слога Д.В. Каштанова: без всяких объяснений он называет книгу доктора исторических наук, заведующего кафедрой истории средних веков и византинистики Львовского национального университета им. И. Франко Леонтия Викторовича Войтовича «Формування кримськотатарського народу: вступ до етногенезу» (Біла Церква, 2009) не иначе как «полный пэ». И приведенные оценки господином Д.В. Каштановым работ историков являются еще наиболее мягкими из тех, которые он раздает направо и налево. Цитировать же подлинные образцы его речевого искусства просто противно.
[37]Для характеристики особенностей научных взглядов Н.А. Лифанова стоит упомянуть и о его поддержке и протекции другому активному участнику форумов и сообществ в социальных сетях – украинскому краеведу Николаю Николаевичу Гриценко, который стоит на позициях пантюркизма и активно пользуется в своих сочинениях методами так называемой «народной этимологии» для обоснования тюркского происхождения ряда украинских топонимов: Гриценко М.М. 1) Зіньківщина: історія і сучасність // Зіньківщина. Історичні нариси. Полтава, 2006. С.11-83; 2) Гриценко М.М. Історичні скарби Зіньківщини. Полтава, 2007.
[38]Марр Н.Я. Книжные легенды об основании Куара в Армении и Киева на Руси // Изв. Гос. Акад. истории материальной культуры. Т. III. Л., 1928; См. также: Абегян М.Х. История древнеармянской литературы. Т. I. Ереван, 1948. С. 348.
[39]Рыбаков Б.А. 1) Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. М., 1963. С. 26-28; 2) Киевская Русь и русские княжества XII-XIIIвв. М., 1982. С. 105-106.
[40]Марр Н.Я. По поводу русского слова «сало» в древнеармянском описании хазарской трапезы VIIв. // Марр Н.Я. Избранные работы. Т. V. М.; Л., 1935. С. 78-79.
[41]Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. I. М., 1989. С. 186. Примеч. 42.
[42]Bibliotheca geographorum arabicorum // М. J. de Goeje. Lugduni Batavorum. 1885. V. C. 295.
[43]Клейн Л.С. 1) Перун на Кавказе // Советская Этнография. 1985. № 6. С. 116-123; 2) Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества СПб., 2004. С. 131-136.
[44]Клейн Л.С. Воскрешение Перуна. С. 138.
[45]Golden Peter B. Khazar Studies. Budapest, 1980. P. 224-229.