Пятигорск. — Александровский источник. — К. X. Рожер. — «Не может быть». — Товарищи и оскорбление. — Засс. — А. А. Вельяминов. — Шотландская колония. — Пастор Ланге. — Миссионеры. — Железноводск. — Кисловодск. — Нарзан. — Отставка. — Не поминай лихом. — Могила. — П. X. Граббе. — 1 мая. — Езда на долгих. — Кавказ 1839

 

Уже давно литографированы и фотографированы виды Пятигорска; в газетах и журналах часто помещаемы были статьи о целительных свойствах его источников, так что излишне было бы об этом распространяться. Год за годом воздвигаются там новые здания и украшения. В кратких словах упомяну о Пятигорске, как он был в 1838 году. Город построен на левом берегу Подкумка на покатости Машука, имеет одну главную улицу с бульваром, который ведет в гору, на коей рассажена виноградная аллея близ Елизаветинского источника, где устроена крытая галерея. В различных местах горы, в недальнем расстоянии, бьют серные ключи различной температуры, от 21° до 37 теплоты; при них устроены роскошная обширная купальня Николаевская и скромные купальни Александровская, Ермоловская, Сабанеевская, Варварциевская и Елизаветинская. При тихой погоде летом, при тумане зимою по всему городу распространяется сильный серный запах. Главным начальником, комендантом города был прежний мой сослуживец и хороший товарищ В. М. Симборский; он дружески встретил меня и во всю бытность мою в Пятигорске оказывал мне много внимания. Из Мингрельского егерского полка был я переведен в линейный Кавказский 3-й батальон, которого штаб расположен был в Кисловодске; командиром был почтенный штаб-офицер, участвовавший в войне 1812 года, подполковник Принц. Моя обмундировка была окончена в один день, стоило только переменить воротник, погончики и пуговицы. Чрез месяц приехали наши родные из

// C 369

Тифлиса, наняли большой отдельный дом, в котором жили вместе. В. Д. Вольховскому необходимо было пользоваться водами для подкрепления здоровья, которое много потерпело от постоянного труда и писания: случалось ему сиживать за письменным столом до обморока.

Докторов было много в Пятигорске в военной больнице, при источниках для больных посетителей, при местных войсках, и еще были приезжие врачи. Я просил совета у главного военного штаб-лекаря Лебединского; он предписал мне Александровские ванны № 1-й. Эта славная ванна высечена в скале, дно ее и оба бока имеют трещины, из коих минеральный ключ течет беспрестанно; у правой стенки ванны просверлено отверстие для спуска воды, когда она подымется выше подбородка. Во всех других ваннах, если больной посидит в них хоть десять минут, то все же испаряется вода, переменяет температуру или — что бывает хуже — слишком горячую воду разводят холодною. № 1-й делает большое исключение: природный жар его воды можно вытерпеть, вода все в одинаковой силе— 37о . Больной спускается в ванну потрем высеченным в скале ступенькам; лишь опустит ногу в ванну, то в первое мгновение покажется, что обварил ее; как только сел в ванну, то становится легче дышать, оттого что мгновенно является испарина; в ванне можно высидеть не более 8 или 10 минут. Вышед из ванны, ложился я в боковой комнате на деревянную широкую скамейку, выпивал несколько стаканов этой горячей воды, после чего градом катился пот. Вода совершенно прозрачна и чиста, но заключает в себе столько серы, что когда ванщики подставляют деревянные кресты под проток воды, то в два или три дня эти кресты покрываются серою в палец толщиною и получают вид каменных крестов; самого чистого стекла стакан тускнеет мгновенно от этой воды; воздух в этой комнате так напитан серою, что серебряные эполеты, пуговицы в минуту пожелтеют, даже серебряная монета, которая была у меня в кошельке, в кармане, пожелтела. После каждой ванны растягивал я больную ногу по силам моим и уже после пятой ванны чувствовал и слышал, как больное место хрустело и постепенно вытягивалось; после двадцати ванн я мог носком больной ноги дотрагиваться земли. Вода притом сильно очищала желудок. Лебединский был в восторге, а у меня уже начинались обмороки по возвращении

// C 370

домой. Доктор все уверял, что это к лучшему, что надобно взять еще двадцать ванн; наконец я так ослабел, что почти двигаться не мог; тогда решился просить совета у другого врача и, к счастью моему, попал на отличного.

Не только мне, но и всему семейству моему оказал Карл Христианович Рожер величайшие услуги; он исполнял свои обязанности не по одной только любви к науке, но и по любви к человечеству. Постоянно вспоминаю его с особенным чувством благодарности. Он учился в Дерптском университете на казенный счет. Не имев никакого постороннего покровительства, он по окончании курса назначен был уездным лекарем в Тару Тобольской губернии. Прилежно стал он учиться русскому языку, сам отыскивал бедных больных в городе и в округе, лечил безвозмездно, излечивал от труднейших болезней, так что молва о нем разнеслась по пустынным местам Сибири и дошла до Тобольска. Генерал-губернатор И. А. Вельяминов вызвал его в Тобольск, где круг деятельности его расширился по городу и в обширной городской больнице. Когда по границе Сибири, в Оренбургском краю, появилась холера, то Рожер был туда отправлен для наблюдения и пользования; болезнь губительная не проникла в Сибирь. Когда Вельяминов получил другое назначение, то поручил Рожера брату своему Алексею Александровичу, командовавшему войсками на Кавказской линии; с того времени Рожер постоянно действовал в Пятигорске. Он запретил мне брать Александровские ванны, дал мне три недели отдыха, потом предписал ванны Сабанеевские, которыми я пользовался до июля месяца.

Пятигорск, безлюдный тихий городок зимою, вдруг в половине мая переполнился приезжими и закипел. Посетители были большею частью из наших степных губерний, немного из обеих столиц, а всего более было офицеров Кавказского корпуса. Достоверно, что минеральные воды в Пятигорске, в Железноводске и в Кисловодске не уступают в целебных силах никаким другим водам в целом мире; природная лаборатория дает им такую температуру, что не нужно разводить их: для различных болезней есть источники различной теплоты. Если город и число жителей увеличились не довольно скоро и значительно, то причиною тому не минеральные воды, не врачи

// C 371

местные, не климат, но дальнее расстояние, неудобства на пути от самого Харькова, по донской земле, где не было станций для ночлега. Кроме того, расходы на пути, пребывание на водах стоят дороже, чем поездка в Баден-Баден или в Виши, чем жизнь за границей, где дешевле и в двадцать раз лучше можно иметь квартиру и стол, все готово, все отборно. Доныне, пока нет туда сообщения по железной дороге, Пятигорск остается лечебницею для кавказских воинов и для жителей южной России. Правительство много содействует к пользе и к украшению города: построены огромный дом для раненых офицеров, больницы, купальни, ресторации. Граф Орлов-Денисов выстроил большой дом для больных и раненых Донского войска.

Пестрота одежды, форм, моды чрезвычайно разительна в Пятигорске, оттого что кроме русского и европейского покроя можно видеть и азиатский. По вечерам бульвар наполнен прогуливающимися; близ Николаевских ванн играет военная музыка; тут я в первый разуслышал «Норму» 357). Офицеры в черкесском наряде гарцуют на славнейших черкесских конях. Раз в неделю бывают собрания, танцуют здоровые и больные, играют в карты, как везде. Машук служит хорошим местом для прогулки, на вершине Эолова арфа немного расстроена; посетители охотно ездят за город семь верст в Шотландскую колонию. По возможности избегал я общей прогулки: при встрече с офицерами я должен был каждый раз останавливаться, иначе не мог снять фуражки, как опираясь на двух костылях; иногда выходил с детьми, чтобы они могли слышать музыку; тогда садились над гротом под белою акацией, а навстречу идущие офицеры стали сворачивать в другую сторону или обращались назад, чтобы не заставить меня останавливаться. Была встреча и забавная: пред обедом, когда было мало гуляющих, пошел я с детьми по бульвару, по полукруглому обходу Николаевских ванн по горе к Ермоловским ваннам; дети резвились, шутили, бегали; по другой стороне широкой аллеи шли две дамы, прехорошенькие и разряженные; одна из них обратилась ко мне лицом и спросила: «Служивый! Служивый! Чьи это дети?» — «Мои, сударыня». — «Не может быть!» — сказала она. Другая дама, шедшая с нею, дернула ее за мантилью и шепнула ей на ухо; я невольно засмеялся, поклонился и

// C 372

благодарил за откровенность. Она приняла меня в солдатской шинели за дядьку-инвалида. Она была жена военного, знала, что старый солдат при детях есть славнейшая нянька: он их сбережет как глаз свой, умеет их забавлять играми и сказками. Русский солдат везде годится. Военные экспедиции на Кавказе кончаются в июне, тогда прибыли несколько из моих сибирских товарищей: Нарышкин с женою, Одоевский; осенью приехали Назимов и Вегелин, Валериан Голицын, Кривцов и Цебриков; трое последних были уже произведены в офицеры и собирались в отставку. В числе посетителей были замечательные лица, с которыми часто встречался в Пятигорске и в Железноводске. Генерал-адъютант Ностиц был болен без болезни; его телосложение было самое крепкое, его мужество и отчаянная храбрость были испытаны и доказаны геройскими подвигами; казалось, невозможно было расстроить ничем такое здоровье. В 1824 году, когда он командовал армейским кавалерийским полком, когда зимою начальник штаба 2-й армии П. Д. Киселев ехал по месту расположения полка, то граф Ностиц встретил его на почтовой станции при 20° морозе и представил ему ординарцев. Киселев принял их, но приказал командиру при таком морозе не беспокоиться, сказав, что он в этот раз не осматривает войско и знает, что на следующей станции расположена также часть его полка, где, наверно, все исправно. Генерал на двух курьерских тройках в сопровождении полковника Абрамова и старшего адъютанта своего Басаргина поскакал далее, граф Ностиц оставался на крыльце. Каково же было удивление Киселева, когда, прибыв на следующую станцию, был опять встречен графом Ностицем, который представил ему других ординарцев. Каким образом мог он перегнать курьерские тройки зимою? Он при 20° мороза сел на лихого коня своего и по известной ему ближайшей дороге опередил генерала. Об этом случае упоминаю не как о подвиге, но как о доказательстве крепчайшего сложения и сильной воли. Я часто видался с ним: в беседах, в выходках старался он сохранять обычную свою живость и бодрость, но червь точил его сердце, честь его была оскорблена одним царским словом на параде, и дух его был убит. Чрез два месяца по возвращении с минеральных вод в полтавское свое имение он скончался.

// C 373

Генерал Засс, страшилище черкесов, оставил по себе продолжительное воспоминание на Кавказе. Экспедиции, бои были для него забавою, потребностью, как травля для охотника, как вода для рыбы. Две недели, проведенные в покое, наводили тоску на него или возрождали болезнь, между тем как неожиданный ночной набег и опасность вылечивали его в минуту. Говорили, что будто он преувеличивал опасности в своих реляциях и иногда тревожил напрасно; но достоверно, что он своею личностью наводил величайший страх на неустрашимых черкесов. В храбрости его никто не сомневался, между тем он с горцами употреблял и различные хитрости, то притворяется больным, лежа в постели, окружив себя лекарствами, при завешенных окнах, принимает уполномоченных от горцев, говорит о деле умирающим голосом, — и в ту же ночь несется с отборною дружиною и штурмует их аул.

В другой раз, когда он вознамерился выманить неприятеля в значительном числе, он распустил слух о болезни своей и чрез три дня приказал сделать все приготовления к мнимым похоронам, гроб опустили в могилу, из пушек стреляли возле кладбища. Горцы, возрадуясь его смерти, собрались толпами в назначенное сборное место, где «умерший» Засс на своем гнедом коне, с летучим отрядом, обработал их порядком. Случилось, что один из уполномоченных от черкесов, возвратившись из Прочного окопа, главной квартиры Засса, умер скоропостижно, и враги распустили слух, что он был отравлен по приказанию Засса; слух о таком злодействе пробежал по аулам. Засс приказал объявить начальнику главного аула, что в назначенный день отправит к ним депутата от себя для объяснения этого дела. Черкесы собрались во множестве и были удивлены, когда в лице депутата узнали самого генерала Засса в сопровождении одного только переводчика! Личное его появление без телохранителей, краткое объяснение дела уничтожили всякое подозрение и еще более увеличили страх и уважение горцев к герою. Известно, что черкесы при поражении в битве стараются выносить тела убитых родных и товарищей: однажды в жаркой битве черкесы бежали, казаки, преследуя, теснили их в самом близком расстоянии, тогда Засс заметил смелого черкеса, который, пренебрегая опасностью, влачил тело убитого собрата и непременно

// C 374

попал бы в плен. Засс остановил казаков, подскакал к смелому черкесу, сказал ему, чтобы он спокойно вынес тело, и бросил ему кошелек свой на дорогу 358). Таким поступком он внушил к себе удивление дикого врага, который по его неустрашимости видел в нем человека заколдованного. Глаза Засса были всегда налиты кровью от постоянного воспаления; раны его не мешали ему беспрестанно воевать; раздробленная ступня ноги поддерживалась перевязкой. Любимым оружием был у него кинжал, а конь его гнедой когда идет шагом, то весь отряд следует не иначе как рысцою. На Кавказской линии помнят сотни геройских подвигов Засса. После недолгой отставки дали ему дивизию или отряд во время венгерской войны, по окончании он опять вышел в отставку; его элемент был Кавказ.

Когда я прибыл на Кавказ, то войсками на всей линии командовал Алексей Александрович Вельяминов, бывший начальник штаба у Ермолова. При знании края, военного искусства имел он необыкновенное хладнокровие и спокойствие, которое иногда при важных и опасных случаях выводило Ермолова из терпения. Летают депеша за депешей о вторжении персиян, а он лежит себе на диване и диктует приказания. Он понравился императору Николаю своею прямотою: когда он в Ставрополе представил царю свой штаб, то некоторых из представлявшихся назвал по фамилии, прибавив о полковнике Ольшевском, что тот правая его рука, а об остальных сказал: «А фамилий этих господ я и сам не знаю». Много имел он странностей: в экспедициях дюжины верблюдов носили его кухню; он любил хорошо покушать. Все, что он покупал, все, что заказывал, непременно должно было заключать одну или несколько дюжин; понадобится ли перочинный нож, или сапоги, или что-нибудь из провизии — все это покупалось по дюжине. На Кавказе оставил он память добрую не только как опытный хороший военачальник, но как истинно добрый человек. Вскоре после проезда императора он заболел и скончался. Фельдъегерь привез ему царскую награду — Владимира 1-й степени — и застал его еще в живых. Вельяминов прочел рескрипт и сказал: «Поздно!»

Старший адъютант корпусного штаба Альбрант воспел главных вождей того времени на Кавказе в подражание известной песни Беранже «T`en souviens-tu?»*

// C 375

ВОСПОМИНАНИЕ ГОРСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ 1832 Г. ГР[АФА] ЦУКАТО

Не помнишь ли, товарищ, славной брани,
Когда мы шли, неся и смерть и страх,
Когда удар могучей русской длани,
Вздрогнув, познал наш непокорный враг?
Когда, дрожа, со страхом перед нами,
Свободы знамя горец преклонил,
Когда у нас горючими слезами,
Как робкий раб, пощады он молил?
Не помнишь ли, как на скалах Галгая
Наш гром за сводом дальних облаков
Гремел и, горы грозно потрясая,
Борьбу небесных прерывал громов?
Забыл ли ты, когда Мюрат кавказский,
Наш храбрый З а с с, летя вперед с мечом,
В Герменчуке нас вел на приступ адский
И взял завал, в окоп влетя орлом?
Не помнишь ли, товарищ мой прекрасный,
Когда в лесу, средь неприступных скал,
Наш злобный враг готовил пир ужасный
И дерзко звал на гибельный завал;
Когда пошли — и бездны задрожали...
Вольховский вел тогда со славой нас;
Там каждый шаг мы кровью обагрили,
Но смело шли, — и страх склонил Кавказ.
Не помнишь ли, когда вид гор сердитый
Невольный страх на сердце наводил,
Когда Кавказ, чалмою туч обвитый,
Стоял в снегу, как грозный Азраил.
Забыл ли ты, когда мы кочевали
На снежном поле под шатром небес,
Когда мы в тучах, как в волнах, стояли
И слилась тьма, как гроба занавес.
Забыл ли ты, когда нас Розен смелый
Чрез бездны в бездну Гимрскую провел,
Когда кавказцам, воин поседелый,
Он новый лавр победой приобрел;
Когда на льдистом теме Гимридата
Наш Вельяминов знамя водрузил,
И в пасти страшной Гимрского оврага
Он колыбель злодеев сокрушил.
Не помнишь ли... но, нет... я перестану,
Товарищ мой, былое вспоминать;
Когда от бури жизни я устану,
С семьей родной дни буду доживать,
Приди тогда, молю, в мою ты хату,
Ее огнем любви ты озари;
С тобой молиться будем мы Пенату,
Любви святой воздвигнем алтари! 359)

// C 376

В семи верстах от Пятигорска находится Шотландская колония, так названная по первым туда переселившимся шотландцам, хотя главная часть жителей из Виртерга. Я виделся там с одним из первых переселенцев, с пастором Петерсоном, который, не имев более паствы, жил частным человеком в собственном доме, занимался садоводством и шелководством. Сад его был превосходно расположен недалеко от подножия Бештау, которого горные потоки денно и нощно орошали сад по всем направлениям по указанию хозяйского заступа; там видел я кусты и штамбы алых и белых роз-центифолий вышиною в две и три сажени.

Жители большею частью занимаются земледелием и по соседству с городом хорошо сбывают свои произведения, плоды и овощи. Сначала боролись они с великими неудобствами, пока не привыкли к климату, не приспособились к почве и к соседям; сверх того, черкесы часто их тревожили, так что работник, следуя за плугом, отправляясь из дому за сеном или хлебом, всегда имел при себе ружье заряженное; в поле и на покосе отдыхал вооруженный. Часто уводили их коней, угоняли рогатый скот и овец, пока, наконец, меры правительства и собственная их опытность не доставили им больше безопасности.

Теперь редко случается, в три или четыре года раз, что несколько отважных черкесов делают набег на Пятигорск, на Кисловодск и окрестности их. Отчаянные головорезы, как коршуны, спускаются на предместье и при первой тревоге, часто без всякой добычи, ускакивают восвояси. Большею частью они пользуются туманами, когда казацкие телеграфы не могут передавать сигналов или казаки не успеют доскакать прежде неприятеля. Телеграфами казацкими называют выставленных часовых, по три человека вместе, которые, соображаясь с местностью, устраивают себе каланчу и сверху ее караулят по очереди. Конь караульного оседлан и взнуздан, а двое товарищей и кони их отдыхают до своей очереди. Днем в случае тревоги выставленные вехи, клочки сена или связка сухой травы или прутьев передают весть от каланчи до каланчи, от пикета до пикета, до станицы, до города, куда приказано. В ночную пору они вмиг зажигают эти пучки сухой травы или сухих ветвей, а по такому сигналу команды уже в готовности прежде, нежели

// C 377

летучие часовые успеют доскакать и передать подробные сведения. Помню, как мой батальонный командир, старый офицер с 1812 года, всегда досадовал на Засса, когда тот, навещая Пятигорск или Кисловодск, принимал уполномоченных и старейшин от черкесов, которые при этом случае выведывали новые тропинки и лесочки для будущих набегов.

В Шотландской колонии познакомился я с пастором Ланге, членом Базельской миссии. Он восемнадцать лет с верою и любовью наставлял своих прихожан словом и примером. Случалось мне встречать добросовестных и хороших пасторов, но нигде не видел человека, который так бескорыстно и так исключительно занимался своею обязанностью. Он знал коротко всех прихожан своих, их погрешности и недостатки. Дети, при нем родившиеся, были им же обучаемы религии, он же приобщал их таинству святого причащения на семнадцатом году их жизни и следил за ними, как за родными детьми. Где не мог действовать прямо и переступить за порог сокровенной домашней жизни, там прибегал он к своей кафедре и говорил по воскресным дням в молитвенном доме; церкви не было в селении. Никогда не писал он своих проповедей, а после пламенной молитвы обращался устно к приходу и говорил с необыкновенною привлекательностью и с полным убеждением. Он был женат, имел четырех детей и в доме своем был образцом кротости и терпения; он не держал ни лошади, ни коровы, довольствовался жалованьем от миссии, а от прихожан получал самое умеренное вспомоществование сельскими произведениями. В семейной жизни его, в обращении с паствою я видел в нем знаменитого вальдбахского Оберлина, часто беседовал с ним об этом незабвенном пасторе, умевшем распространить благо духовное и вещественное и в тридцать лет преобразовать из общины нищих и развращенных людей общину нравственных и богатых граждан близ Мюльгаузена. Ланге жалел, что здоровье его и дарование не позволяли ему руководить также работами прихожан своих.

Колония имела некоторые привилегии, в том числе право винокурения; но как несколько членов его прихода сами крепко пили, служили поводом к распространению гибельной страсти, а все его увещевания оставались много лет тщетными, то объявил им, что он должен их оставить, передать место достойнейшему, который может

// C 378

им больше сделать добра; а если желают, чтобы он оставался у них, то согласился с одним только условием: чтобы они отказались от привилегии курить вино. Вещественная выгода одержала верх; напрасны были мольбы и желания благочестивых семейств: Ланге возвратился на родину в Лозанну,

В Тифлисе навестил я товарища Ланге, пастора Дитриха, мужа средних лет, но преждевременно поседевшего от неимоверно напряженных трудов. Он также был членом Базельской миссии, выучился восточным языкам, перевел Евангелие на нескольких наречиях для просвещения магометан. Миссия купила дом в Шуше, устроила типографию, печатала книги; опытные миссионеры словом и делом распространяли слово божие, находили прилежных учеников, обращали в христианство, как вдруг, вследствие наветов и зависти, дано было повеление закрыть типографию и прекратить действие миссионеров 360). Из них у пастора Ланге встретил я Зарембу, ревностного служителя богу и ближним. Он без ропота, без укора ждал нового назначения из Базеля. Ему досталось ехать в Константинополь; на другой же день получения нового назначения отправился в путь, готов был идти на край света, к дикарям, лишь бы служить богу по данному обету. Все они не знали неги и прихотей, довольствовались самою умеренною пищею, скромною одеждою, сберегая казну, составленную для общего блага. В них, видимо, обнаруживалась сила веры; они с верою соединяли отличное образование.

Может быть, удачное действие миссионеров из Закавказии, особенно между персидскими армянами, также служило поводом к неудовольствию на корпусного командира, тогда же смещенного. После я узнал, что Ланге умер на родине, а Дитрих приобрел в Москве любовь и доверенность нового прихода. О Зарембе не имел никаких сведений после того, как в Шотландской колонии слушал его проповедь, оригинальную, сильную и хорошо приноровленную к понятиям слушателей.

В конце июня большая часть пользовавшихся серными ваннами переехали по совету докторов кто в Железноводск, кто в Кисловодск, кто в Ессентуки к водам щелочным. Мы поехали в Железноводск, шестнадцать верст от города. Помещение там было тесное, в небольших домиках, в двух порядочных домах казенных у подошвы

// C 379

горы. От источника № 1, вдоль покатости горы, ведет широкая тропинка к остальным десяти источникам. Густая тень орешника, кизиля, клена и бересты дает всегдашнюю прохладу; по сторонам дорожки поставлены скамейки; посетители должны непременно встречаться, потому что нет другой дорожки, а лесок в таком диком и заросшем состоянии, что трудно пройти по нем; к тому еще он и опасен от множества больших змей. Молодой офицер Преображенского полка Раевский забавлялся охотою змеиною и с большою ловкостью очень часто возвращался с трофеями; на плече, на конце палки висел обвитый добитый змей длиною в две сажени.

Железные воды чрезвычайно целебны и укрепляют нервы, только не должно пользоваться ими без совета врача опытного. Жена моя не могла взять более пяти ванн, потому что слишком волновали кровь. Воды различны по силе, теплоте и вкусу. Я брал ванны № 7-го. Чрез несколько ванн, когда садился обедать, то казалось, что суп пахнет железом, хлеб железом, одним словом, всякое кушанье, а запах этот исходил из пор руки моей, когда подносил ко рту хлеб и кушанье. Один источник не имеет купальни: он употребляется только для питья; вкус воды совершенно чернильный; она особенно полезно действует против глистов. Необходимую провизию доставляют колонисты из Шотландки; всего помещается больных не более восьмидесяти человек, кроме солдат, имеющих свою отдельную больницу. Зимою живут здесь только сторожа.

В Железноводске поплатился я за неосторожность, за нарушение докторского предписания: я скушал ломтик арбуза и так заболел холериной, что умение и дружеское усердие Рожера с трудом поставили меня на ноги. Домик наш стоял на покатости горы подле небольшого ручья; однажды дождь полил как из ведра, так что вода протекла чрез фундамент по всем комнатам. По тесноте строений и по живительности воздуха, посетители по возможности бывают долее под открытым небом; возле меня, на берегу ручья, под деревом, собирался кружок каждый вечер, беседовали далеко за полночь. Умные и сатирические выходки доктора Мейера, верно нарисованного в «Герое нашего времени» Лермонтова 361), поэзия Одоевского и громкий и веселый смех его еще поныне слышатся мне.

// C 380

В конце июля большая часть посетителей перебиралась в Кисловодск, там чудная местность, воздух живительный. Кисловодское ущелье представляет одну из прелестнейших картин: возвышенности тенистые, ручей с шумом падает с плиты на плиту, соединяется с другими ручьями и втекает в Подкумок, прорезывающий широкую долину; на берегу ручья на холме — ресторация и несколько красивых домиков. Свежесть трав так необыкновенна от влаги и от тени. Далее в стороне от ущелья тянется в одну линию слобода, где всякая конурка, всякий чердак заняты посетителями. Но главная приманка в Кисловодске — славный источник Нарзан, по-черкесски — Богатырская вода. Ключ кипит в полном смысле слова, выбивает белую пену, клубится, подымает воду на полсажени глубиною. Вода эта живит, подкрепляет, возбуждает аппетит, пьют ее по шестнадцати стаканов в день, не ощущая никакого отягощения в желудке; вкусом она приятно кисловата; охотники пили ее с кахетинским или с донским вином, вместо лимонада. Мне было запрещено купаться в Нарзане; он слишком раздражает нервы. Купавшиеся в этой воде уверяли, что, побывав в ней несколько минут, чувствовали как будто иголки кололи по всем порам, тело мгновенно краснело и горело; люди полнокровные получали сильную головную боль.

Большую часть больных, встреченных мною в Пятигорске с бледными лицами, двигавшихся едва с помощью палки, видел я под конец курса в Кисловодске со свежестью и с румянцем на лице, бойких во всех движениях; малосильные стали богатырями. Кто пил нарзан несколько недель сряду, тому трудно расставаться с ним. Отъезжающие наполняют им кувшины и возят с собою сколько возможно, а когда допьют последний, то грусть, тоска непобедимая исторгает у кого вздохи, как разлука с другом. Нарзан живит больного и расслабленного, но все на время определенное. Там постоянно жил и летом и зимой батальонный мой командир, подполковник Принц; увидев его детей, отличающихся красотою и свежестью, я заметил ему, что этим он обязан действию нарзана. «Напротив того, — сказал он, — ни я, ни дети мои решительно никогда не пьем этой воды, но воздух и местность Кисловодска, верно, к тому содействовали». В конце августа и в сентябре разъезжаются посетители, и до следующего лета пустеют и умолкают гульбища и

// C 381

слободки. Я возвратился в Пятигорск, как в деревню; по бульвару ходил с детьми, почти никого не встретил, горожане в будней одежде ходили по сторонам улицы.

Минеральные воды доставили некоторое облегчение больной ноге, но расстроили мои нервы до крайности. С прекращением купанья возобновились учебные занятия со старшим сыном моим по нескольку часов в день, с младшими детьми по часу, так что весь день проходил однообразно, но скоро и полезно. Старшего сына моего Евгения готовил я в училище правоведения — новое заведение, обещавшее великую пользу государству и с большими преимуществами для воспитанников. Знакомство мое в городе было весьма ограничено: изредка навещали меня Рожер и Симборский, Последний, мой прежний сослуживец сохранил особенное ко мне участие и внимание. Однажды, — я помню, это было 22 ноября, — сидел он у меня вечером, вспоминал старину и стал уговаривать меня подать прошение об увольнении меня от службы. «Ты уже год лечился и мало получил облегчения, пройдет еще год и другой, может быть, ноге будет лучше, а нервы расстроятся еще больше, что сделаешь тогда? Проси, ведь не беда, если откажут: чрез год можешь опять просить». Для меня явная была невозможность служить.

Генерал Засс предлагал мне несколько раз сделать с ним экспедицию, вызывался заказать для меня такое седло, на котором мог бы усидеть с больною ногою, и прибавил, что если пуля и шашка черкесские пощадят вас, «то непременно будете произведены в офицеры, как все ваши товарищи». Я отказывался и благодарил его. Совет Симборского более соответствовал моему собственному желанию; но полагал, что надо еще выжидать, чтобы не подвергнуться отказу. Добрый гений в добрый час внушил добрый совет старому сослуживцу; лишь только он уехал, я сел к письменному столу, и прошение мое на имя графа А. X. Бенкендорфа, который всегда был лучшим мировым посредником, было готово в полчаса.

Я просил об увольнении меня от службы по расстроенному здоровью и о позволении окончить дни мои на родине. Прошение отправил я незапечатанное чрез жандармского полковника Юрьева. К новому году 1839 поехал в Петербург начальник войск на Кавказской линии

// C 382

П. X. Граббе; в то время Бенкендорф представил мое прошение, а Граббе не только аттестовал меня самым лучшим образом, но, по собственному своему побуждению, лично просил императора за детей моих, чтобы открыть им дорогу к будущности. В ответ он получил примечание: «на то еще не настало время», а на представление Бенкендорфа от 10 января воспоследовало всемилостивейшее увольнение меня вовсе от службы, с тем, чтобы я жил безвыходно на родине под надзором полиции.

Шурин мой И. В. Малиновский первый сообщил мне радостную весть, которую передал ему А. Н. Мордвинов, начальник III Отделения собственной канцелярии императора. Чрез три дня подтвердил мне радостную весть мой прежний сослуживец В. М. Симборский, которому начальник Главного штаба П. Е. Коцебу писал, чтобы он меня уведомил о том прежде, нежели бумага официальная успеет дойти до Ставрополя и оттуда обратно в Пятигорск, по обыкновенным всем инстанциям чрез другого начальника штаба подполковника Траскина. Комендант мой радовался за меня, поздравил с освобождением от двойной беды и признался мне, почему он так настоятельно уговаривал меня проситься в отставку и почему он за меня беспокоился. Летом по окончании экспедиции прибыл в Пятигорск корпусной командир 362); на другой день был бал в зале ресторации, комендант безотлучно находился при главном начальнике. Танцевали кадриль, и главного гостя поразили наружность и манеры танцевавшего офицера со княжною Ухтомской, почему он спросил коменданта: «Кто танцует напротив меня?»—«Это прапорщик Голицын». — «Какой?» — «Который прежде служил в Преображенском полку, а в 1826 году был осужден и сослан в Сибирь». — «А кто сидит в другой паре и так громко беседует с дамою своею?» — «Это прапорщик Кривцов, который прежде служил в гвардейской конной артиллерии и также был сослан в 1826 году». — «А много ли всех таких господ здесь?» Комендант хотел воспользоваться этим случаем быть мне полезным и ответил: «Из произведенных вновь в офицеры есть еще один только Цебриков, но из рядовых находится здесь Нарышкин, Одоевский и еще один, заслуживающий особенного внимания: он женат, имеет большое семейство, а здоровье пропало и ходит на двух костылях».

// C 383

«Кто это?» — «Розен». — «Какой Розен, тот ли, который служил в л.-гв. Финляндском полку?» — «Тот самый».— «Его следовало непременно повесить!»

Комендант сообщил этот разговор Траскину, который просил его не говорить мне об атом, чтобы не тревожить меня. Я благодарил бога, что избавился от двух бед, только не мог объяснить себе, каким образом человек на таком важном месте, в таких летах, примерно богомольный — каким образом мог он питать такую злобу, такое злопамятство? каким образом верноподданный не мог простить помилованному самим царем? Без сомнения, тут скрывалось чувство другое: никому из подчиненных не желаю быть свидетелем слабости, или промаха, или ошибки своего начальника; в такую минуту ему лучше было бы провалиться сквозь землю; честолюбивый или тщеславный начальник непременно возненавидит такого свидетеля.

Февраля 4-го праздновал я отставку мою, разрешенную в Петербурге 10 января; по команде объявление о том дошло до меня не раньше марта. Добрейшая жена моя была совершенно счастлива, но мы не могли тотчас подняться в дальнюю дорогу по двум причинам: была распутица, и жена моя в начале апреля ожидала своего разрешения от бремени, оттого отложили выезд до мая. В эти два месяца после великой радости посетили нас печаль и болезни. В конце марта появился коклюш в городе и в окрестностях. Болезнь так усилилась, что у всех детей моих, при удушливом кашле, текла кровь из носу и слезы смешаны были с кровью. 3 апреля родилась вторая дочь моя Софья, а 10-го ее уже не стало: к ней также пристал коклюш.

Между тем у второго сына моего, Кондратия, сделалось такое сильное воспаление в боку, что все старания Рожера, проводившего по нескольку часов сряду возле его кровати, наблюдавшего за ним, подслушивавшего каждое дыхание его, каждое биение сердца, остались тщетными. 11-го приказал я рыть могилу для дочери; за полночь послал сказать копателям, чтобы рядом вырыли другую для сына. Уже за день перед тем доктор дал ему мускус, в десять часов вечера едва приметно было дыхание. Рожер ушел и не сказал ни слова, я стоял у кровати больного, облокотившись на высокие перила ее. Подошла бабка, опытная в ухаживании за больными, деятельная

// C 384

и здоровая женщина, взглянула, повела рукою по челу умирающего и сказал мне положительно: «Пусть мать и братья простятся с ним». Больная жена моя с трудом подошла к кровати, благословила сына, молилась и возвратилась с молитвою к трупу дочери. Братьев и сестру я разбудил, они с ним простились, заплакали и спять уснули. Близко от кровати умирающего было окно; я отдернул занавеску; на небе звезда ярко горела. Богу поручил сына с мольбою, чтобы сохранил еще его здесь на земле, если определил ему добро и счастье. Когда я поднял край его одеяла, то холод из-под одеяла обхватил руки мои, как в летний жар, когда отпираешь двери ледника, обдает тебя холод. Ни малейшего следа дыхания; бабка приставила зеркальце к губам, никакой надежды — тогда велел я рыть другую могилу. Не знаю, долго ли я стоял, опершись на высокие перила кровати, то вытягиваясь на костылях, то облокотясь о перила,— взор не мог отвернуться от лика восьмилетнего сына, который уже много доставил мне утешения.

Стало светать, я погасил лампу; все в доме спали, кроме жены моей, которую я мог видеть чрез отворенные двери; она все молилась. Солнце начало всходить, бабка и служанка собрались вымыть тело, приготовляли все к тому нужное. Часов в семь утра заметил я малейшую блестящую точку на челе сына, чрез минуту-другую еще тонкую лоснящуюся черту по всему телу. Послал за Рожером, тот взглянул и объявил тихим голосом: «Есть признак жизни, не знаю, надолго ли». Чрез час выступила еще черта испарины; к полудню слабо шевелились веки, дыхание было неприметно; к вечеру сын мой стал дышать и изредка открывать глаза, но все тело его недвижимо. Доктор, застав его на другой день еще в живых, объявил, что только смертельный холод мог уничтожить такое сильное воспаление; он не дал ему никакого лекарства, никакой пищи до следующих суток, когда больной мог проглотить капли отвара из рисовых круп. Если бы не было при этом посторонних людей, опытных, спокойных, то можно было бы все неестественное приписать моему воображению или расстроенным нервам моим.

13 апреля похоронил я дочь на южном скате Машука; с могилки видны две дороги — в Кисловодск и Железноводск; влево от дорог течет в плоских берегах Под

// C 385

кумок, дорога на родину заслонена солдатскою слободою. Через несколько дней поставил деревянный крест с надписью, а чрез четыре года поручил Рожеру заменить деревянный крест каменным. Часто с детьми ходили и ездили на могилку. Умиравший сын мой Кондратий с каждым днем все более и более оживал и укреплялся; до перелома его болезни навестил меня добрый пастор Ланге; я просил его молиться за детей моих. «Я это уже исполнил, — отвечал он, — и сердце весть получило, что нет надежды для дочери, но сын ваш выздоровеет». Такое предвидение дано было ему молитвою. Во многих случаях напоминал он мне отца Оберлина, который часто беседовал с господом и в затруднительных случаях, когда колебался в предприятиях или решениях своих, умел по-своему молитвою получить указание, коего исполнение никогда не сопровождалось раскаянием.

В последних числах апреля прибыл в Пятигорск генерал П. X. Граббе, отправляясь в знаменитую экспедицию под Ахулко 363). Мне приятно было воспользоваться случаем, чтобы с ним увидеться и благодарить его. Он радовался, что я получил отставку и что увидел меня в черном сюртуке. Я не мог не радоваться искренно, что последнего моего свидания с ним в 1825 году, под стражею и в худших ожиданиях, увидел его, как главного начальника славных войск Кавказской линии. Граббе один из тех редких людей, который во всю жизнь в различных и очень трудных обстоятельствах никогда не изменял строжайшим правилам честности и благородства. Когда Барклай де Толли сдал армию в 1812 году Кутузову, то передал ему список генералов и офицеров, на которых можно положиться, в том числе он упомянул о конно-артиллерийском подпоручике Граббе. В Отечественную войну был он временно адъютантом у Ермолова. Алексей Петрович не любил М. И. Платова, и однажды, когда он в беседе всячески ругал его, ординарец объявил, что приехал атаман. А[лексей] П[етрович] вскочил навстречу ему с распростертыми объятиями, называл его благодетелем своим, отцом родным и наговорил ему тысячу похвал. Граббе в ту же ночь написал письмо своему генералу, представил ему, что после вчерашнего двуличного поступка его он уже более не может оставаться при нем, и уехал в главную квартиру штаба всей армии. После Отечественной войны командовал он Лубенским

// C 386

гусарским полком; бригадный командир приказал ему собрать в манеж всех офицеров верхами и когда объявил, что хочет видеть одиночную езду, что в то время не водилось, то Граббе приказал отпереть ворота и скомандовал: «Господа офицеры, по домам!»

За это отняли у него полк и назначили в другой, где полковой командир был моложе его в чине. Он написал тогда П. М. Волконскому, бывшему начальнику Главного штаба, что можно его разжаловать, но, по тогдашнему чиноначалию и чинопочитанию, нельзя его, как старшего полковника, оставить под командою младшего. Императору Александру I это было представлено в хорошую минуту; он засмеялся и велел перевести его в полк к самому старому полковнику — в Северский конно-егерский, полковника С. Р. Лепарского. Я уже упомянул выше, как он вел себя в комитете или в Следственной комиссии и почему он не попал в ссылку. В турецкую войну 1827 года он с казаками в лодках поплыл к Рущуку под перекрестным огнем неприятеля с обоих берегов и оказал чудеса храбрости. На маневрах под Вознесенском, где он командовал драгунскою дивизией, император Николай так был доволен им и дивизией, что на параде подал ему руку, сказав: «Теперь все старое забыто!» На Кавказской линии заменил он Вельяминова и вникал во все полезное: заметив, что батальон Куринского полка подошел к Подкумку в виду Пятигорска и что солдаты сняли сапоги, чтобы пройти вброд, что на этом месте солдаты часто переправлялись по прямому сообщению из Горячеводска в Пятигорск, он приказал начальнику строительной части, полковнику Чайковскому, немедленно построить мост для пешеходов. Полковник отговаривался, что при всех прежних начальниках края никогда тут не было моста. «Здоровье людей для меня дороже всех прежних обыкновений, чтоб мост был готов как можно скорее, у вас есть материал».

В две недели мост был готов и, наверно, многим спас здоровье. На Кавказе действия его воинские были затрудняемы командиром Кавказского Отдельного корпуса Головиным, которому в различных случаях подчинен был начальник войск Кавказской линии. После он имел важные поручения по личной доверенности Николая в Константинополе и в Вене; отличился в венгерской войне, оборонял Балтийское прибрежье в Крымскую войну;

// C 387

Александр II назначил его атаманом донских казаков, чтоб привести в порядок запутанное поземельное устройство и всю администрацию, возвел его в графское достоинство. Всегда отрадно сердцу, когда такой человек занимает важное место: он мог иметь неудачи, особенно в сражениях, от несвоевременного прибытия отдельных частей, от вялого исполнения приказаний подчиненными, но он нигде и никогда не поступал против совести и чести.

Довольно трудно было подняться в дорогу с большим семейством. Отставному рядовому трудно было ехать на почтовых в нескольких экипажах, и вообще остановки на станциях с семейством вдвое тягостнее и неприятнее. Поэтому решили ехать на собственных лошадях, на долгих. Каждый день объезжали коней, и почти каждый раз били они, но все благополучно, благодаря крепкому устройству сибирского тарантаса; раз свалили старый забор на площади, другой раз палисадник, а о столбиках и говорить нечего. Хотя дети мои все еще кашляли, коклюш продолжался, но добрый Рожер, оказывавший всегда искренне участие семейству моему, советовал мне скорее выехать, быв уверен в облегчении от перемены воздуха. 1 мая пустились в обратный путь далекий; погода была теплая и ясная.

Мы ехали от 50 до 60 верст в сутки, выбирали по возможности лучшее место для ночлега и даже продолжали учебные занятия дорогою. В Ставрополе остановились мы на один день; там я видел В. М. Голицына уже в отставке, он был переименован в гражданскую службу, после переселился в Тульскую губернию, но долго никто не мог ходатайствовать ему позволения переехать в Москву. Еще навестил я родственника жены моей, Генерального штаба полковника Ф. П. Сохатского, начальника съемки, весьма начитанного и прилежного ученика Дидро, Вольтера и Руссо. Дорогою я не зависел от станционных смотрителей, вечных врагов всех проезжающих; останавливался, где и сколько хотел. В хороших селах при удобном помещении имел дневки; жена моя все так устраивала, что везде было спокойно. Скоро приблизились к границе кавказской области.

Прощай, Кавказ! С лишком уже 140 лет гремит оружие русское в твоих ущельях, чтобы завоевать тебя окончательно, чтобы покорить разноплеменных обитателей твоих, незначительных числом, диких, но сильных в бою,

// C 388

неодолимых за твердынями неприступных гор твоих; иначе русский штык-богатырь давно довершил бы завоевание. Правда, что сначала война была непостоянна, набеги делались до Кубани, до Терека: изредка переправлялись чрез Кавказ для защиты грузин против персиян и горцев; но в последние пятьдесят лет не щадили ни людей, ни денег, имели еще важную выгоду, что в 1801 году манифестом императора Павла вся Грузия присоединена была к России без боя, по воле и по бессилию последнего царя ее, Георгия 364). Мы давно уже владеем равнинами

// C 389

по сию сторону Кавказа; владения наши по ту сторону гор, в Закавказье, простираются далее прежней границы Персии, а все еще Кавказ не наш; ни путешественник, ни купец, ни промышленник не посмеют ехать за линию без воинского прикрытия, без опасения за жизнь свою и за имущество. Имена Зубова, Лазарева, князя Цицианова, Котляревского, Ермолова, Паскевича, Розена напоминают нам длинный ряд блестящих и геройских подвигов, коих было бы достаточно для покорения многих государств, но оказались бесполезными до сих пор против горцев.

До Ермолова военная сила наша была незначительна в тех местах; она увеличивалась при особенных, важных экспедициях только временно. Ермолов имел постоянно не более 40 000 войска, но мастерски владел этою силою, умел быстро направить ее, куда нужно было, держал врагов в непрестанном страхе — одно имя его стоило целой армии. Ныне с линейными казаками у нас больше 110 000 воинов на Кавказе постоянно; мы хотя и подвигаемся в завоеваниях, но медленно, ненадежно и дорого. Кажется, что самое начало было неправильное; мы подражали прежнему старинному образу действий: как Пизарро и Кортес, перенесли мы на Кавказ только оружие и страх, сделали врагов еще более дикими и воинственными, вместо того чтобы приманить их в завоеванные равнины и к берегам рек различными выгодами, цветущими поселениями.

Англичане также стреляют ядрами и пулями в индийцев и в китайцев, но привозят к ним, кроме огнестрельного оружия, всякие орудия для выгодного труда, торговлю, образование, веру и, по доказанному опыту, верную надежду на будущее благосостояние. Россия также старалась действовать мирными средствами; она по обеим сторонам Кавказа поселила иностранных колонистов, но в малом объеме; она последнее время стала селить женатых солдат и отставных по военной дороге в Кабарде; но эти поселения служат не приманкою, а угрозою и страшилищем. Кто исчислит все жертвы, кои государство ежегодно приносит людьми и деньгами? Эти значительные пожертвования уже не позволяют отстать от начатого дела; кроме того, Кавказ нам нужен в будущности для сообщений торговых. Много уже сделано, остается довершить, но только не исключительно одним оружием. Много горцев уже поступили добровольно в

// C 390

подданство России; они известны под общим названием мирных черкесов; этим людям следовало дать всевозможные льготы и выгоды, оставить им пока их суд и расправу, не навязывать им наших судей-исправников. Благосостояние покоренных или добровольно покорившихся горцев доставило бы нам в несколько лет больше верных завоеваний и прочных, чем сто тысяч воинов и сто миллионов рублей могли бы это совершить. Пока не покорившиеся горцы видят, что покорные нам братья их ведут жизнь не лучше непокорных, до тех пор будут они противиться до последней крайности. В ермоловское время офицеры на Кавказе терпеть не могли мирных черкесов; они ненавидели их хуже враждебных, потому что они переходили и изменяли беспрестанно, смотря по обстоятельствам, куда их звали страх, или корысть, или месть. Ныне, однако, мы уже имели несколько примеров, что даже фанатизм, изуверие Кази-Муллы, — побежденного Розеном под Гимрами 365), — Гамзат-Бека и Шамиля не могли склонить многих мирных черкесов к измене против России даже в таких местах, где русские гарнизоны не были в соседстве. Хорошее управление не меньше русской храбрости может ускорить окончательное покорение и сделать его прочным. Желаю, чтобы назначение главнокомандующего пало на генералов достойнейших, с энергией; чтобы вся страна была бы со временем украшением и пользою России. Потомство не забудет главных сподвижников в этом деле; потомство соберет плоды с земли, орошенной кровью храбрых, и с лихвою возвратит себе несметные суммы, издержанные предками на это завоевание. Прощай, Кавказ! Красуйся не одною природою, но и благосостоянием твоих обитателей!

Примечания

* Помнишь ли ты об этом? (франц.).

Комментарии

357 «Норма» — опера В. Беллини, впервые поставлена в 1831г.

358 По поводу этой истории, якобы происшедшей с Г. X. Зассом, В. С. Толстой заметил: «Выдумки, вздор, вымышленный его друзьями» (Толстой, с. 71).

359 Приведенное Розеном стихотворение Л. Л. Альбранта «Воспоминание горской экспедиции 1832 г. гр[афа] Цукато» посвящено боевым действиям 2-го Закавказского мусульманского полка в Северном Дагестане в 1832 г. и является подражанием популярной французской песне «T'en souviens-tu?», приписывавшейся П. Беранже, но на самом деле принадлежащей перу П. Дебро.

360 Миссия Базельского евангелического миссионерного общества была основана в 1822 г. по разрешению Александра I в г. Шуше для работы среди магометан и язычников. Миссия была // С 447 закрыта в 1837 г. Некоторые члены миссии остались в Шотландской колонии, находившейся в Каррасе, близ Пятигорска.

361 Судя по всему, речь идет о Н. В. Майере, послужившем прототипом доктора Вернера — персонажа романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени».

362 Е. А. Головин

363 В июне 1839 г. отряд под начальством П. X. Граббе взял штурмом Ахульго (Ахулко), где находился отряд Шамиля.

364 Манифест о присоединении Грузии к России был подписан Павлом I 18 декабря 1800 г. Через несколько дней умер Георгий XII. 18 января 1801 г. последовал новый манифест Павла I. Однако окончательно вопрос был решен при Александре I.

365 Гимры (Гимри) — аул в Дагестане, родина Шамиля. 17 октября 1832 г. аул был занят русскими войсками.