Если прошлое русско-европейских отношений неоднозначно, то представления об околоевропейском будущем России – сущий вздор. В начале 90-х среди демреформаторов и в интеллектуальных кругах возникли инфантильные мечтания о "едином европейском доме", и даже совсем уже идиотские кретинические фантазии о "большой Европе от Атлантики до Урала", а то и от Калифорнии до Дальнего Востока. В этой связи вспомним одно замечание, сделанное русским мыслителем первой половины 20-го века Г.В. Флоровским, в адрес, правда, другой идеологии и другой политической силы, но вполне подходящее для описания нынешних европофилов: «Грёзы всегда соблазнительны и опасны, когда их выдают и принимают за явь». А в европейских грёзах нынешней российской политической элиты, если использовать выражение того же Флоровского, «малая правда сочетается с великим самообманом». У этого самообмана три составляющих, три пункта. Первый, что у Европы есть будущее. Второй, что это будущее носит универсальный общечеловеческий характер. Третий, что Европа готова взять нас с собой в это будущее. Впрочем, третий пункт пока трогать не будем, остановимся на первых двух.
Начнём по порядку, и для развенчания первого пункта, о том, что Европы у самой есть будущее, поменяем аспект рассмотрения затрагиваемых проблем с культурологического на этнологический. Заранее оговоримся, что мы отнюдь не утверждаем, что циклическое развитие народов и мультиэтничных культур как популяционных систем с его фаталистически предопределённым концом исчерпывает содержание, а уж, тем более, смыслы человеческой истории. Однако как психофизиологическое развитие человека, его биологический онтогенез является фоном для его судьбы, как боговдохновенной личности, так и этногенез с его вполне определёнными законами, блестяще и убедительно выявленными и проиллюстрированными Л.Н. Гумилёвым, является фоном для исторических судеб народов.
Так, вот, в Европе к середине 20-го века завершилась в терминах этнологии Гумилева инерционная фаза популяционного системогенеза или, говоря языком О. Шпенглера, эпоха «цивилизации», «осень культуры». Для этого периода характерно плавное снижение пассионарного напряжения этнической системы и, по словам того же Гумилева, эмоционально пассивное и самодовольное, уже не способное к глубоким новациям, но еще вполне трудолюбивое население. Теперь романо-германцы вступили в фазу, названную автором пассионарной теории «обскурацией», для которой характерно снижение пассионарности уже до столь низкого уровня, когда этнос не способен не только напряжённо трудиться, но даже, элементарно, воспроизводить сам себя, и медленно увядает. Нежелание сытых и благоустроенных европейцев обзаводиться детьми и даже, зачастую, обременять себя семьями, массовая парафилия, необъяснимая для не
искушенного наблюдателя депопуляция романо-германцев в благоприятных и комфортных
условиях жизни - тому наглядное и убедительное подтверждение.
Причем, стоит заметить, что сама по себе низкая пассионарность не могла бы предрешить нынешнее вырождение коренных европейских этносов, но эффект удесятеряется возобладавшей здесь эгоистической этикой. Европеец просто не поймет, если ему скажут, что рожать и воспитывать детей – естественная и необходимая человеческая функция, в том числе, общественная. Ведь, современная постмодернистская либерал-демократия, решительно отринувшая теперь уже и традиционную буржуазно этику, с детства внушает ему, что он живёт в «свободном мире», является «свободной личностью» и, следовательно ничего и никому не должен. Тем более, в секуляризованной Европе не приходится говорить о религиозной мотивации, религиозно-культурных стереотипах и установках, на чем держатся стареющие традиционные культуры. Разве что медвежьи углы Европы, вроде Ирландии, где постмодернизму слишком скучно, и сохраняются остатки традиционного общества, в этом смысле несколько отличается в лучшую сторону.
В 60-ые годы 20-го века Европа открыла границы для эмигрантов из стран Третьего мира, прежде всего с исламского Востока. Инициатором выступил крупный капитал, который нуждается в дешёвой рабочей силе, потому что дешёвая рабочая сила – залог высокой рентабельности, следовательно, конкурентности. А конкурентность – ключевая категория рыночной экономики, которая суть священная корова всей современной западной цивилизации. Европейские работодатели надеялись также заполнить непрестижные вакансии, которых чурается избалованное коренное население. Миллионы арабов, турок, пакистанцев регулярно занимают свободные рабочие места, на которые в Европе нет своих претендентов, потому что они здесь попросту не родились.
Эту инициативу корпораций по ввозу в Европу иноплемённой рабсилы всемерно поддержала цепко контролирующая СМИ и весь европейский политикум диаспора. На это у неё имелись свои резоны. Мы уже упоминали о них, здесь ещё раз повторим. Диаспора, как известно, повсюду поддерживает всякого рода меньшинства, в том числе национальные, поскольку еврейство само за пределами Израиля является меньшинством. Диаспора стремится вывести из политического и культурологического оборота сами понятия: титульная нация, национальные интересы, коренные народы, отеческая земля, права этнического большинства, традиционное исповедание, каноническая территория и т.п. У этого маниакального стремления денационализировать мир любыми путями, включая «смешение рас», которое Гумилёв назвал бы упрощением структуры этносферы, есть метафизическая составляющая. Подробнее я о ней рассказываю в специальной книге. Но не меньшее значение имеет и чисто практическая цель космополитично-этнохимерного западного олигархата - за счет привлечения и поощрения иноплемённых иммигрантов повсюду размыть ядро государствообразующих наций, с тем, чтобы утвердить права интродуцентов и ксений, в первую голову диаспоры, распоряжаться на правах хозяев богатствами всякой страны, презирая интересы коренных народов.
То, что правительства и шире, политические элиты Запада и стран, подобно нынешней России, находящихся в орбите западной цивилизации, идут на поводу у диаспоры, лишнее свидетельство, с одной стороны, её влияния и её неформальной власти, а, с другой, предательства и глупости денационализированных элит. Отсюда громадные проблемы, которые многие европейские государства уже получили в связи с нашествием иммигрантов, и ещё большие проблемы Запад, а с ним и Россию ждут впереди.
Иммигранты с мусульманского Востока быстро освоились в Европе и стали активно использовать преимущества и привилегии, которых добилась для них диаспора. Спустя три десятка лет они обнаружили, что в Европе им вовсе не нужно трудиться в поте лица на автомобильных заводах, автомойках и заправках. Либеральное иммиграционное законодательство помогло миллионам иноплемённых и инокультурных гостей Европы стяжать всю полноту гражданских прав. Теперь высокие социальные пособия позволяют безбедно существовать им в качестве люмпенов. В итоге в парижских школах в начальных классах уж больше детей арабов, чем французов, а в берлинских в ряде районов и в старших классах редкий юнгер манн смотрится экзотикой в гуще шумных и уверенных в себе молодых турок, а уж участи белокурой берлинской мёдхен в такой школе и вовсе не позавидуешь.
Сами европейские интеллектуалы уже давно знают, что Европа изжила свой век, исчерпала свой креативный потенциал, лишена всякого творческого духа, испытывает панические страхи по поводу своего будущего, в смутном мареве которого со всё большей отчетливостью проступает исламский полумесяц. Собственно, исламская контрреконкиста отнюдь не дело будущего, она давно и успешно осуществляется. И без всякого насилия.
Единственно, где еще сохранились остатки пассионарности, так это у восточных немцев и на восточных окраинах романо-германского мира - у поляков, которые в свое время напитались южнорусской и литовской пассионарностью. Похоже, именно им вместе с арабами и турками, да вездесущими евреями предстоит составить похоронную команду и заниматься в следующем, а может быть уже в конце текущего века погребальными процедурами и разделом романо-германского наследства. Участие в этом мародерстве вряд ли будет полезным для России, виду его моральной сомнительности.
Сегодня в отношении европейцев к иммиграции, правда, наметились изменения. Франция с боями выселяет румынских цыган. Притом бои приходится вести не столько с самими цыганами, сколько с их толерантными заступниками в многочисленных комиссиях Евросоюза. А канцлер Германии Ангела Меркель заявила о провале доктрины мультикультурализма в Германии. Однако полагать, что это инициатива самих европейцев – романогерманцев было бы наивно. Во-первых, ни Меркель, ни Саркози никогда бы не решились на подобного рода самодеятельность, не дай им отмашку подлинные демиурги европейской политики. Надо полагать, вопрос обсуждался на одном из последних заседаний Бильдерберга. Во-вторых, слишком уж активно муссируют эту тему СМИ, которые, как известно, принадлежат и контролируются на Западе всё той же силой. Наконец, обращает внимание, как солидно и респектабельно издана книга Тило Сарацина, в которой скепсис в отношении иноплемённых иммигрантов в ФРГ с частных кухонь был перенесён в публичную сферу, и как широко её рекламируют. Когда бы это не было нужно упомянутым демиургам, Сарацину, притом даже, что сам он далеко не рядовой публицист, а представляет немецкий истеблишмент, в лучшем случае удалось бы напечатать свой труд в маленьком провинциальном издательстве на туалетной бумаге мизерным тиражом, и прочитали бы её, разве что, несколько тысяч «экстремистов». На том бы всё и заглохло. Сарацин далеко не первый, кто озаботился в Германии проблемой иммигрантского засилья, но до него никому, что называется, прозвучать, не удалось.
Поворот в иммиграционной политике, как и любые глобальные процессы в Европе, инициирует диаспора. Дело в том, что заселение Европы мусульманами стало угрожать интересам самих евреев. Как уже замечено служить дешёвой рабочей силой и обеспечивать высокую рентабельность иммигранты с исламского юга уже не торопятся. Зато после каждой атаки Израилем палестинцев по Европе прокатывается волна антиизраильских демонстраций. Их инициируют мусульмане – иммигранты, обильно оплачивают арабские шейхи, а местные левые охотно их поддерживают. Европейские газеты выходят с фотографиями этих демонстраций и не редко сочувственными комментариями. Мусульмане постепенно просачиваются в европейский бомонд, заводят свои издательства, выпускают свои газеты и конкурируют на наиболее выгодных и прибыльных рынках. – инвестируют в европейскую экономику нефтедоллары Персидского залива. При таких темпах заселения Европы носителями ислама диаспоре становится в ней всё менее уютно. Однако остановить исламизацию Европы уже невозможно. В лучшем случае можно говорить о снижении скорости процесса. Во всяком случае, когда в 90-ые европейцы впервые попытались предпринимать вялые попытки защититься от потока иноплемённых иммигрантов - законом Паскуа во Франции, шестнадцатым параграфом федеральной конституции ФРГ, более жёстким иммиграционным законодательством в Италии и Голландии, сколь-нибудь серьёзного эффекта это уже не возымело.
Притом, нужно иметь в виду, что для смены этнокультурной доминанты, то есть того момента, когда нынешняя Европа перестанет быть собой, вовсе не нужно, чтобы представителей более пассионарного мусульманского суперэтноса было большинство. Поскольку здесь имеет значение не численность эмигрантов, сама по себе, но численность, помноженная на уровень пассионарности.
Европейцы в 60-ые не поняли подвоха и под влиянием левых, в политическом плане представляющих собой экзотическую помесь социалистов и либерал-космополитов, не противились политике заселения своих городов и весей представителями иных культурно-цивилизационных кругов. Культурное смешение их не пугало, они исходили из навязанной этнофобами ложной концепции гражданской или, иначе, политической нации, и рассчитывали на интеграцию иноплемённых инсургентов в европейскую культуру, по крайней мере, во втором поколении. Однако, подобного рода иллюзии, среди прочего, следствие невежества в вопросах этнологии и этногенеза
Здесь стоит заметить, что изучение последствий этнических контактов, равно и любых социальных процессов в разрезе межнациональных отношений в современном мире, во всяком случае, в Западном полушарии, вообще, не приветствуется, если не сказать больше – на подобного рода исследования наложено, по сути, негласное вето. Застрельщиком в этом своеобразном этнологическом обскурантизме выступает опять же диаспоры. Малейшие попытки рассмотрения едва ли не любого вопроса истории ли, социологии ли, экономики ли в национальном и религиозном аспекте всюду, помимо Израиля, немедленно пытаются объявить разжиганием национальной и религиозной розни.
Даже преступников и террористов пытаются объявить «не имеющими национальности».
Цели подобного табу очевидны – диаспора – всегда меньшинство, и она, таким образом, борется за своё право доминировать в чужой этнически среде, как минимум в финансовой сфере, а, как максимум и во всех прочих.
Тему межэтнических контактов, как уже замечено выше пытаются перевести в плоскость экономическую, психологическую, этическую, юридическую, статистическую. Хотя, повторюсь, это особая сфера бытия и, следовательно, особая область знания и особая практика. Выше мы обсуждали, от кого исходит инициатива такого профанирования и, какие здесь преследуются цели.
Интеграция в данном случае возможна лишь на персональном уровне. Отдельная персона – интродуцент может инкорпорироваться в чужую культуру, поскольку оригинальность и определённость всякой культуры обусловлена и проявляет себя не столько в индивидуальных особенностях принадлежащих к ней субъектов, сколько, как уже замечено, в характере межперсональных связей и отношений в этой культуре. Но и в этом случае, общество – реципиент должно обладать определенным уровнем пассионарности и быть здоровым в морально-психологическом плане. К примеру, античный Рим в 1-м веке относительно успешно ассимилировал иноплемённых рабов и их потомков. Однако, когда к 4-му веку пассионарность италийцев резко снизилась, пришлые германцы, хотя они и не были в большинстве, уже перестали принимать римские имена и римских богов, напротив, жители империи негерманского происхождения вынуждены были подстраиваться под германцев.
При массовой же эмиграции ситуация ещё сложнее. Иноплемённые инокультурные иммигранты продолжают существовать в своей культурной микросреде. Культуры же представляют собой целостности не смешиваемые. Здесь аналогией являются религии. Сколько бы долго не существовали рядом иудаизм и христианство, ислам и буддизм гибридизации не происходит. Заимствование элементов отдельных религиозных систем, конечно, возможно при зарождении новых религий. Христианство, к примеру, использовало элементы иудаизма, античных малоазийских и греческих культов, ислам многое заимствовал от христианства и иудаизма, китайский даосизм кое-что почерпнул в буддизме, а сам буддизм питался из брахманистского источника и древнеиндийских религиозных систем из разряда «настика», то есть не признающих авторитет Вед. Но все эти религии как целостности представляют собой, тем не менее, не гибриды, а совершенно оригинальное и, притом, нерасчленимое, качество - жёстко отграниченное от всех прочих..
Скажем, древнеиндийский брахмазм, из которого вырастает современный индуизм, не только не сохраняется в буддизме, но последний является его отрицанием. Те же талмудический иудаизм и христианство - очевидные мировоззренческие духовные антиподы. Формула «иудо-христианская» цивилизация, с помощью которой диаспора пытается примазаться к европейской и, шире, западно-христианской цивилизации – нелепица. Ведь пока западная цивилизация была христианской, иудаизм в ней был гоним, а евреи глубоко ненавистны романо-германцам, о чём говорят сами еврейские историки и, о чём свидетельствует длинный список масштабных еврейских погромов в европейских городах из века в век. А к тому времени, когда отношение к иудаизму и евреям в Романо-германском мире смягчилось или, точнее казать, стало попросту равнодушным, христианский дух здесь полностью выветрился. Надо обладать обострённым обонянием, чтобы этот дух на Западе услышать
Кода же две культурные и религиозные целостности соседствуют в границах одной страны, они с необходимостью начинают конкурировать. Это конкуренция может быть более или мене ожесточённой, мирной или кровавой, но она неизбежна. Правда, несколько лет назад, точнее в 2000 г. гендиректор Информационного аналитического агентства при Управлении делами президента Р.Ф. в аналитической записке, посвящённой глобализации, напророчил, что уже во второй половине 21 века религиозная глобализация приведёт к возникновению «единой религии», о которой «всегда говорили самые светлые умы человечества».
Тут остаётся только развести руками. Весь многовековой опыт изучения сложнейшего феномена религии оказался опрокинут кремлёвскими оракулами, а прошлые авторитеты в этой сфере посрамлены. Кстати, в той же записке ожидалось появление через 200, на худой конец через 250 лет и «единого планетарного этноса», вместо нынешних многочисленных. А уже через 10 лет, то есть аккурат в 2010 г. было обещано появление глобальной, единой для всех стран и народов сверхкультуры, в которой классическая европейская и массовая американская культурные традиции будут смешаны с китайской, индийской, латиноамериканской и мусульманской, и этот винегрет ещё будет приправлен «сетевой и киберкульутрой». Воистину гиганты аналитики обитают в Кремле. Не отсюда ли многие соломоновы решения, принимающиеся за его стенами. Заметим, судя по выступлениям упомянутого выше И. Юргенса – бывшего профсоюзного «интеллектуала», а ныне председателя правления Института современного развития (ИНСОР) и главного советчика и вдохновителя Д. Медведева по теме модернизации, интеллектуальный уровень нынешнего российского политикума и тех, кто ему советует, едва ли повысился.
Не ясно, кто для кремлёвских «аналитиков» является «самыми светлыми умами человечества», надо полагать Д. Сакс, по учебникам которого до сих пор проводятся российские так называемые «реформы», и его примерный ученик А. Гайдар, а также многомудые патриархи пресловутого масонского «мирового правительства» Киссинджер и Бжезинский, с которыми высшее руководство России время от времени встречается «без галстуков» и от которых получает инструкции. Но придётся их всех огорчить - религии в принципе не смешиваются, потому что сущностным свойством всякой религии является её убеждённость в обладании всей полнотой истины. В противном случае это уже не религия, а всего лишь «философия» Конечно, представители одной религии могут проявлять уважение к представителям другой, но для конкретной религии все другие религии суть заблуждения. А любой вероучительный компромисс, любое отступление от канонической догматики означает для религии встать на путь, если не самоликвидации, то, во всяком случае, самовыхолащивания. Поскольку религиозная Истина это всегда Абсолют, она не делится на части и от неё нельзя отщипнуть толику, де «не убудет». Равно как невозможен и «симбиоз религий», то есть их взаимодополняющее, бесконфликтное сосуществование.
Симбиоз, при целом ряде условий, которые здесь перечислять не будем, возможен между этносами, но не между религиями. Между религиями, как уже замечено, возможно лишь уважительное вынужденное соседство. Притом, естественным таковое отнюдь не является, требуются постоянные и искренние усилия представителей разных вер и конфессий для поддержания религиозного мира и взаимоуважения. Но существуют независимые от людей условия, при которых никаких их усилий уже недостаточно, и неизбежен острый масштабный конфликт, который решительно меняет этнорелигиозный облик ойкумены, в которой он случается. Любые же разговоры о догматическом сближении имеют целью, будь-то осознанной или неосознанной, либо своеобразную «ассимиляцию» одной религии с другой, как это происходит, к примеру, в униатстве, либо упразднение традиционных религий как таковых.
Не даром так усердствуют экуменисты. Но их расхожая формула: «Бог у всех один», ставшая столь популярной в последнее время, следствие профанации и невежества в религиозной компаративистике, опять же умышленно насаждаемой теми же силами, которые пытаются запретить осмысление этнокультурных взаимодействий. В исламе, действительно, признают Христа, но не как Бога, а лишь как пророка. Христианская Троица - ключевая категория христианского Символа веры и Иегова иудаистов отнюдь не одно и тоже. Не случайно традиция яростного антитринитаризма насчитывает две тысячи лет. У китайцев отсутствует ключевое для теистических религий понятие личного Бога, его заменяет конфуцианское безличное Небо или дао – некий космический «поток» бытия. А, скажем, в крупнейшем направлении буддизма - буддизме хинаяны Бога – Творца и Вседержителя нет вовсе.
Конечно, большинству людей недосуг вникать в догматику мировых религий, но тогда напомним, кто запамятовал, имя того, кому, согласно христианской апокалиптике, иудаисты поклонятся как своему мессии – мошиаху перед Концом света. Антихрист! Но, если одним Он шлёт во спасение Христа, а другим Антихриста, один ли этот Бог?
Даже православный клобук и католическую тиару не возможно носить на одной голове ни по очереди, ни одновременно. Не случайно «мировые» религии имеют свой более-менее четко отграниченный этногеографический ареал. Тоже и в культурных системах. История знает примеры вливания целых племён в чужую культуру. Так, например, Византии удалось христианизировать остготов и славян. Однако речь шла об относительно небольших племенах язычников - варваров, включённых в цветущую цивилизацию, находившуюся в ту пору на пике подъёма и обладавшей высоким уровнем этнической пассионарности. Это последнее условие является обязательным для подобной инкорпорации. Положительный опыт интеграции в первой половине 20-го века иммигрантов из Восточной Европы и России в западноевропейский мир также не должен никого вводить в заблуждение. Интеграция, к примеру, во французское общество почти миллиона поляков в ту пору оказалась возможной в силу того, что поляки и французы принадлежат одному суперэтносу-культуре – западноевропейскому или, как мы его здесь, несколько упрощая, называем, романо-германскому, и принадлежали не только одной религии, но и одной конфессии.
Что касается русских, бежавшие в Западную Европу от революции, и также ассимилировавшиеся уже во втором поколении, тут нужно иметь в виду, что это было преимущественно дворянство, аристократия и интеллигенция, с детства впитывавшие европейские стереотипы и ещё в середине 19-го века говорившие по-французски едва ли не лучше, чем по-русски. Европейскость для русской дворянской сословной субкультуры была как раз тем, чем она стремилась выделяться среди других субкультур многосложного русского мира. К тому же это дворянство на четверть имело европейские этнические корни. Но у арабов, пакистанцев и турок такого сродства с европейцами нет. Наконец, русские аристократы, бежавшие от «пролетарской» революции, чувствовали себя изгоями, исторгнутыми из русского Отечества поддавшимся уравнительной коммунистической демагогии низами. У арабов же и турок нет никаких причин не ощущать себя частью арабского или тюркского мира, при этом они не забыли о славе некогда могущественных и обширных Багдадского халифата или Оттоманской Порты.
Правда, общности, принадлежащие разным культурным мирам, порой сосуществуют рядом без ярко выраженного конфликта. Но это возможно, если этносы – носители разных культур в этногенетическом плане являются старыми и малопассионарными. Они уживаются подобно пожилым пенсионерам в коммуналке. У них попросту не хватает страсти для утверждения своего этнокультурного типа и религиозного идеала. В случае же соседства ещё не старых и не растративших пассионарность этносов разных культурных кругов, то есть некомплиментарных, этнокультурные стереотипы разрушаются, а сами этносы химеризуются. В, конечном итоге, либо обе этнические общности погибают, либо одна побеждает и ассимилирует другую. Не случайно, в Германии турки уже задумываются, не пора ли начинать активное отуречивание коренного населения. В школах вводятся уроки ислама для немцев, а многие школы и вовсе уже потихоньку забывают, как выглядят немецкие дети – и переходят в, своего рода, экстерриториальное турецкое «подданство». Подобное происходит и во Франции, где скоро кажется, арабская вязь в младших классах начнёт вытеснять латиницу.
Также нужно понимать, что экспансивность арабов в Европе является следствием отнюдь не ислама как религии. Это расхожее мнение опять же - следствие невежества современной технической цивилизации в вопросах этнологии и этногенеза. Ислам никакая не молодая религия. И отнюдь не с ним связана экспансия арабов в Европе. В Передней Азии и на Ближнем Востоке ислам вот уже более тысячи лет не знает себе конкурентов, однако в протяжении многих веков исламские страны и народы сами оказывались жертвами захватчиков иных исповеданий, той же католической и протестантской Европы, и не могли оказать сколь-нибудь серьезного сопротивления. Появившийся в 6-м веке по Р.Х. и поразивший мир стремительностью экспансии, уже к концу тысячелетия ислам, точнее основавшие его арабы утрачивают экспансионистский импульс. Начиная с 12-го века, растратившие пассионарность средневековые мусульмане - арабы и иранцы становятся жертвой в начале кочевников сельджуков и европейских крестоносцев, затем монгол Чингисхана и Чингисидов, затем среднеазиатских оседлых тюрок и монгол Железного Хромца - Тамерлана, а затем османов – тоже тюркских кочевников Центральной Азии.
Язычники тюрки и реже монголы, и сами постепенно принимали ислам, но лишь после жестокого завоевания более культурных мусульманских стран Передней Азии и Ближнего Востока, пролив реки крови правоверных. Тот же Тамерлан, происходивший из отюреченного монгольского рода, хотя и принял ислам, при завоевании Передней Азии и арабского Ближнего Востока с мусульманами не церемонился. Когда, например, в Исфахане, столице центрально-иранского государства Музаффаридов, взятой Тамерланом в 1387 г., жители перебили оставленный им гарнизон, он приказал казнить их всех поголовно и сложить из 70 тысяч отрубленных голов минареты.
После ослабления османской Порты на Ближнем Востоке и в Передней Азии вновь, впервые после изгнания крестоносцев, воцарились европейцы. В 19-м веке и даже ещё в первой половине 20-го англичане хозяйничали здесь, как у себя дома. И опять местные народы оставались лишь пассивной жертвой, хотя исламу отнюдь не изменяли. В чём же дело. Или исламу в его полутысячелетней дрёме приснился рецепт волшебного эликсира и он, проснувшись, чудесным образом омолодился? А дело в том, что экспансивность и динамизм - качества не религии, но географической и одновременно биосоциальной системы – этноса. То есть не религия делает народы экспансивными, а как раз наоборот: этносы придают религии тот или иной характер, пассивный и пацифистский или активный и экспансионистский
Однако утверждать, что религия, что называется, ни причём, также было бы ошибкой. Да, сама по себе она не определяет пассивный или активный характер поведения этносов, но она модулирует активность, исповедующих её народов, придаёт вектор этой активности. В частности, религия обуславливает отношение к народам, которые оказываются на пути этноса, осуществляющего экспансию. К примеру, хотя папа и Римская курия и благословляли крестоносцев на войну с сарацинами, но в христианской догматике нет и намека на презрение к иноверцам и оправдание их дискриминации. В отношении нехристиан допустимо только духовное воздействие. Не случайно христиане нигде не понудили перейти в свою веру народы, которые уже исповедовали одну из мировых религий. Тогда как в исламе, оформившемся под влиянием иудаизма, где ни за кем, кроме евреев, не признаётся человеческое звание, элементы религиозного шовинизма присутствуют. В частности, одним из проявлений такового в первые века ислама была религиозная санкция на харадж – налог с неверных. Санкцию на силовое подавление «многобожников» можно отыскать и в Коране, и в Суннах.
Именно из-за притеснений на религиозно-этнической почве увял и скукожился некогда цветущий христианский мир Ближнего Востока - Сирия и Египет, многие века после арабской экспансии удерживавшие христианскую веру. Те, кто не захотел оставаться изгоями ценою предательства веры отцов, были вынуждены перейти в ислам. Те, кто этого не сделал, попросту вымерли или, как египетские копты, превратились в национальное меньшинство. И было бы не совсем верно утверждать, что современный терроризм в исполнении представителей мусульманских народов никак не связан с религией пророка Мухаммеда. Хотя вклад, который религия здесь вносит, часто переоценивают. К тому же, как правило, санкцию терроризму даёт не традиционный ислам, но различные негативные секты, паразитирующие на нём, подобно пресловутому ваххабизму. Приверженцы ортодоксального ислама – суннитского в арабском мире и шиитского - в иранской ойкумене зачастую страдают от таких сект не меньше «неверных». Впрочем, пример сегодняшнего Ирака, где лишённые политического доминирования сунниты едва ли не каждую неделю взрывают шиитские мечети, заставляет усомниться и в этом тезисе. И, хотя, вряд ли кого-то удивило бы известие, что инспирируют эту междоусобную суннитско-шиитскую резню спецслужбы США и Израиля, в строгом соответствие с римским принципом «разделяй и властвуй», тем не менее, она весьма показательна.
Но, если не религия, то, что предопределяет экспансивность этносов? Ответ на этот вопрос дал Л.Н. Гумилёв. Это та самая пассионарность, которую, народы планеты обретают в результате пассионарного толчка – лучевых и полевых влияний из ближнего космоса, воздействующих на генетику и изменяющих, в конечном итоге, личную психику людей и коллективную психологию человеческих общностей. Поскольку именно пассионарные толчки запускают новые этногенезы, пассионарность велика у молодых народов и снижается по мере популяционного системогенеза, то есть по ходу жизни народа, так же как у отдельного человека.
Так, вот, современные арабы и иранцы, в этногенетическом плане молоды. Этногенетический возраст отсчитывается от пассионарного толчка, а таковой имел место в Передней Азии и на Ближнем Востоке на рубеже 18-го-19-го веков. Кстати, эпицентр этого толчка пришелся на Южную и Юго-Восточную Азию. Подробнее мы говорим об этом феномене в трактате «Законы истории и локальный культурогенез». А здесь нам важно, что в этой связи мирно сосуществовать в одном ландшафтном, культурном и политическом пространстве, оставаясь равноправными, две суперэтнические доминанты – арабская мусульманская и романо-германская, некогда христианская никак не смогут. Одна, более слабая должна быть вытеснена вовсе либо стать субдоминантной и отмирать постепенно. Какая именно – сомнений не вызывает. Если только исламской контрреконкисте не помешают некие глобальны катаклизмы.
Здесь стареющий Запад попал в силки, которые, которые сам и расставил. Проповедуемый им неолиберализм, и на это указывают уже многие его критики, сильно отдаёт социал-дарвинизмом, суть которого выражает зоологическая формула – «выживает сильнейший» или известная крыловская формула: «у сильного всегда бессильный виноват». Запад рассчитывал, что сильным всегда и во всём будет именно он. Но, как это часто в истории случается, переоценил себя. Назначенные им аутсайдеры глобализма оказываются сильнее в части самой воли к жизни. А эту волю не возможно ни купить, ни выговорить, ни приобрести обманом или шантажом.
К тому же Европа сама с маниакальным упрямством приближает свой конец. Точнее будет сказать, европейская этнохимерная этнофобия, питающая глубокую неприязнь к любой национальной культуре, готова похоронить романо-германскую цивилизации даже раньше срока, попросту растворив её в иноплеменном море. Тут стоит заметить, что ещё в начале 20-го века у Европы было три серьезные болезни: коммунизм и вульгарный либерализм, уходящие корнями в картезианскую, подпитывавшуюся идеологией иудейских сект, прогрессистскую парадигму, и напрямую порождённые антихристианским Просвещением; а также германский фашизм или, иначе, нацизм - следствие коллективного эгоизма немцев в условиях отмирания христианской определённости нравственного сознания.
Казалось, что последний являет собой наибольшую угрозу для Европы. Однако Гитлер-то как раз видел себя лидером всего романо-германского мира, а своим призвание полагал консолидацию Европы перед «угрозами с Востока», о чём он со времён написания «Майн кампф» не уставал повторять и, что отметил, в частности в своей речи 22 июня 1941 г. Фашистские скрепы больно врезались в изнеженное социал-демократическое тело Европы, но это были именно скрепы, ведь фашизм апеллировал к коллективистскому чувству, он требовал от каждого европейца осознанной самоотдачи и служения общим интересам. Для неевропейских народов и европейских славян победа гитлеризма, конечно, была страшной угрозой, но собственно романо-германская Европа, получала жизнеутверждающий импульс, фашизм мобилизовал её остаточный витальный ресурс. А вот безнациональный либеральный или социал-демократический проект подобно культурно-политическому СПИДу за каких-то полвека сделал Западную Европу немощной и неспособной к эффективному сопротивлению вторжению иноплемённых. Тут пример, когда лекарство либеральных свобод и либерального индивидуализма оказалось не менее ядовитым, чем сама болезнь, которую на Западе принято именовать талитаризмом.
Триста лет европейские стратеги чертили на картах оси и рисовали дуги. За сим увлекательным занятием западный «христианский мир» не заметил, как перестал быть самим собой. По сути, утрачена ключевая фигура суперэтнической идентификатуры романо-германцев – христианство, они превращаются в скопище духовно не связанных индивидов. Страны Европы вместе со своим населением уже дважды - в обеих Мировых войнах становились разменной монетой трансатлантического банкирского интернационала, и после её окончания остаются игралищем в его руках. В тоже время европейские мусульмане уже собирают симпозиумы и конференции и со спокойной уверенностью без лишнего ажиотажа обсуждают будущее исламской Европы - стоит ли им интегрироваться в европейское общество и исламизировать его изнутри, или нужно сохранять свои этнокультурные признаки и становиться открытой и явной альтернативой секуляризованной социал-демократии романогерманцев. Накопленные же европейцами богатства ждет распродажа с молотка, потому что у их увядающей на глазах культуры нет законных наследников.
Сама природа насмехается над человеческим рассудком, возомнившим себя демиургом, способным по своей прихоти в тиши кабинетов начертать политическую и этнокультурную карту мира. Этнология смеётся над геополитикой. Последняя лишена смысла, если не находит себе основания в этнополитике производной от этнологии. Ведь, политические границы утрачивают прежний смысл, когда этнографическое
и этноконфессиональное содержание традиционных политических субъектов меняется на глазах. Европейский Запад строил санитарные кордоны, создавал ядерные арсеналы, пестовал общеевропейский военно-политический союз, а польза от этих приготовлений такая же, как от субмарины в Сахаре. Романо-германская Европа представляет собой закованного в натовскую броню угасающего ветерана. Еще из-под военно-технического забрала, выполненного по последнему слову техники, слышны воинственные кличи, которыми она пытается взбодрить самою себя. Но звучат они фальцетом кастрата, или лучше вспомним педераста. И оторвать тяжелый меч войны от земли сил уже вряд ли хватит. Характерно поведение этих вояк в Афганистане – они попросту боятся высунуть нос из укреплённых баз, даже не решаются перевозить по афганской территории и сопровождать военные грузы.
Усматривать некий эсхатологический подтекст в увядании Европы не имеет смысла. Это естественные процессы этногенеза, троекратно усиленные этнофобскими влияниями.
Возможно, уже к концу этого века в вавилонских башнях крупных европейских мегаполисов, в искусственных урбанистических ландшафтах будут жить арабы вперемежку с потомками французов и испанцев, которые станут охотно принимать ислам и мусульманские имена, подобно тому, как римляне на закате Римской империи принимали имена германские, да выходцы из Восточной Европы. А собственно романо-германский этнокультурный тип сохранится лишь в деревеньках, где-нибудь в провинции вроде французских Нормандии, Бретани или Гаскони, да в Скандинавии, где потомки грозных крестоносцев, благородных рыцарей, отважных землепроходцев и вдохновенных труверов, вступившие в мемориальную фазу этногенеза, останутся тихо доживать свой век. В исламизированных странах Западной Европы новые власти считаться с ними будут также, примерно, как Александр Македонский или арабские халифы, подчинившие Ближний Восток и север Африки, с египетскими феллахами или испанские конкистадоры - с чилийскими индейцами - арауканами.
А вот, то обстоятельство, что в чужих ландшафтах природных и культурных завоеватели обычно паразиты, делает надежды на процветание этой новой полугерманской, полуарабской Европы весьма призрачными. Эта Европа, точнее западная часть европейского континента к концу 21 века будет тем, чем она объективно и является – окраиной и провинцией Евразии, не имеющей особого политического веса и значения, и не оказывающим сколь-нибудь существенного влияния на цивилизационные процессы –
Дальним Западом, примерно, тем, чем до сих пор был Дальний Восток. В долгосрочной перспективе шанс удержать европейскую в широком смысле христианскую и именно православную культуру остаётся у России, которая единственная сможет претендовать и на само звание европейской цивилизации – наследницы Византии, а через неё античной Греции и, отчасти, античного Рима. Но это лишь в том случае, если русские смогут остановить исламизацию исконно русских областей и найдут способ противостоять неизбежной
территориальной экспансии пассионарного Китая. Ведь китаизация русского Дальнего
Востока и Южной Сибири, будь то мирная или силовая – военная не оставляет никаких шансов русским и в европейской части России.
Кстати, итог противостояния мусульман и иудеев в Палестине также предрешён пассионарным толчком двухсотлетней давности. В споре мечети Аль-Акса и Третьего храма
на Храмовой горе в Иерусалиме победитель уже ясен. Хоть иудеи и готовят для своего храма служек, но они поторопились. На ближайшие пару веков им придётся отложить свои планы. Четверть миллиарда пассионарных арабов против восьми миллионов евреев, и эти пропорции будут стремительно продолжать меняться не в пользу евреев, это аргумент, перевесить который вряд ли что-то сможет, даже наличие незаконной атомной бомбы, еврейская хитроумность, финансовое и информационное могущество, и решающее влияние в конгрессе и прочих коридорах власти США. Равно, и Конец Света отодвигается на неопределённое время в строгом соответствии с Иоанновскими трактовками «Апокалипсиса», согласно которому знать достоверно о времени его наступления нам не дано.
Происходящее теперь объединение Европы так же связано с этногенетическим старением и понижением системной пассионарности. И есть ни что иное, как искусственное упрощение её суперэтнической структуры. Известно, что при усложнении структуры всякой системы требуется энергия, а для поддержания наличной структуры, сохранение имеющегося её уровня. Европа – суперэтнос, и для сохранения её сегодняшней, еще довольно сложной суперэтнической структуры энергии ей уже не достает. И она пытается за счет рационализации хозяйственных и прочих связей компенсировать недостачу. В краткосрочном плане такое искусственное упрощение структуры может дать определенный эффект. Ведь, при упрощении структуры высвобождается энергия, заключенная в упраздняющихся структурных связях, которая была затрачена предками европейцев в ранних периодах западноевропейского культурогенеза при создании той сложной этнокультурной целостности, каковая зовется Европой. В результате возможен небольшой всплеск активности, но очень кратковременный и едва заметный, поскольку резервы этноструктурной энергии у романогерманцев мизерны. Такой всплеск произошёл в 2000-х и теперь идёт на спад В долгосрочном плане упрощение суперэтнической структуры лишь ускорит угасание романо-германской цивилизации.
Что же касается расширения ЕС за счет славянских стран Восточной Европы и российской Прибалтики, то, если опустить инициативное участие в этих процессах США, в каком-то смысле данное расширение это подсознательное экзистенциальное стремление Европы убедить самою себя в подлинности своего бытия. Но это, конечно, иллюзия. Сколько бы не расширялся Европейский Союз, жизнь из европейского тела уходит медленно, но верно, и вернуть её уже не в силах никто и ничто. Кажется, в это тело всё более явно и властно вселяется некая чужеродная сущность. На мир она смотрит не пламенным взором средневекового францисканца, одержимого идеей донести во все уголки и края света Христову истину, но ледяным взглядом Карлы Дель Понте, излучающим мертвящие лучи новых так называемых «западных ценностей», как-то невзначай подменивших ценности исконно европейские - христианские. Имя этой сущности в гумилёвской терминологии – этнохимерная антисистема.
В Средние века, то есть в начальные периоды западноевропейского культурогенеза романо-германские этносы не имели острой нужды в национальных государствах. Серьезных внешних угроз Западная Европа, защищённая с трех сторон морями, в ту пору не знала, а появившиеся на её южных границ турки–османы, в конечном итоге, удовлетворились завоеванием византийской ойкумены. В тоже время высокая этническая пассионарность и филономическое сознание позволяли европейским народам сохранять этнокультурную идентичность, то есть собственное этническое я, и в условиях феодальной чересполосицы, и в рамках многоэтничной Священной Римской империи германцев. Когда же к концу 18-го века пассионарность заметно снизилась, этническая структура населения крупных стран Европы - Франции, Германии, Италии упростилась, потомки парижан, бретонцев и провансальцев ощутили себя, прежде всего, французами, а швабов, баварцев и алеманов - немцами. Как следствие, адекватны оказались национальные государства, которые, как раз, и служили задаче удержания этнокультурной идентичности. Если воспользоваться цитологической терминологии в качестве источника метафоры, можно сказать, что границы национальных государств выполняли функции клеточных мембран, сберегающих особое качество внутриклеточной цитоплазмы, охраняющих от деструктивных воздействий внешней среды внутриклеточные органоиды и регулирующих межклеточный обмен.
Но одновременно они затрудняли свободное движение капитала и необходимого для него труда. Избалованного, а главное малопассионарного европейца уже не загонишь
на конвейер или в шахту. А, если он туда по острой нужде и войдет, то через профсоюз потребует такой оплаты за завинченную гайку, что привычных прибылей капиталу уже не видать. Вот и понадобились менее притязательные хорват и турок, поляк и араб. «Права
человека», «мир без границ», «открытое общество», среди прочего, если не в первую голову, продиктованы потребностями талмудического капитализма или, как он сам себя предпочитает солидно и респектабельно величать – глобального рынка. Глобальный рынок требует ничем не ограниченной социокультурной мобильности. Не случайно инициатива в нынешнем объединении, то есть в дальнейшем ограничении национально-государственных суверенитетов европейских народов принадлежит отнюдь не романо-германцам. Они в данном случае - лишь пассивный субъект политики трансатлантического этнофобского
финансового интернационала. Последний в условиях падения пассионарности романо-германцев пытается укрепить свои позиции перед конкурентами в поднимающейся Азии. При пристальном взгляде становится понятным, что и Совет Европы – политический институт вовсе не самих европейских народов. Ведь, его деятельность вдохновляется не столько чаяниями и интересами собственно романо-германских насельников континента, сколько чуждой им силой - безнациональной этнофобией. Не случайно даже на эмблеме ЕС изображены масонские символы – пентаграммы.
Сама идея европейского синархизма под эгидой банкиров также не нова. Эта идея впервые возникает ещё у предтеч масонов - лжемонашеского ордена Тамплиеров, крупнейших в Европе ростовщиков, создавших первую общеевропейскую банковскую сеть. Используя возможности этой сети, они возмечтали объединить Европу в целях подмены собой национальных аристократий, но были разгромлены вовремя оценившим их опасность французским королём Филиппом 1Y Красивым. Тамплиеры или, иначе, храмовники представляли собой именно вненациональную этнохимерную антисистемную консорцию. Но и позже носителями идеи европейского синархизма были не сами романо-германцы, но банкиры-ростовщики, во главе с Ротшильдами, то есть опять же этнохимерные этнофобы, создавшие по всей Европе сеть масонских лож. Власть была их рациональной целью. Они поставили себе задачей «сокрушение тронов и алтарей», уничтожение национальных аристократий и занятие освободившегося места европейской элиты. Но была и внерациональная, следовательно, более глубокая цель – стирание различий этнокультурных стереотипов, верований, уничтожение отечеств, государственных границ, традиций и, прежде всего, христианской церкви и самого христианства - в этом чувствовали они своё призвание. Они со всей решительностью приступили претворять идею европейского синархизма в жизнь в конце 18-го века. Наполеон и французская революция, которая его породила, были всецело проектами лондонских и парижских банкиров, точнее банкирского интернационала. Тогда парижские Ротшильды обильно финансировали французскую армию, а лондонские - английскую, чтобы в нужный момент избавиться от талантливого корсиканца, уже сделавшего свое дело – запустившего европейскую буржуазную революцию, отнявшего Европу у национальных аристократий и отдавшую её в руки наднационального ростовщического кагала.
Позже, в качестве едва ли не основного инструмента разрушения остатков христианских основ Европы банкиры выбрали «рабочее» движение, профинансировали первые компартии и вскормили Маркса. То, о чём гобсеки шушукались в масонских собраниях, одержимый ненавистью к христианству сын адвоката Гиршеля Мордехая Маркса, внук раввина Леви Маркса, журналист Карл Маркс без всякого стеснения заявил в «Коммунистическом манифесте»: цель революции - уничтожение наций, семьи, религии, христианской морали. Ради такой перспективы ростовщический интернационал был готов потерпеть и нападки на частную собственность - материальную базу личной социальной свободы. Ротшильды и банкирский кагал Америки через посредников, а именно через своего представителя во Франции - банкира и политика Ж. Лаффита открыли Марксу и Энгельсу «кредитную линию», и весьма обильную, во всяком случае, средств хватало не только на безбедное буржуазное существование Маркса в Лондоне и успешный бизнес Энгельса, но и на создание двух Интернационалов для подготовки «пролетарской» революции.
Эту революцию не только в марксистской историографии принято выставлять как социальную – де четвёртое сословие – пролетариат повёл борьбу с капиталом за свои права. Однако пролетариат свои права вполне успешно отстаивал с помощью тредюнионов.
В революции же его всего лишь использовали, притом в тёмную. Подлинные цели «пролетарской» революции во всемирном масштабе были другие, но и они тайной за семью печатями не являлись. Ещё Тютчев – тонкий и вдумчивый социальный мыслитель в своей статье «Революция и Россия» писал: «Революция - прежде всего враг христианства! Антихристианские настроения есть душа революции; это ее особенный, отличительный характер».
На стороне христианства – против наступающей в Европе апостасийной революции вмешалась Россия, которую западная и внутренняя российская русофобии немедленно поспешили объявить «мировым жандармом», но которая лишь добросовестно исполнила свой долг Удерживающего. Тот же Тютчев в упомянутой статье заметил: «Давно уже в Европе существуют только две действительные силы - революция и Россия. Эти две силы теперь противопоставлены одна другой…» В итоге, в 19-в веке решительной победы «революционерам» одержать не удалось. В ответ Энгельс в бессильной ярости пообещал: «Кровавой местью отплатит славянским варварам всеобщая война».
Сам Энгельс, видимо, хорошо информированный и знавший, о чём говорит, до этой войны – Первой мировой не дожил. Но весь 20-й век идею банкирского синархизма продолжали утверждать не мытьем так катаньем. Инициативой теперь владел финансовый олигархат Нового Света. Под эту идею этнофобский ростовщический интернационал с целью истребления национальных элит и национальных деловых классов, и подчинения обезглавленных народов спровоцировал Первую Мировую и европейские социалистические революции 1918 г. В частности, «русскую» революцию. О том, как эту «русскую» революцию финансировал и направлял американский ростовщический кагал подробно на документальной основе с использованием закрытых документов из архива Госдепартамента США пишет американский профессор Э. Саттона в своём исследовании "Уолл-стрит и большевицкая революция" - книга издана в русском переводе русским историком М.В. Назаровым.
Под идею учреждения единой Европы под властью банкирского кагала финансовый интернационал Запада пестовал и Гитлера, который, как мы знаем, с задачей справился - оставалось дождаться завоевания Вермахтом восточных колоний до Урала, после чего убрать юдофоба - фюрера и, объединенная Германией Европа вместе с Россией спелым яблоком падали прямо в лукошко финансовых магнатов – преимущественно, детей Сима. И только неудача очередного общеевропейского «дранг нах остен» спутала карты тогдашних политических преферансистов.
Теперь же, когда европейцы утратили остатки пассионарности, необходимой для поддержания этнокультурной идентичности и национально-государственного суверенитета, пришло время общеевропейской конституции, для утверждения которой уже нет нужды провоцировать большую войну, и которая уже не будет знать различий между финном и португальцем, хорватом и норвежцем, эстонцем и боснийцем. «…Исполинская толчея, всех и все толкущая в одной ступе псевдогуманной пошлости и прозы…», так пророчески определил подобное общество ещё полтора века назад выдающийся русский ум - Константин Николаевич Леонтьев.
Правые европейские консерваторы, чуя неладное, противятся этому объединению. И весьма дальновидно. Ведь, дело не только в рабочих местах. Всепроникающий рационализм иссушает и выхолащивает культуру. К тому же в результате окончательной ликвидации границ усугубляется поощряемое либералами и леваками «упростительное смешение», выражаясь языком того же Леонтьева. Этнокультурная самобытность европейцев, и без того уже в крупных мегаполисах весьма условная, и сохраняющая себя лишь в маленьких городках в провинции, будет окончательно погублена, что, в свою очередь, означает утрату национальной идентичности народами Европы и этнокультурного многообразия в европейской культуре, в целом. А, ведь, Европа всегда была сильна и привлекательна именно многоцветием самобытных национальных культур.
Но, к голосу маловлиятельных консерваторов прислушиваются слабо. Их доводы скорее эмоциональные, нежели логические, в них больше страсти, чем расчета. Тогда как тезис, что миром правят страсти, справедлив лишь в отношении мира страстного, а у современной Европы на страсти уже не осталось эмоций, ею правят рассудочные соображения. Объединение таких извечных соперников и конкурентов как Франция и Германия, Германия и Англия, означает утрату европейцами всяких творческих идей. Европа объединяется не вокруг идеи, но вокруг безыдейности, равно национальной, религиозной и культурной.
Теперь от этнологии и политики вернемся на время к культуре и нашей главной теме. Своя ли нам Европа? Насколько, вообще, её культура в своих глубинных основах обладает качеством универсальности? Чем она может обогатить Россию?