«Мы взяли Париж пушками и политикой» (Тьер, Следствие по делу 18 марта).

    Кто был главным заговорщиком против Парижа? Крайне левые. 

    Что оставалось в распоряжении Тьера 19 марта для управления Францией? У него не было ни армии, ни пушек, ни крупных городов. В этих городах имелось оружие, а рабочие были настороже. Если бы эта мелкая буржуазия, которая населяет провинции, поддерживает революции столицы, последовала за движением, взяла пример с братского Парижа, Тьер не мог бы выставить против них ни одного полка. Какие были ресурсы у буржуазного главаря, чтобы продержаться, вернуть провинции, склонить их к поставкам солдат и пушек, которые должны были осадить Париж? Слово и горстка людей. Словом была Республика, людьми – признанные лидеры Республиканской партии.

    Хотя упертых провинциалов раздражало само слово Республика, и они отказывались упоминать его в своих прокламациях, более хитрый Тьер произносил его с большим воодушевлением и, вопреки голосованию Ассамблеи (164), сделал его лозунгом своих подчиненных (165). С первых восстаний все провинциальные чиновники повторяли рефреном: - Мы защищаем Республику от раскольников (166).

    Конечно, кое-что еще, помимо сельских избирателей, голосовавших в прошлом за Тьера, противостояло протестам  против Республики. Бывшие герои Национальной обороны больше не представляли ценности даже для провинций. Тьер хорошо знал это и привлек незапятнанных, опытных деятелей, вернувшихся из изгнания. Их престиж еще сохранялся среди провинциальных демократов. Тьер встретился с ними в кулуарах, сказал, что в их руках судьба Республики, потрафил их старческому тщеславию и завлек их с таким успехом, что с 23-го апреля (167), они служили ему надежными помощниками. Когда буржуазные республиканцы провинций увидели, что мудрый Луи Блан, образованный Шельшер и наиболее известные представители радикального авангарда бежали в Версаль и оскорбляют ЦК, а, с другой стороны, они не получали из Парижа политической программы или способных эмиссаров, эти республиканцы отвернулись и позволили угаснуть революционному пламени, зажженному рабочими.

    Бомбардировка 3-го апреля всколыхнула их немного. 5-го апреля муниципальный совет Лилля, состоявший из знаменитых республиканцев, заговорил о примирении и призвал Тьера подтвердить приверженность Республике. Совет Лиона составил такое же обращение. Сен-Омер послал в Версаль делегатов. Труа заявил, что связан «сердцем и душой с героическими гражданами, которые отстаивают свои республиканские убеждения». Макон призвал правительство и Ассамблею положить конец этой борьбе посредством признания республиканских учреждений. Такие же обращения выпустили Дром, Вар, Воклюз, Ардеш, Луар, Савой, Эро, Восточные Пиренеи и двадцать департаментов. Рабочие Руана заявили о своей поддержке Коммуны. Рабочие Гавра, отвергнутые буржуазными республиканцами, образовали независимую группу. 16-го апреля, в Гренобле, 600 мужчин, женщин и детей пошли на вокзал, чтобы воспрепятствовать отбытию в Версаль войск и боеприпасов. 18 апреля в Ниме поток людей с красным флагом впереди прошел по городу, выкрикивая лозунги: «Да здравствует Коммуна!», «Да здравствует Париж!», «Долой Версаль!». 16-го, 17-го, 18-го апреля происходили беспорядки в Бордо. Люди задержали нескольких полицейских агентов, грубили офицерам, забросали камнями казармы пехотинцев. Они кричали: «Да здравствует Париж!», «Смерть предателям!» Волнения охватили сельскохозяйственные курсы. В Сэнкуане департамента Шер, в Шарите-сюр-Луар, в Пуйи департамента Ньевр вооруженные национальные гвардейцы несли красный флаг. Кон последовал этому примеру 18-го, Флери-сюр-Луар – 19-го. Красный флаг постоянно реял в Арьеже. В Фуа люди остановили транспорт с пушками. В Вариле они попытались пустить под откос поезд с боеприпасами. В Периге рабочие-железнодорожники захватили оружие.

    15-го апреля пять делегатов от муниципального совета Лиона предстали перед Тьером. Он отрицал свою приверженность к Республике, поклялся, что Ассамблея никогда не станет Конституционной ассамблеей. Если он отобрал своих функционеров в рядах республиканцев, то только для того, чтобы уделять внимание всем партиям в интересах самой Республики. Он сказал, что защищал Республику от людей из ратуши, ее злейших врагов. Делегаты могут убедиться в этом даже в Париже. Он готов снабдить их охранными свидетельствами. Кроме того, если лионцы посмеют восстать, у него под рукой 30 000 солдат, чтобы подавить мятеж (168). Это была характерная для него речь. Все делегации получали один и тот же ответ, высказывавшийся с таким дружелюбием и благодушной фамильярностью, что провинциалы терялись.

    От главы исполнительной власти они пошли к знаменитостям крайне Левых – Луи Блану, Шельшеру, Адаму и другим выдающимся демократам, которые поддерживали Тьера. Эти господа, если и нисходили до допущения того, что дело Парижа не является всецело ошибочным, то все-таки заявляли, что оно неверно начато и скомпрометировано уголовными преступлениями. Когда Париж разоружится, они прикинут, что можно сделать. Оппортунизм вырос не вчера. Он родился (169) 19-го марта 1871 года, имел своих крестных отцов в лице Луи Блана и Ко, и был крещен кровью 30 000 парижан. – С кем иметь дело в Париже? – спрашивал Луи Блан. – Не говоря об интригах бонапартистов и пруссаков, люди, которые стремятся захватить там власть, - фанатики, безумцы или жулики (170). - Всполошились и все радикалы: - Разве мы не должны были быть в Париже, если Париж прав? – Большинство делегатов – адвокатов, врачей, деловых людей – выросших в сиянии этих светил, услышав, к тому же, как эти молодые люди говорят, словно пасторы, вернулись в провинции и так же как им говорили левые, они доказывали в свою очередь, что необходимо порвать с Коммуной, чтобы спасти Республику. Некоторые из них посетили Париж, но увидев расколы в ратуше, часто встречаясь с людьми, неспособными сформулировать собственные идеи, запуганные «Мстителем» Феликса Пиа, возвращались в провинции с убеждением, что из беспорядка в Париже не может выйти ничего путного. Когда они вновь приезжали в Версаль депутаты левых ликовали. – Что мы вам говорили? – Даже Мартин-Бернар дал под зад своим избирателям.

    В Париже имелись люди, которые не могли поверить в такое откровенное предательство со стороны Левых и все еще призывали их одуматься. – Почему вы в Версале, когда Версаль бомбит Париж? – говорилось в одном обращении в конце апреля. – Что у вас общего с этими партнерами, которые убивают ваших избирателей? Если вы стремитесь оставаться среди врагов Парижа, то хотя бы   не делайте себя их сообщниками посредством своего молчания? Что! Вы допускаете, чтобы Тьер отправлял в департаменты депеши с таким текстом: «Мятежники опустошают богатые дома Парижа, чтобы продавать мебель из них». И не пытаетесь протестовать! Что! Вся бонапартистская и провинциальная пресса наводняет департаменты подметными статьями, в которых утверждается, что в Париже происходят убийства, насилие и грабежи. И вы молчите! Что! Тьер утверждает, что его жандармы не убивают пленных. Вы же, зная об этих зверских казнях, молчите! Взойдите на трибуну, скажите департаментам правду, которую враги Коммуны скрывают от них. Разве враги у нас не те же, что и у вас?»

    Бесполезное обращение, которое трусливые Левые знают, как обойти. Луи Блан в манере Тартюфа восклицал: - Гражданская война! Страшная бойня! Гром пушек! Люди друг друга убивают и умирают. И те в Ассамблее, которые с готовностью отдали бы жизнь, чтобы проблема, чреватая кровопролитием, разрешилась мирно, обречены на пытку неспособности действовать, кричать, вымолвить слово. – Со времени рождения французских Ассамблей столь постыдных представителей Левых не было. Вид пленных, избитых, поруганных и оплеванных, не смог исторгнуть протесты  этих жалких депутатов от Парижа. Лишь Толэн потребовал разъяснений в связи с убийствами в Бель-Эпен. Луи Блан, Шельшер, Греппо, Адам, Ланглуа, Бриссон, а также Геронт и Скапен, ханжески посочувствовав избирателям, подвергнувшимся бомбардировкам, предались мечтам о будущем переизбрании.

    Их клевете удалось погасить активность, но не боль провинций. Душой и сердцем рабочие Франции были с Парижем. Железнодорожники вели на вокзалах агитацию среди солдат во время их передвижений, призывали их не участвовать в карательных акциях. По ночам срывали официальные плакаты. Крупные провинциальные центры слали тысячами обращения. Все республиканские газеты требовали мира, искали способ примирения между Парижем и Версалем.

    Париж и Версаль! Агитация приобрела хронический характер. Тьер запустил Дюфора Шапелье (автора закона от 1791 года, запрещавшего забастовки), представителя современной буржуазии, одного из самых одиозных исполнителей ее грязной работы. Он приказал своим прокурорам преследовать всех писателей, сочувствующих Коммуне, «этой диктаторской власти, узурпированной иностранцами и досрочно освобожденными преступниками, которые знаменуют свое правление грабежами, вторжением в частные дома глубокой ночью и силой оружия», и обуздать «миротворцев, которые умоляют Ассамблею протянуть свою благородную руку кровавой руке ее врага». Таким образом, Версаль надеялся  развязать террор в момент муниципальных выборов, которые проходили 30-го апреля.

    Они повсюду были республиканцами. Эти провинции, которые восстали против Парижа в июне 1848 года  и во время выборов 1849 года, не послали  сотни волонтеров в 1871 году, только и делали, что конфликтовали с Ассамблеей. В городе Тьер (департамент Пюи-де-Дом) люди захватили ратушу, водрузили красный флаг и захватили телеграф. Происходили волнения в Сюппе, Немуре, Шато-Ландау, в округе Фонтенбло. В Дордиве (департамент Луарэ) коммунары посадили тополь, увенчанный красным флагом перед мэрией. В Монтаржи они подняли красный флаг, расклеили плакаты с воззванием Коммуны к сельским округам и заставили адвоката, который пытался разорвать плакат, просить прощения на коленях. В Куломьи (департамент Сена и Марна) состоялась демонстрация под возгласы: - Да здравствует Республика! Да здравствует Коммуна!

    Восстал Лион. С 24 марта триколор господствовал здесь, кроме района Гийотье (171), где люди установили красный флаг. Совет по возвращении в ратушу потребовал признания прав Парижа, выборов в Конституционную Ассамблею и назначил офицера вольных стрелков Бурраса командиром Национальной гвардии. В то время как Совет умножал свои обращения и заявления к Тьеру, Национальная гвардия вновь заволновалась. Она представила программу муниципальным советам, которые официально ее отвергли. Враждебный прием, встреченный делегатами в Версале, усилил брожение. Когда были назначены на 30-е апреля коммунальные выборы, революционные элементы постановили, что муниципальный закон, проголосованный Ассамблеей, недействителен, потому что Ассамблея не имела прав Конституционной Ассамблеи. Два делегата из Парижа призвали мэра Эно отсрочить выборы. Один из двух актеров драки 28-го сентября Гаспар Блан вновь появился на сцене. Радикалы, очень чувствительные к запаху бонапартизма, устроили большую суматоху в связи с присутствием этого персонажа. Однако в то время он был еще всего лишь сумасбродом, и только в ссылке он надел имперскую ливрею. 27-го марта в Бротто на многочисленном митинге было решено воздержаться от голосования. Все комитеты Гийотье последовали этому решению и на публичном заседании 29-го марта решили не голосовать.

    30-го марта, в день выборов, в Гийотье с 6 часов утра пробили сбор. Вооруженные граждане уносили урны для голосования, ставили часовых у входа в зал. Расклеили прокламацию: «Город Лион больше не может наблюдать, как душат его брата - Париж. Революционеры Лиона в полном согласии сформировали Временную комиссию. Ее члены, прежде всего, полны решимости, не нести поражение, но, скорее, превратить в груду развалин город, который настолько труслив, что позволяет погибнуть Парижу и Республике». Площадь Мэрии заполнили возбужденные толпы людей. Мэра Крестина и его помощника, пытавшихся вмешаться, никто не слушал. В мэрии утвердился Революционный комитет.

    Буррас послал приказ командирам Гийотье объединить свои батальоны. К двум часам они подтянулись к Des Brosses cour. Большое число гвардейцев не одобряли движение, но ни один не желал стать солдатом Версаля. Их окружила толпа и, наконец, расстроила ряды. Около сотни гвардейцев во главе с капитаном отправились к мэрии возложить красные полевые цветы. Послали за мэром, и комиссия предложила ему присоединиться к движению, но тот отказался, как это сделал и 22-го марта. Вдруг загрохотала артиллерия.

    Эно и его Совету хотелось, как и месяц назад, тянуть время, в то время как Валентен и Круза мечтали о славе Эспивана. В 5 часов 38-ой линейный батальон прошел по мосту Гийотье. Толпа проникла в ряды солдат, заклиная их не стрелять, и офицеры были вынуждены отвести солдат в казармы. В это время Гийотье укреплялся. Большая баррикада, протянувшаяся от складов Нуво-Монд до угла мэрии, перегородила улицу (Grande Rue). Другая баррикада была построена у начала улицы де Труа Руа. Третья – на одном уровне с улицей Шаброль.

    В 5.30 вечера 38-ой батальон вышел из казарм, но в этот раз в сопровождении батальона стрелков. Валентен, Круза и прокурор республики шли во главе колонны. Перед мэрией был зачитан Указ о мятеже. В ответ на это прозвучало несколько выстрелов, префект был ранен. Кавалерия атаковала Des Brosses cour и площадь Мэрии, в то время как два артиллерийских орудия открыли огонь по зданию. Вскоре двери здания поддались, и обитатели покинули его. Войска ворвались в здание, после того как убили часового, решившего стоять на страже до конца. Сообщалось, что внутри здания офицер версальцев выстрелами из револьвера убил пять мятежников, захваченных врасплох.

    Бои продолжались часть ночи на соседних улицах, и солдаты в обманчивой тьме убили около сотни своих сослуживцев. Потери коммунаров были меньше. В три утра все было кончено.

    В Круа-Русс несколько граждан ворвались в мэрию и разбросали избирательные бюллетени. Усмирение в Гийотье прекратило их сопротивление.

    Версальцы воспользовались победой для разоружения батальонов Гийотье, но население отказывалось голосовать, толпясь вокруг победителей. В течение этого дня было избрано несколько монархистов, но все считали выборы 30 марта недействительными. Монархисты были вынуждены баллотироваться во второй раз, но ни один из них не был избран. Движение в пользу Парижа продолжалось.

    Вновь избранные республиканцы-члены Совета составили эффективный противовес власти Версаля. Передовая пресса приветствовала их. Газета «Трибюн» из Бордо имела честь первой предложить созыв съезда представителей всех городов Франции с целью прекращения гражданской войны, обеспечения муниципальных выборов и консолидации Республики. Муниципальный совет Лиона выработал идентичную программу, призвав все муниципалитеты прислать делегатов в Лион. 4-го мая делегаты советов от главных городов департамента Эро встретились в Монпелье. Газета «Либерте», издававшаяся в Эро, в горячем обращении, которое перепечатали пятьдесят газет, призвала на съезд представителей прессы департамента. Объединительная акция была готова стать на место сумятицы последних нескольких недель. Если бы провинции осознали свою собственную силу, время, свои устремления – если бы они нашли группу людей, равную обстоятельствам, версальцы, зажатые между Парижем и департаментами, были бы вынуждены капитулировать перед Республиканской Францией. Тьер, с острым ощущением опасности, оказал давление на позицию сильного правительства и энергично запрещал съезды. «Правительство предаст Ассамблею, Францию, цивилизацию, - писала 8-го мая «Офисиель», - если позволит ассизам коммунизма и мятежа образовываться рядом с правовой властью, порожденной универсальным избирательным правом». Пикар, выступивший с трибуны по настоянию съезда, говорил: - Никогда не было больше преступных деяний, чем у них. Вне Ассамблеи не существует права. – Генеральные прокуроры и префекты получили приказ предотвращать все митинги. Некоторые члены Лиги прав Парижа были арестованы на пути в Бордо.

    Чтобы напугать радикалов больше ничего не было нужно. Организаторы съезда в Бордо хранили молчание. Лионцы же написали жалобное письмо в Версаль в том смысле, что они намеревались созвать всего лишь ассамблею известных лиц. Тьер, достигнув своей цели, не стал их преследовать. Он даже позволил делегатам из восемнадцати департаментов сформулировать их жалобы и заявить всерьез, что они «сочтут ту из конфликтующих сторон ответственной, которая отвергнет их условия». И все же радикалы могли гордиться. Их предводитель сделал еще меньше. Он укрылся в Испании, в Сан-Себастьяне, и там безгласный, без тени сочувствия тем, которые жертвовали собой ради Республики. В своем циничном непротивлении он ждал исхода гражданской войны.

    Так, буржуазия провинций упустила редкий шанс завоевать свободы, снова приобрести большую роль, как в 1792 году. Стало очевидным, насколько были истощены ее кровь и интеллект длительной политической зависимостью и полным отсутствием всякой муниципальной активности. С 19-го марта по 5 апреля они пренебрегли рабочими, когда, удвоив усилия, они могли бы спасти и продолжить революцию. Когда, наконец, буржуа захотели заявить о себе, они оказались в одиночестве, игрушкой и посмешищем своих врагов. Такова их история со времени Робеспьера.

    Таким образом, 10-го мая Тьер полностью овладел ситуацией. Используя все оружие, коррупцию, как и патриотизм, рассылая лживые телеграммы, заставляя лгать свои газеты, напуская по очереди на себя в беседах с делегациями, то фамильярность, то надменность;  выставляя вперед, то жандармов, то депутатов Левых, ему удалось подавить все попытки примирения. Он только что подписал мир во Франкфурте, и, освободившись с этой стороны, избавившись от провинций, остался один на один с Парижем.

    Время пришло. Пять недель осады истощили терпение провинциалов, оживали подозрения первых дней. Они подозревали, что «мелкая буржуазия» тянет время с целью спасти Париж. “Union des Syndicats” опубликовала отчет о новой беседе, в которой Тьер, казалось, смягчился. Депутат правых рванулся к трибуне, обвиняя Тьера в желании отсрочить занятие Парижа. Тьер ответил кратко: - Прорыв нашей армией траншей всего лишь в шестистах метрах от Парижа не означает, что мы не хотим войти в город. – На следующий день, 12-го мая, правые вернулись к своим обвинениям. Верно ли, что Тьер говорил мэру Бордо: - Если мятежники прекратят сопротивление, то ворота Парижа будут неделю широко открыты для выхода всех, кроме убийц генералов»? - Как может правительство выпускать парижан из когтей Ассамблеи? – Тьер огрызался и скулил: - Вы выбираете день, когда меня изгнали, когда разрушили мой дом. Это недостойно. Я вынужден приказывать выполнение ужасных операций, я делаю это. Мне нужен вотум доверия. – Наконец, потеряв терпение, он ответил рыком на рев провинциалов: - Я говорю вам, что среди вас много несдержанных людей, что вы спешите. Войскам надо дать еще восемь дней. По окончании этих восьми дней угрозы больше не будет, и задача будет соответствовать их храбрости и способности».

    Восемь дней! Слышите, коммунары?