Федорец А.И. Когда следует праздновать юбилей «Третьяковки»?

Павел Михайлович Третьяков. 1870. Фотография.

Датой основания Третьяковской галереи принято считать 1856 год. По «классической» версии, именно в этом году Павел Михайлович приобрел две первые картины современных ему русских художников, написанные маслом и оставшиеся в его коллекции вплоть до наших дней: «Искушение» работы художника Н.Г. Шильдера и «Стычка с финляндскими контрабандистами» В.Г. Худякова. Во всяком случае, именно такая версия изложена в первых каталогах галереи, над составлением которых трудился сам Павел Михайлович с помощниками. На протяжении многих лет основные споры по поводу истоков галереи сосредотачивались на вопросе: каковы обстоятельства приобретения этих картин, и были ли они в самом деле приобретены в 1856 году?

Худяков В.Г. Стычка с финляндскими контрабандистами. 1853.
Первая картина, приобретенная П.М. Третьяковым для своей коллекции (1856).

Уже А.П. Боткина пишет: «…по документальным данным первой покупкой Павла Михайловича является картина Худякова “Финляндские контрабандисты”. Картина написана в 1853 году, и он купил ее в 1856 году, посетив мастерскую Худякова в Петербурге. 10 мая помечена расписка в получении задатка. 14 мая Худяков получил остальные деньги»[1]. Что касается второй картины, «Искушение», то сам Павел Михайлович, на склоне лет составляя каталог галереи, отдает этой картине первенство в своем собрании, относя ее покупку к 1856 году. Однако А.П. Боткина, на основании анализа документов, замечает: «…началом своего собрания, первой картиной русских художников, Павел Михайлович называет “Искушение” Шильдера. Он помечает это приобретение в каталоге 1856 годом. По письму Шильдера мы устанавливаем другую дату. Письмо Шильдера о посылке картины Павлу Михайловичу, как и расписка в получении 50 рублей в счет суммы в 150 рублей, за какую картина была продана, помечены июлем 1858 года. Эту разницу в датах можно объяснить, предположив, что картина была только начата или даже в эскизе, когда Павел Михайлович ее увидал впервые, и что она была окончена художником для Павла Михайловича»[2].

Тем не менее, многие исследователи советского и постсоветского периода считали «Искушение» первой картиной, с которой началось собрание. И.С. Ненарокомова, чья книга была опубликована в 1994-м, пересказывая сюжет полотна, констатирует: «…все это выглядит несколько искусственно, наивно и, несмотря на драматизм происходящего, не больно-то трогает душу. Но было бы даже странно, если бы первая же купленная для коллекции картина оказалась шедевром»[3]. Такая точка зрения, очевидно, базировалась на заявлении самого П.М. Третьякова. В.В. Стасов, по случаю передачи П.М. Третьяковым художественной галереи в дар городу Москве, готовил статью о деятельности мецената. Некоторые факты он выяснял у самого Третьякова. Так, в одном из писем в августе 1893-го Стасов уточнял: «…“Искушение” Шильдера не 1858 ли года? Я спрашивал самого Шильдера, но он наверное не помнит»[4]. На это Павел Михайлович отвечал: «…“Искушение” Шильдера, думаю, 1856 г., так как это первая картина русская, которую я приобрел (в 1856 году)»[5].

Однако современные серьезные исследователи единогласно отвергают это свидетельство и относят к 1856 году только одну картину – «Стычку с финляндскими контрабандистами» В.Г. Худякова. «Первым приобретением для будущей галереи» «Стычку» называет О. Атрощенко[6]. А видный исследователь деятельности Третьякова Т.В. Юденкова констатирует: картина художника В.Г. Худякова «…стала первым приобретением начинающего коллекционера, она положила начало будущей коллекции, а 22 мая (10 мая по старому стилю – дата, когда Третьяков получил от Худякова картину. – А.Ф.) 1856 г. – датой основания Третьяковской галереи»[7]. Т.В. Юденкова ссылается на исследования своих коллег: «…ранее считали, что начало собранию в 1856 г. положено двумя произведениями: названной работой В.Г. Худякова и картиной «Искушение» Н.Г. Шильдера. Однако в результате дополнительного изучения архивных материалов и выставочных каталогов Н.Л. Приймак и Н.Н. Мамонтовой дата создания и поступление в собрание Третьякова картины Шильдера изменена. Отныне картина датируется 1857 г., ее поступление – 1858 г.»[8]

Таким образом, в 2006 году был подведен итог многолетней дискуссии. Картине В.Г. Худякова было отдано и материальное, и моральное первенство: она была признана не только первой картиной в коллекции П.М. Третьякова, но и тем единственным «камнем», который лег в основание галереи.

Однако… в сущности, этот вывод мало что проясняет. Признаются ли первым приобретением обе картины или же только одна, основание галереи, в любом случае, относят к 1856-му году. В качестве дня основания принимают дату приобретения той из картин, для которой он точно известен: 22/10 мая 1856-го[9]. И в том, и в другом случае начало галереи отождествляют с началом собрания. Сам же Третьяков своим первым приобретением считал картину «Искушение». Как знать, возможно, он был прав. Физически первой картиной стало полотно В.Г. Худякова, чуть раньше перешедшее в руки коллекционера. Но моральное первенство вполне могло быть за картиной Н.Г. Шильдера: попав в галерею позже худяковской, эта картина могла дать начальный импульс собирательства, и первым большим решением в истории составления коллекции могло стать желание Третьякова приобрести именно это полотно – даже если оно было еще не окончено.

Тем не менее, дискуссию о вопросах первенства нельзя признать вовсе бесплодной. Именно по ее итогам возникает весьма существенный вопрос: можно ли совмещать начало истории третьяковского собрания с началом создания галереи русского искусства?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно под новым углом зрения проанализировать давно известные сведения. Прежде всего, необходимо понять: когда в сознании коллекционера произошел перелом, в итоге которого он перестал думать как собиратель, и стал мыслить как галерист? Иными словами, когда в голове Павла Михайловича появилась четко сформулированная генеральная цель коллекционерской деятельности? Ведь галерея, так же как и музей, – это больше, чем просто собрание разнородных произведений искусства. Это – собрание, составленное сознательно, подчиненное строго определенному замыслу создателя. То есть такое собрание, в котором каждый потенциальный экспонат оценивается не столько с эстетической стороны, сколько с точки зрения его соответствия (или несоответствия) некоей идее либо плану, задающему общую направленность собрания.

 

История становления Третьякова-собирателя прослеживается без особого труда. Сначала – коллекционирование иллюстрированных изданий и гравюр, потом – посещение столичных музеев и выставок, общение с друзьями – любителями искусства, знакомства с художниками, поездки за границу и, наконец, покупки настоящих произведений искусства: сперва небольших картин, а затем и масштабных полотен. Найти же в биографии Павла Михайловича точку, когда он превратился из обычного собирателя в галериста, гораздо сложнее. Это не столько история поступков, сколько история мыслей, идей, намерений П.М. Третьякова, а развитие мысли можно проследить лишь в одном случае: когда ее ключевые звенья передаются на письме.

 

Прежде всего, необходимо выяснить: высказывался ли сам Третьяков по вопросу о точке отсчета своей галереи, и что именно он говорил? Такое высказывание есть. Оно встречается в переписке Павла Михайловича с критиком В.В. Стасовым. На вопрос критика «…когда Вы решили в своей голове собирать специально русские, а не вообще всякие картины?» Третьяков 14 сентября 1893-го отвечает: «…решил собирать русские картины и начал в 1857 году»[10]. Это свидетельство Павла Михайловича крайне важно. За 18 дней до этого, в другом письме Стасову он датировал «Искушение» Н.Г. Шильдера 1856-м годом, отдельно поясняя: «…это первая картина русская, которую я приобрел». Получается, что Третьяков сам сознательноразделяет факт приобретения первой картины и начало создания галереи. Совершенно очевидно, что для Павла Михайловича это были разные события. Но… можно ли доверять его свидетельству? Владимир Васильевич в 1893 году задает Третьякову вопросы, относящиеся к событиям почти сорокалетней давности, и требует точного ответа. А Павел Михайлович не всегда может этот точный ответ предоставить (к примеру, датирует покупку картины «Искушение» 1856 годом, хотя окончательно доработана и приобретена она была позже). Думается, в этом случае ответу Павлом Михайловичем вполне можно верить. В главе, посвященной личности П.М. Третьякова, говорилось, что он обладал хорошей памятью. Так, он всегда помнил, кто из московских и петербургских художников над какими картинами работает, и в какой стадии находится эта работа. Помнил в мельчайших подробностях то или иное понравившееся ему полотно. К примеру, Третьяков задумал купить картину М.В. Нестерова «Видение отроку Варфоломею», однако в первый визит в мастерскую художника он полотна не приобрел. Когда он вторично приехал взглянуть на понравившееся полотно, то, по словам самого художника, «…сидел с час и заметил, что огород я тронул, и стало хуже»[11]. Одним словом, Павел Михайлович не просто обладал хорошей памятью, но прекрасно помнил все то, что представляло для него предмет первостепенной важности. А галерея именно таким предметом и была. Вероятно, он довольно отчетливо помнил тот момент, когда решил составлять галерею из картин исключительно русских художников. Вполне возможно, у него были некие «вехи» происходивших параллельно крупных событий, которые помогли ему точно восстановить в памяти эту дату.

Однако само по себе свидетельство Третьякова, каким бы весомым оно ни было, не может служить достаточным основанием для того, чтобы привязать момент «старта» при составлении галереи к 1857 году. Требуются данные из других источников, позволяющие подтвердить, уточнить или подвергнуть сомнению слова Павла Михайловича.

 

Первым источником, содержащим необходимую информацию, является переписка П.М. Третьякова с художником А.Г. Горавским.

Аполлинарий Гиляриевич Горавский был одним из первых художников, с которыми Павел Михайлович познакомился в Петербурге весной 1856 года. Третьякову «…понравилась картина Аполлинария – программа на “старшую” золотую медаль, как выразился Горавский, приобретенная Кокоревым. Павел Михайлович, как видно из письма Горавского, заказал ему сделать повторение этой картины. 26 ноября Горавский пишет из деревни, что провел все лето в Псковской губернии в том месте, где писал программную вещь, и, чтобы не копировать, написал с натуры такую же картину. “Все старания прикладываю, дабы отблагодарить за Ваше внимание ко мне, которого я успел заслужить в одном только моем свидании с Вами”. Он просит, чтобы Павел Михайлович выставил эту картину на московской выставке»[12].

Дружба П.М. Третьякова и А.Г. Горавского, по выражению А.П. Боткиной, «…не остывала до конца жизни»[13]. Действительно, многолетняя переписка Третьякова с художником полна самых теплых чувств – хотя в ней и нет той степени внутреннего раскрепощения и того доверия, как в переписке Третьякова и Т.Е. Жегина. Аполлинарий Горавский с братом Ипполитом, менее известным художником, приезжал к Третьякову погостить в те времена, когда купец еще не обзавелся собственной семьей. Кроме того, в конце 1850-х – начале 1860-х Павел Михайлович присматривал за младшими братьями живописцев, Гектором и Гилярием, во время пребывания последних в кадетском корпусе. «…Мальчики, Гектор и Гилярий, проводили все праздничные дни у Третьяковых»[14]. В августе 1857-го А.Г. Горавский пишет Третьякову: «…родители мои благодарят Вас за необыкновенное попечение над детьми и просят, чтобы Вы слишком не трудились бы, заботясь о них»[15].

31 декабря 1877 года, почти через двадцать два года после знакомства, А.Г. Горавский написал П.М. Третьякову письмо, в котором радовался крепости их отношений. В этом письме есть следующие строки: «…не забуду, с каким вниманием и удовольствием двадцать лет тому назад у себя внизу Вы пристально, с любовью рассматривали картинки в тишине и, оторвавшись от своей же коммерческой конторы, как самородный, истинный любитель художественного, выслушивали с любопытством беседу мою о сборе коллекции Прянишниковым, который, как я рассказывал, не гнался за громкими именами, а отыскивал хорошие произведения, кем бы они ни были исполнены. Глядь, через 20-ть лет у моего Павла Михайловича оказалась достойнее прянишниковской галерея. В том смысле, что покойник, собирая, конечно, тоже поощрял таланты и, собравши, продал правительству, а наш достойнейший Павел Михайлович Третьяков, собравши, по-видимому, подарит отечеству»[16].

Вряд ли Аполлинарий Гиляриевич в письме меценату стал бы приписывать себе ту роль в жизни Третьякова, которой он не сыграл. Вероятно, он действительно высказывал Павлу Михайловичу свои соображения о галерее Ф.И. Прянишникова. Молодой коллекционер на первых порах собирательства очень дорожил мнением друзей-живописцев в художественных вопросах. Кроме того, Третьяков мог сравнивать рассказ Горавского с выводами, составленными им самим: уже говорилось, что с галереей Прянишникова купец познакомился, по-видимому, весной 1856-го. Нетрудно подсчитать, что Горавский, отсылая Третьякова на двадцать лет назад, имеет в виду приблизительно 1857 год. Разумеется, художник мог округлять эту цифру, так что следует иметь в виду самый конец 1856-го – начало 1858 года. Поскольку речь идет о конторе, очевидно, что местом бесед был дом Третьякова в Толмачах. Когда же именно у приятелей была возможность, пребывая в Москве, обсудить достоинства и недостатки комплектования современных им художественных коллекций?

 

Летом и осенью 1856 года А.Г. Горавский жил в Псковской губернии, где работал над картиной для Павла Михайловича. В письме П.М. Третьякову от 25 ноября 1856 года художник пишет: «…вскоре после нового года я приеду в Москву для определения братца маленького в кадетский корпус… А так как Вы были столь добры и приглашали меня остановиться в Вашем доме, то, если я буду не в тягость, так позвольте мне иметь смелость прибыть к Вам, за что буду искренне благодарен»[17].

Действительно, в январе 1857 года А.Г. Горавский с братьями впервые приехали в Толмачевский дом и гостили у Третьякова в течение нескольких недель (январь – первые числа апреля 1857-го). Это был первый случай длительного личного общения П.М. Третьякова и А.Г. Горавского после их знакомства в Петербурге. А.П. Боткина сообщает: «…когда в начале 1857 года Горавский гостил у Павла Михайловича в Москве, он привез с собою несколько картин, вероятно, заказ Павла Михайловича и еще картины, которые, как он надеялся, Павел Михайлович поможет ему продать московским любителям. Пишет Горавский, будучи в Москве, портреты Софьи Михайловны Третьяковой и Кузьмы Терентьевича Солдатенкова»[18]. Сам Горавский, вернувшись домой, в письме от 24 апреля благодарит Павла Михайловича за радушный прием и сожалеет, что слишком быстро уехал из Толмачей: «…если б я знал тогда, что дома все здоровы, так не выехал бы из Москвы, мы бы успели осмотреть с Вами все картинные галереи, и, по крайней мере, хоть две или три недели лишних провел бы у Вас»[19]. Из этих строк ясно видно, что приятели успели побывать по крайней мере в нескольких частных собраниях художественных произведений. К этому моменту из москвичей, помимо К.Т. Солдатёнкова, собрания составляли М.М. Зайцевский, Е.Д. Тюрин, С.Н. Мосолов, предприниматели В.А. Кокорев, Д.П. Боткин, Г.И. Хлудов и другие. Малоизвестные при жизни их владельцев, эти коллекции разошлись по рукам после их смерти или, в целом ряде случаев, после разорения.

Нередко частные коллекции составлялись по случайному принципу, объединяя в своем составе разнородные предметы – все то, что нравилось собирателю: отечественные и иностранные картины, старинные и современные книги, скульптуру и бытовую утварь, а также многое, многое другое. Они ничуть не напоминали ни галереи, ни музеи, поскольку не было единой «линии» собирательства, да и средств элементарно недоставало коллекционеру, хотя бы и состоятельному человеку, чтобы представить каждый «раздел» своего собрания в наиболее полном, завершенном виде. Лучшие коллекции составлялись по принципу единообразия. Г.И. Хлудов собирал картины преимущественно русской школы, но, как и у К.Т. Солдатёнкова и у В.А. Кокорева, в его собрании встречались иностранные полотна и скульптура. Единственной крупной попыткой создания национального (т.е. наполненного произведениями исключительно русских творцов) собрания был музей П.П. Свиньина – чиновника Коллегии иностранных дел, писателя, историка, путешественника, издателя журнала «Отечественные записки». Свиньин поставил целью собрать «все любопытное, достойное примечания по части древностей и изделий отечественных»[20]. Он хотел составить «Отечественный музеум» – не частный, но государственный. Ему удалось собрать замечательную коллекцию, в которую входили скульптурные произведения, миниатюры, медали, старинное серебро, исторические реликвии, а также работы русских художников XVIII-XIX веков. Однако… в 1829 году, испытывая финансовые затруднения, Свиньин был вынужден начать распродажу коллекции. Государство от ее приобретения отказалось, и свиньинский «музеум» был продан с молотка в 1834 году. История коллекции П.П. Свиньина – живой пример общей беды всех московских и петербургских коллекционеров. Им не хватало денег, не доставало жизненной силы довести свою коллекцию до «логического завершения»: не только собрать, но и обеспечить ей существование после своей кончины. Редкие исключения – коллекции Ф.И. Прянишникова и К.Т. Солдатёнкова. Собрание статского советника Ф.И. Прянишникова было продано государству, и оно заложило основу Московского Румянцевского музея[21]. Купец К.Т. Солдатёнков завещал свою коллекцию тому же Румянцевскому музею[22]. Таким образом, детища обоих любителей искусства были спасены от распада, неизбежного после кончины собирателя. Впрочем, перед глазами у Козьмы Терентьевича, скончавшегося в 1901 году, уже был пример П.М. Третьякова…

Вот как В.А. Гиляровский описывает частные собрания на примере коллекции М.М. Зайцевского: «…за десятки лет все его огромные средства были потрачены на этот музей, закрытый для публики и составлявший в полном смысле этого слова жизнь для своего старика владельца, забывавшего весь мир ради какой-нибудь “новенькой старинной штучки” и никогда не отступившего, чтобы не приобрести ее. Он ухаживал со страстью и терпением за какой-нибудь серебряной крышкой от кружки и не успокаивался, пока не приобретал ее. Я знаком был с М.М. Зайцевским, но трудно было его уговорить показать собранные им редкости. Да никому он их и не показывал. Сам, один любовался своими сокровищами, тщательно их охраняя от постороннего глаза. Прошло сорок лет, а у меня до сих пор еще мелькают перед глазами редкости этих четырех больших комнат его собственного дома по Хлебному переулку»[23]. Гиляровскому вторит П.И. Щукин: «…как любитель, Михаил Михайлович был оригинал и никому не показывал вещей. Даже жена и дети… ничего не видали и познакомились с коллекцией после смерти Михаила Михайловича. Во время коронации императора Александра IIIвеликие князья, иностранные принцы, наслышавшись о вещах Зайцевского, приезжали посмотреть их, но он нарочно с утра удирал куда-нибудь, чтобы ничего не показывать, и приезжающие для осмотра получали всегда от Олимпиады Ивановны ответ, что муж ушел утром и вернется домой ночью»[24]. После кончины собирателя от коллекции не осталось и следа – вся она была распродана.

Поведение М.М. Зайцевского было исключительным даже для коллекционерской среды. Но, подобно ему, и другие собиратели не спешили открывать двери своих домов перед посторонними. Исключения были редки. Так, архитектор Московской дворцовой конторы Е.Д. Тюрин в 1852 году открыл всем желающим свободный доступ в свою художественную галерею по воскресным дням. И все же… немногие коллекционеры спешили последовать примеру Тюрина. Чужие люди мешали частной жизни собирателей, к тому же, не дай Бог, могли украсть из коллекции ценный предмет. Доступ к частному собранию открывался лишь перед тем, за кого мог поручиться добрый знакомый, имеющий связи с владельцем коллекции. Лишь тот, кто… вообще знал о существовании коллекции в доме того или иного частного лица. В.В. Стасов пишет о Москве в начале-середине 1850-х: «…никакой общественной галереи тогда… не было, а частные коллекции потихоньку накоплялись и росли в разбросанных домах, никому не доступных и мало кому ведомых. Важнейшая из них, галерея К.Т. Солдатёнкова, в начале 50-х годов едва начинала зарождаться»[25].

Очевидно, А.Г. Горавский как художник был вхож в некоторые собрания, либо имел соответствующие связи. Он, что называется, «вводил» Третьякова в дома владельцев частных собраний. Непосредственный осмотр коллекций (в их числе – солдатёнковская) происходил, вероятно, в те самые несколько недель, когда художник гостил в доме Третьякова. Естественно было бы предположить, что, изучая эти разнородные собрания, приятели в то же время разбирали принципы их составления, обсуждали условия, в которые помещены экспонаты и тому подобные «технические» вопросы, сравнивали московские и петербургские коллекции. Очевидно, им удалось осмотреть несколько крупных коллекций. Так, известно, что весной 1857 года Павел Михайлович был знаком, помимо А.А. Медынцева, Д.Е. Шиллинга и К.Т. Солдатёнкова, с другими любителями живописи из числа москвичей – В.С. Лепешкиным, Г.И. Хлудовым, И.И. Четвериковым, а также с художественным критиком Н.А. Рамазановым. В это же время он выступает посредником между московскими коллекционерами и петербургскими художниками, занимается финансовыми делами и продажей картин молодых живописцев: А.Г. Горавского, И.П. Трутнева, А.В. Богомолова-Романовича[26].

По-видимому, А.Г. Горавский в декабрьском письме 1877 года имел в виду именно этот этап его тесного общения с П.М. Третьяковым – первую четверть 1857 года, когда он первый раз гостил в Толмачах. Живя в одном доме, добрые знакомцы с головой окунулись в художественную жизнь двух столиц и, разумеется, обсуждали разнообразные художественные вопросы. Горавский мог рассказывать Павлу Михайловичу о создании Ф.И. Прянишниковым выдающегося собрания. Впоследствии, на протяжении длительного времени, они смогут обсуждать реалии художественного мира лишь в переписке. Посланиями приятели обменивались регулярно, но на сколько-нибудь длительный срок не встречались. С середины апреля по осень 1857-го А.Г. Горавский жил и работал в провинции, затем в Петербурге. 17 мая 1858 года Аполлинарий Горавский в качестве пансионера Академии художеств поселился за границей, откуда вернется два года спустя. В следующий раз Горавские будут гостить у Третьяковых лишь весной 1859-го[27].

В начале 1857 года Павел Михайлович деятельнейшим образом включился в современную ему художественную жизнь и, по-видимому, начал всерьез подумывать о создании собственной галереи. Но, как будет видно из последующего материала, основные принципы ее составления еще не были определены. Вероятнее всего, беседы с художником повлияли на ход размышлений Павла Михайловича, заставили его задуматься: а по каким принципам будет строиться его собственная коллекция?

 

Итак, весной 1857 года в голове Павла Михайловича этих принципов в сколько-нибудь четком виде еще не было. Меценат сформулирует их позже, вращаясь в художественном мире, совершая первые приобретения для своей коллекции. История покупки Третьяковым художественных произведений – еще один важнейший источник сведений, позволяющих понять, когда в голове коммерсанта появилась идея галереи отечественного искусства.

Как и все коллекционеры на исходной стадии собирательской деятельности, Павел Михайлович начинал с малого. Первые документально зафиксированные приобретения Третьяков осуществил в 1853 году на Сухаревском рынке. Молодому купцу еще только двадцать лет, и до финансовой самостоятельности ему еще далеко. «…Это явно не картины маслом. Это цены доказывают: 8 рублей, 3 рубля, 75 рублей за 8 штук»[28], – пишет А.П. Боткина. Постепенно Третьяков приобретает уверенность в своих силах и решается на более масштабные покупки. Александра Павловна свидетельствует: «…уже в следующем году Павел Михайлович покупает картины маслом. В октябре 1854 года в карманной книжке он опять записывает – “покупка картин”. На этот раз 9 картин он купил за 900 рублей»[29]. Александра Павловна пишет: «…мы можем предположить, что эти 9 картин, купленные Павлом Михайловичем… были его первой покупкой картин старых голландских художников»[30].

А.П. Боткина подробно описывает приобретенные отцом произведения голландских живописцев: «…я помню семь вещей, большею частью, неизвестных мастеров. Была большая картина “Возвращение блудного сына”. Среди темного тона фигур и фона выделялся блудный сын, склонившийся на коленях перед отцом, с истощенным лицом, в белой повязке на голове и в рубище. На переднем плане – паж в бархатном колете, сдерживающий борзую собаку. Другая большая вещь была Мадонна в окружении святых. Был пейзаж с большим деревом де Бота. Были две парные вещи Марселиса – змеи, охотящиеся за бабочками. Одна из них была подписана. Эти две картины, как и два парных архитектурных пейзажа работы Пьеро Каппели, были очень красивы. Картины эти украшали комнаты в Толмачах»[31]. Прекрасно разбиравшийся в искусстве В.В. Стасов опровергает мнение Боткиной, что приобретенные ее отцом картины принадлежали кисти неизвестных мастеров. Владимир Васильевич пишет: Третьяков «…начал с покупки картин иностранных, картин с именами более или менее знаменитых авторов, и содержавших, по большей части, все только пейзажи, перспективы и изображения животных. До сих пор уцелели у него в доме некоторые из тогдашних первых его покупок. Таковы, например, пейзажи – Бота, вид – Капелле, растения и мелкие животные – Марселиса, все нидерландских живописцев XVII-го века»[32].Но чтобы приобрести такие вещи, Третьякову нужен был хороший советчик из художественного мира. Был ли у него таковой в 1854-м? По-видимому, не было. Самые ранние известные знакомства П.М. Третьякова с художниками относятся к 1856 году. Со временем Павел Михайлович «…старых голландцев отправил в Ильинский переулок, где с 1865 года жила его мать», а затем, после весны 1874-го, они вернулись на стены толмачевского дома «…и оставались там до конца жизни Павла Михайловича»[33].

На этом сообщении Александры Павловны следует остановиться внимательно. Поначалу кажется, что факт покупки П.М. Третьяковым иностранных картин незначителен. В первой половине 1850-х Павел Михайлович еще не сложился как коллекционер, еще не определились принципы его собирательства и, как сказали бы сегодня, Третьяков «находился в творческом поиске». Однако на самом деле этот факт очень важен для того, чтобы понять, когда именно Третьяков-собиратель превратился в Третьякова-галериста. Поэтому необходимо со вниманиям отнестись к обстоятельствам приобретения П.М. Третьяковым картин голландских мастеров.

В.П. Зилоти сообщает иную, чем Боткина, версию происхождения картин голландских мастеров в доме отца: «…Павел Михайлович успел уже много раз побывать за границей, и с маменькой и Сонечкой, и один. Вспоминал, как в одно из путешествий с матерью и сестрой, в Голландии (где купил первые голландские картины, которые висели всегда у бабушки), он, опоздав на какой-то станции на поезд, догнал его и повис на нем на ходу; поезд остановили и усадили с большим добродушием “бессловесного” чужестранца»[34]. И в другом месте, говоря о бабушкином доме, Вера Павловна повторяет: «…внизу была столовая, гостиная, где висело несколько старинных голландских картин, купленных Павлом Михайловичем в одно из путешествий с матерью и сестрой Сонечкой»[35].

Версия Веры Павловны выглядит гораздо более правдоподобно, чем версия ее сестры. Уже говорилось, что в изложении фактического материала Зилоти, в отличие от Боткиной, ошибается редко. Кроме того, А.П. Боткина, даже сообщая верную информацию, нередко делает из нее ошибочные выводы – как, по-видимому, произошло и в этом случае. Александра Павловна, а с ее легкой руки и последующие исследователи, отождествляют покупку «голландцев» с первыми крупными приобретениями П.М. Третьякова в 1854 году. Но… насколько обоснованно подобное отождествление? Обстоятельства приобретения отцом полотен голландских живописцев Боткина не сообщает; по-видимому, она с ними не знакома. Следовательно, нет оснований для твердой уверенности в том, что эти картины были приобретены в России. Число приобретений в записной книжке Павла Михайловича не совпадает с количеством голландских картин. Сопоставление этих двух покупок произошло случайно, механически, без опоры на твердо установленные факты. Основанием для него послужило то, что в записной книжке Третьяков не проставил названия или сюжеты приобретенных картин, а также то, что в его собрании нет других крупных вещей, приобретение которых можно было бы отнести к раннему, «до-галерейскому», периоду. Но, если следовать этой логике, можно было бы не останавливаться на покупках 1854 года и назвать более позднюю дату приобретения: Павел Михайлович и впоследствии покупал картины, установить названия и авторство которых по его записным книжкам невозможно[36]. Что же касается отсутствия картин, которые Павел Михайлович купил в 1854 году, объяснить его несложно: Третьяков нередко продавал те вещи, которые некогда приобрел, а затем счел неудачными. А в 1850-х годах и вовсе были нередки случаи, когда купец покупал картины не для себя, а для знакомых собирателей. Купленные картины могли очень быстро покинуть дом Третьякова. Таким образом, можно с достаточной степенью уверенности предположить: покупки 1854 года не имели никакой связи с полотнами «голландцев».

В противоположность А.П. Боткиной, В.П. Зилоти, говоря о картинах голландских художников, передает рассказы очевидцев «как есть», не дополняя их собственными размышлениями. Сведения Вера Павловна получила из устных рассказов самого Павла Михайловича, возможно, дополненных свидетельствами других родственников. Из того, что она излагает, становится ясно: картины «голландцев» были куплены Третьяковым за пределами России, не обязательно в Голландии (вероятнее всего, Голландия возникла в сознании В.П. Зилоти по аналогии с голландскими живописцами; их полотна могли быть рассеяны по различным художественным собраниям Европы), но, во всяком случае, в европейской стране с развитой инфраструктурой. По-видимому, это произошло позже 1854 года. Тем не менее… исследователи единодушно отвергают свидетельство Веры Павловны и принимают версию ее сестры. Это и понятно: версия, изложенная Верой Павловной, «выламывается» из логически непротиворечивой сетки знаний о начальной стадии создания Третьяковской галереи. Основной камень преткновения здесь – несоответствие фактов: неужели Павел Михайлович приобрел иностранные полотна после того, как стал составлять собрание сугубо отечественных произведений?

Причиной этого несоответствия является относительно слабая – до недавнего времени[37] – изученность фактической стороны жизни П.М. Третьякова. Многие мелкие факты «выпадают» из поля зрения исследователей, оставшись незамеченными на фоне более крупных событий. В частности, такое «выпадение» произошло при ответе на вопрос: когда состоялось первое заграничное путешествие П.М. Третьякова.

Обычно авторы работ о П.М. Третьякове и его галерее констатируют: первое заграничное путешествие Павел Михайлович совершил в 1860 году[38]. Отправившись за границу с В.Д. Коншиным и Д.Е. Шиллингом во второй половине мая, вернулся 4 августа, один. Этот факт стал, что называется, «общим местом» в работах, посвященных меценату и его галерее. Он опирается на свидетельство самого купца. Павел Михайлович, на просьбу В.В. Стасова назвать дату первого отъезда за границу, отвечал: «…первое путешествие мое за границу 1860 года»[39]. Если, следуя сложившейся традиции, принимать 1860 года как дату, ранее которой Третьяков не покидал пределов Российской империи, то придется констатировать: известие В.П. Зилоти ошибочно. Ведь еще перед поездкой, находясь в Варшаве – т.е. в пределах Российской империи, – 17 мая 1860-го купец в письменной форме излагает принципы формирования галереи, согласно которым он… отказывается от приобретения иностранных вещей. В завещательном письме 1860 года Павел Михайлович подчеркивает, что он «…желал бы оставить национальную галлерею, т.е. состоящую из картин русских художников»[40]. Было бы странно, нелогично, если бы из последующей поездки Третьяков привез полотна иноземных художников. Кроме того, известно, что во время путешествия 1860 года мать и сестра не сопровождали купца, а, напротив, оставались дома: это подтверждается перепиской между членами семейства. Следовательно, покупка «голландцев» могла быть совершена, самое раннее, в 1862 году. Весной 1862-го за границу отправились Софья Михайловна и Александра Даниловна, в августе к ним присоединился Павел Михайлович. Но… странно было бы полагать, что Третьяков, к 1862-му году уже сложившийся как галерист, нарушил бы свой принцип сбора только русских картин и потратил деньги, разменявшись на покупку сразу нескольких иностранных полотен. Столь нелогичных поступков за меценатом впоследствии не будет замечено.

Итак, налицо серьезное противоречие. С одной стороны, Третьяков должен был приобрести полотна «голландцев» в заграничном путешествии, т.е. в 1860-е годы. С другой стороны, доподлинно известно, что в это время Третьяков собирал уже исключительно русские полотна. Уже в 1861 году Третьяков получил признание как заметный коллекционер отечественных произведений: 17 февраля он получает от вице-президента Академии художеств, князя Г.Г. Гагарина, приглашение к участию в экспозиции Русского художественного отдела на Всемирной выставке в Лондоне (1862). Кроме того, все приобретения Третьякова, относящиеся к этому периоду, отражались в письменных источниках, и никаких иностранных картин эти источники не фиксируют. Так значит, версия В.П. Зилоти должна быть отвергнута? Нет, если внимательнее присмотреться к фактам.

Составители «летописи жизни П.М. Третьякова», анализируя переписку П.М. Третьякова, находят весьма любопытный факт, который… сами же игнорируют. Оказывается, Павел Михайлович был за границей… задолго до 1860 года. В «летописи» сказано, что на протяжении августа-сентября 1857 года Третьяков путешествовал по Швейцарии, был в Женеве, в Базеле[41]. Почему же Павел Михайлович, отвечая Стасову, забыл упомянуть эту поездку? Очевидно, дело в том, что путешествие 1857 года не было связано с тем, что для Третьякова являлось по-настоящему важным (если не считать покупки картин голландцев). У него еще нет собственной семьи, учитывая интересы которой ему нужно было бы продумывать все детали поездки. В отличие от поездки 1860 года, поездка 1857-го, по-видимому, не ставила среди своих целей разрешение деловых вопросов: путешествие 1857 года с Сонечкой и «маменькой» – чисто развлекательное. Покупка картин «голландцев» могла бы считаться важным делом, однако… сам Третьяков это приобретение он впоследствии будет считать скорее ошибкой, случайным эпизодом. К тому времени, когда Стасов задаст Третьякову вопрос о дате его первого выезда за границу, пройдет тридцать шесть лет, и бесконечная череда ежегодных поездок уже окончательно сотрет в памяти Третьякова обстоятельства первого путешествия.

Прямое свидетельство из «летописи жизни П.М. Третьякова» подтверждается косвенным.

Художник А.Г. Горавский пишет П.М. Третьякову 6 августа 1857-го: «…для Вас за границею можно, мне кажется, весьма сходно купить известных мастеров произведения, но только прежде нужно будет познакомиться с ними». Эти строки выглядят как продолжение диалога между коллекционером и художником. Видимо, Павел Михайлович намеревался отправиться за границу, и перед поездкой обсуждал со знакомым живописцем возможность приобретения там картин. Если принять во внимание письмо А.Г. Горавского, можно уточнить: в Швейцарии Третьяков оказался после получения письма Горавского, т.е. после 6 августа 1857-го. И, по-видимому, осуществил там планируемые приобретения. Работы голландских мастеров могли поступить в продажу из частного собрания одного из швейцарских коллекционеров, – а таковых в Швейцарии было немало.

Позднее, летом 1858 года, А.Г. Горавский, путешествовавший по Швейцарии, Германии, Польше, пишет Третьякову: «…во всех этих городах есть очень много замечательного. Художественными произведениями преимущественно Дрезден замечателен, тут превосходнейшая галерея картин разных школ, преимущественно исторические картины и жанры»[42].

Выходит, Вера Павловна оказалась права. Полотна «голландцев» были приобретены П.М. Третьяковым за границей, и произошло это в 1857 году. Вот только Павел Михайлович купил картины не на их исторической родине, в Голландии, как помнилось В.П. Зилоти, а в Швейцарии, руководствуясь советами художника Горавского.

Итак, еще в 1857 году Третьяков считал для себя возможным коллекционировать творения европейских мастеров и, действительно, приобретал иностранные полотна. Но уже вскоре Павел Михайлович понимает, что он хотел бы собирать исключительно русских художников. По-видимому, его подтолкнул к этому опыт первой заграничной покупки, связанные с ним сомнения: как определить, оригинал перед ним, копия или подделка?

А.П. Боткина, сообщив о приобретении отцом «голландского собрания», делает весьма интересное прибавление: «…были ли все эти картины оригиналами – сказать трудно. Впоследствии Павел Михайлович говорил, что, купив их, он сразу понял, что слишком мало имеет знаний и опыта, чтобы рисковать покупать безошибочно работы старых западных мастеров, и решил приобретать только картины русских художников с выставок или от самих авторов»[43]. Нет оснований сомневаться в данном свидетельстве Александры Павловны. Это тот редкий случай, когда она апеллирует к рассказам самого отца, не дополняя их собственными размышлениями. Тем более, что ее слова подтверждаются свидетельством купца, художника и коллекционера И.С. Остроухова. А суждения последнего по художественным вопросам Павел Михайлович в 1890-х годах высоко ценил. Остроухов писал после смерти Третьякова: «…первые две-три ошибки в столь трудном деле, как определение подлинности старых картин, навсегда отвернули его от собирательства старых мастеров. “Самая подлинная для меня картина та, которая лично куплена у художника”, – говаривал покойный»[44]. Свидетельство Ильи Семеновича особенно ценно. Пользуясь уважением со стороны мецената, художник не раз поднимал в разговоре с Павлом Михайловичем тему соотношения истории развития отечественной – и иностранной живописи.

Получается, что уже вскоре после покупки картин голландских художников Павел Михайлович твердо решает отказаться от приобретения западной живописи в пользу отечественных мастеров. Делает он и еще один важный вывод: не отказываясь совсем от приобретения старых мастеров, в качестве основной линии собирательства он намечает полотна живописцев-современников. Вероятно, окончательное решение Третьяков принял осенью 1857-го, когда ему было двадцать четыре года.

Иными словами, слова Третьякова о том, что начало его галерее русского искусства было положено в 1857 году, нашли подтверждение и уточнение в других источниках. Вплоть до августа-сентября 1857 года Павел Михайлович еще не решил со всей определенностью, что его коллекция должна пополняться исключительно произведениями русских живописцев. До этого момента в основе его собирательства еще не лежал тот «принцип русскости», который предопределит впоследствии судьбы отечественного искусства.

Саврасов А.К. Вид в окрестностях Ораниенбаума. 1854.
Это полотно положило начало галерее П.М. Третьякова.
Коллекционер приобрел картину в начале 1858 года.

Таким образом, не вполне правомерно говорить, что «…в 1856 году начинающий коллекционер Павел Михайлович Третьяков сделал первое приобретение для будущей галереи (Курсив мой. – А.Ф.)»[45]. Подобное заявление подразумевает, что весной 1856-го в голове Павла Михайловича уже сформировалась идея будущей галереи, и он уже приступил к ее воплощению. Однако… вплоть до осени 1857 года идеи коллекционирования исключительно русского живописного искусства в сознании Павла Михайловича не существовало. На протяжении почти полутора лет было лишь Третьяковское собрание, или коллекция, начало которой, действительно, было положено в мае 1856 года приобретением картины В.Г. Худякова «Стычка с финляндскими контрабандистами». Но о появлении на свет Третьяковской галереи говорить было еще рано. Существование галереи можно констатировать лишь с того момента, когда состоялись первые действия Третьякова, подчиненные идее составления русского собрания. Это произошло после того, как Павел Михайлович вернулся из Швейцарии[46]. Ему тогда было 24 года. Возможно, первой серьезной вещью, приобретенной самим П.М. Третьяковым уже для галереи отечественного искусства, стала картина художника А.К. Саврасова «Вид в окрестностях Ораниенбаума». Этот пейзаж принято считать первым крупным художественным произведением Саврасова. За него живописцу было присвоено звание академика (1854). П.М. Третьяков приобрел картину в начале 1858 года. Тот же А.Г. Горавский писал Павлу Михайловичу 3 марта 1858-го: «…забыл Вас я поздравить с приобретением саврасовского пейзажа. Из всех его произведений я лучше этой вещи не видел, к тому же приятно иметь такую вещь, за которую дано звание академика»[47].

Иными словами, есть серьезные основания датировать начало создания Третьяковской галереи приблизительно зимой 1857/1858 года.

В 2011 году Государственная Третьяковская галерея отметила славный юбилей – 155-летие. Так вот, в январе или феврале 2013 года впору праздновать тот же юбилей во второй раз.

 

Итак, первые картины собрания Третьякова – это только проба сил, в известном смысле слова – случайность. И «Искушение», и «Стычка с контрабандистами» – это лишь преддверие галереи. Прав был М.В. Нестеров, когда писал о Третьякове: «…начав с малого, быть может, случайно облюбованной картины Шильдера, Павел Михайлович незаметно втянулся в собирательство – оно стало его жизнью, его призванием»[48].