Вячеслав Румянцев
19 Mar 2012

 

§ 1. Регламентация строительства и содержания храмов

Исследование проблем, связанных со строительством храма, использованием церковного здания для разнообразных целей и распоряжением церковным имуществом, начато трудами М.М. Бо­гословского[1], А.А. Папкова[2], П.В. Знаменского[3], С.В. Юшкова[4]. Обращение к названному кругу вопросов обусловлено их актуаль­ностью, близостью к насущным потребностям церковной жизни, очевидной связью с дискуссией о путях возрождения прихода. Ос­новное внимание исследователей привлекли проблемы обеспече­ния церкви необходимыми для богослужения предметами: утва­рью, книгами, иконами, а также распоряжение этим имуществом. При этом С.В. Юшковым и М.М. Богословским выявлены тради­ции, сложившиеся в управлении церковным хозяйством в XVII в., а П.В. Знаменский и А.А. Папков уделили внимание тем преиму­ществам, которые связаны с предоставлением приходу широкой автономии в экономических вопросах. Все названные исследова­тели не могли обойти вниманием круг обязанностей церковного старосты.

После 1917 г. интерес к проблемам культового зодчества не угас. Но акценты существенно сместились. Во-первых, основное внимание уделялось архитектурным вопросам. Благодаря трудам

В.П. Орфинского[5], А.В. Ополовникова[6], М.И. Мильчика[7] исследо­вание вопросов, впервые поднятых в ходе дискуссии о возрожде­нии прихода, не только не прекратилось, но и, наоборот, обнару­жились новые аспекты. Строительство церквей и часовен рассмат­ривалось в контексте народной культуры Русского Севера. Во-вто­рых, обращение к истории прихода обусловливалось активным ис­следованием землевладения приходских церквей. Не ограничива­ясь собственно аграрными вопросами, М.А. Островская[8], А.Я. Ефименко[9], А.И. Копанев[10], З.А. Огризко[11] высказывали цен­ные суждения о строительстве церквей, формах использования церковных зданий, обеспечении церквей разнообразным имущест­вом. Таким образом, тенденция, заложенная трудами историков конца XIX—начала ХХ в., продолжилась. Но все же круг научных интересов исследователей прихода оказался за редкими исключе­ниями ограничен как тематическими, так и узкими хронологиче­скими (XVII—XVIII вв.) рамками. Расширение диапазона проблем, произошедшее в настоящее время, связано с исследованием литур­гического и общественного предназначения храма[12]. К числу мало­изученных проблем по-прежнему относятся мероприятия кресть­янского мира в XVIII в., связанные со строительством и обеспече­нием приходских церквей. Надеюсь, что данная работа, основан­ная на новых, впервые введенных в научный оборот источниках, восполнит этот пробел.

Строительство церквей. Известно, что комплекс проблем, связанных со строительством церквей и часовен, оставался в XVIII—начале ХХ в. предметом забот духовных и светских властей. Усилия законодателей нацеливались на постепенное ограничение прав приходской общины в сугубо церковных делах. Другой немаловажной целью правительства стала разработка мер, призванных остановить снижение авторитета ду­ховенства. Причину падения престижа церковной иерархии законода­тели видели не в новой, далекой от богослужения роли священников, навязанной им петровским законодательством, а в хронической нище­те духовенства, приводящей к зависимости клира от прихожан и отча­янному поиску побочных источников дохода. Сложившаяся в законо­дательстве тенденция логически приводила к стремлению, высказан­ному в Духовном регламенте, «так церкви обустроить, чтобы довольное число прихожан к каждой было приписано»[13]. Одновременно, в 1722 г., появились указы, запрещающие без санкции Синода строить новые церкви: определение Синода от 18 апреля[14] и синодальный указ от 31 октября[15]. Так закладывалась основа нового подхода к строительству церквей. Отныне, прежде чем начать строительство, прихожане сооб­щали Синоду о владельце земли, на которой предполагалось возвести храм. Им же надлежало изложить «нужду», по которой начато строи­тельство, указать источники обеспечения всем необходимым церкви и служителей. Требовалось информировать Синод о количестве дворов в предполагаемом приходе и расстоянии, на котором они расположены. Надзор за строительством церквей, которые приходилось часто восста­навливать, оказался утомителен для Синода. Вскоре после смерти Пет­ра I рассмотрение вопросов, связанных с сооружением приходских храмов, перешло в руки епархиальных архиереев[16].

В дальнейшем разграничение компетенции центральной и ме­стной власти вновь подверглось пересмотру, а приходская жизнь — еще более детальной регламентации. Указ от 9 октября 1742 г. под­тверждал права прихожан, с разрешения местной епархиальной власти, обзаводиться храмом при условии обеспечения клира дос­таточным жалованьем (ругой), с отводом к церкви участка пашен­ной и сенокосной земли. Вторым обязательным условием стало «довольствование» приходской церкви, которую надлежало снаб­дить сосудами (серебряными или, по крайней мере, оловянными), утварью, книгами, облачением для священно- и церковнослужите- лей[17]. Синодальный указ от 25 ноября 1757 г., подтверждая пред­шествующий законодательный акт, позволял прихожанам строить церкви с разрешения архиереев и лишь в тех случаях, когда рас­стояния от их селений до старой церкви превышало 20 верст[18]. Во второй половине XVIII столетия начался возврат к правовым нор­мам начала века. В декабре 1770 г. появился синодальный указ, за­прещающий строить новые церкви без указа Синода, а за местны­ми архиереями сохранялось лишь право санкционировать строи­тельство новых церквей взамен ветхих и сгоревших[19]. Все эти за­прещения были истолкованы местной епархиальной властью «в са-

20

мом узком и стеснительном для причта и прихожан смысле»[20]. Епископы не позволяли производить даже внешние, без поврежде­ния престола, исправления и починки в церквах без особого разре­шения. Синод на основании дошедших жалоб вынужден был из­дать 5 мая 1774 г. указ «о произведении починки церквей без доз­воления епархиальных архиереев, ежели оная не касается алтаря и без повреждения престола быть может»[21].

И все же анализ законодательства дает основание усомниться в том, что «приходская община оказалась прочно отодвинутой на зад­нее место: вопрос опять предполагалось решать по согласию высшей духовной и светской администрации»[22]. В подавляющем большинстве случаев в XVIII столетии и довольно часто в XK—начале ХХ в. возве­дение храма могло происходить только по «самопроизвольному жела­нию» прихожан и за их счет. При этом как светские, так и духовные власти были заинтересованы в приобщении государственных кресть­ян, как и всего населения, к церковной жизни. Участие в богослуже­нии (особенно в викториальные и высокоторжественные дни) рас­сматривалось не только как христианский долг, но и как обязанность верноподданного. Это стало причиной, побуждающей Синод забо­титься об увеличении числа церквей. Строительство храма, таким образом, являлось не только следствием духовных устремлений ве­рующих, но и результатом непростого компромисса между интереса­ми прихожан и жесткими требованиями органов церковного управле­ния. Такой компромисс был настоятельно необходим в Олонецкой епархии. К концу XVIII в. в 206 приходах, из которых она состояла до временной ликвидации, насчитывалось 412 церквей[23]. Дальнейшее развитие приходской системы сдерживалось низкой плотностью на­селения. Данные исповедных ведомостей показывают, что средние количества дворов во всех уездах ненамного превышали или даже не достигали установленных штатами минимальных показателей[24]. Так, в Петрозаводском уезде среднее количество дворов в приходе в концу XVIII в. составило 108[25], в Повенецком уезде — 115[26], в Пудожском — 112[27], в Олонецком — 137[28], в Лодейнопольском — 79[29], в Каргополь- ском — 232[30], в Вытегорском — 109 дворов[31].

Инициатива строительства церкви исходила от сложившейся при­ходской общины (как правило, в документах упоминаются и церков­ный староста, и священник «с причетники»). Прихожане просили епископа или Синод разрешить возведение храма и брали на себя обязательство «безо всяких отмен» обеспечивать всем необходимым как церковь, так и причт. Из 28 обнаруженных дел о строительстве церквей в XVIII в. лишь одно содержит данные о возведении храма полностью не за «мирской щет»[32]. Приведем характерные примеры. Крестьяне Водлозерского погоста в 1755 г. обязались «с общего мир­ского совету» построить теплую церковь и направили соответствую­щее прошение в Синод. В челобитной содержалось обязательство «оную церковь построить и, что ныне надлежит, каких церковных на­добностей, исполнять безо всяких отмен»[33]. В 1757 г. жители Вытегор- ского погоста обратились в Синод с просьбой о разрешении постро­ить новые церкви на месте сгоревших. В прошении содержались све­дения о «церковной пашенной земле» и сенных покосах, предназна­ченных духовенству[34]. «Приходские люди» Крошнозерской волости в 1795 г. указывали в прошении, что «быв на всеобщем мирском пол­ном сходе, всеусердное возымели желание иметь особую церковь и к той церкви принять священника и двух причетников, и в пропитание они, крестьяне, определяют для сего клира землю и сверх оной будут довольствовать денежным и хлебным подаянием»[35].

Узнаваемый порядок сохранился и в XIX в. Решение о строитель­стве принималось всеми крестьянами на сходе. За духовной конси­сторией закон оставил право наблюдать за тем, чтобы церкви «соору­жались в тех местах, где православные христиане имеют в том надоб­ность», строительство церкви соответствовало «действительным по­требностям верующих», а храмы не остались впоследствии «в опусте­нии и небрежении, неприличном святости храма» и чтобы, наконец, церкви не строились среди обывательских домов или слишком близ­ко от них[36]. Вопрос о строительстве церквей закон предписывал ре­шать следующим образом. Во-первых, следить за соблюдением «дос­тоинства и приличия в архитектурном отношении». Во-вторых, пла­ны и фасады церквей профессионально, с архитектурной точки зре­ния, рассматривались строительным отделением губернского правле­ния. В-третьих, не позволялось без особого разрешения Синода пере­страивать древние церкви[37]. Епархиальное начальство получило право при необходимости и по мере возможностей «оказывать прихожанам пособия для построения церквей»[38].

Некоторое разнообразие в устоявшийся порядок принятия решений о возведении храма иногда вносили сами священники. Как видно из указа Петрозаводского духовного правления, священник Сегозерского прихода в 1802 г., «быв на мирском скопе, в пьяном виде крестьян в пла­теже денег, обещанных ими на сооружение в оном приходе каменной церкви, развращал, говоря, чтоб никто из крестьян требуемых начальст­вом денег на платил», заявляя, «что не нужно и не надобно никакой в по­гост церкви»[39]. Гораздо чаще священники вели себя адекватно, заботясь об интересах церкви. В 1871 г. крестьяне Горского прихода, «быв на об­щем сельском сходе», где выслушали словесное предложение местного священника Василия Лебедева, решили ходатайствовать «о разрешении построить теплую новую деревянную церковь внутри прежней церков­ной ограды»[40]. Изучая документы, легко прийти к выводу о различиях в решении важнейших вопросов приходской жизни. При избрании духо­венства в приходских документах («выборах») говорится лишь о едино­душии при принятии решения. В мирском приговоре, утверждающем решение о строительстве церкви, присутствует формулировка, указы­вающая на то, что вопрос обсуждался на сходе. Это, на мой взгляд, по­зволяет предположить, что в процессе решения двух важнейших для приходской общины проблем сохранялась значительная разница. Выбор духовенства происходил посредством сбора подписей. Такой подход вполне закономерен: в прошении о строительстве церкви оговаривалась самая важная проблема, неизбежно возникающая при подборе церков­ников, — обеспечение духовенства.

Мирской приговор о строительстве церкви как в XVIII, так и XIX— начале ХХ в. являлся предварительным этапом прохождения вопроса через бюрократические инстанции. Прошение вручалось приходско­му поверенному, которым свободно мог стать как церковник, так и прихожанин. Независимо от сословной принадлежности он пользо­вался правами, оговоренными в «верующем письме». Так, прихожане Андомского погоста направили в 1755 г. в Новгородскую духовную консисторию дьякона Григория Петрова, поручив ему передать про­шение о строительстве церкви и указав во врученном ему «верующем письме», что «в чем ево, дьяконово, прошение будет, ему, дьякону, во всем верим, в том сие верующее письмо дали»[41]. Поверенный согла­совывал вопрос в консистории или Синоде. Имеющиеся источники позволяют выявить список требований, предъявляемых к тем прихо­жанам, которые решили обзавестись храмом. Как правило, изложен­ные в указах консистории критерии совпадают с синодальным опре­делением 1722 г., хотя и не полностью воспроизводят его. Получив из рук поверенного прошение о строительстве церкви, епископ поручал местным духовным властям (поповскому старосте или духовному правлению) выяснить, каким образом организовано обеспечение клира, на каком расстоянии от церкви находятся дворы прихожан и — в некоторых случаях — была ли на самом деле в указанном крестьяна­ми месте церковь (дела о создании новых приходов, как говорилось выше, решались в Синоде). Всю информацию о приходе местная ду­ховная власть получала от местных жителей, а проверка достоверно­сти их показаний возлагалась непосредственно на тех, кто собирал сведения. Например, получив в 1766 г. из Маселской выставки[42] Оло­нецкого уезда просьбу разрешить «возобновление» церкви на месте сгоревшей, епископ Олонецкий и Каргопольский Иоанникий распо­рядился послать «приказ» поповскому старосте в Лопские погосты. Старосте предписывалось опросить «околних людей» и выяснить,«от кого ж Паданского погоста выставка Маселска, и в ней церковь про­рока Илии подлинно ль имелась, и та церковь погорела в котором именно году, и для чего по сие время не устроена, и приходские люди

43

на каком расстоянии от нее жительствуют»[43].

В документах, связанных с Олонецкой епархией, сохранилось все­го два дела о запрете строить церковь. В прочих 28 уцелевших в фонде канцелярии Синода делах вопрос без проволочек был решен положи­тельно. Главной причиной отказа прихожанам становилось отсутст­вие «указной пропорции земли». В 1798 г., например, епископ напра­вил прихожанам Салменижского прихода Петрозаводского уезда указ, которым «дал знать», что «без предварительного отведения зем­ли, как прежними указами предписано, дозволить новую церковь строить никак не возможно»[44]. Строительство церкви запрещали и в том случае, если ее предполагалось возвести слишком близко от до­мов прихожан. В данном случае речь шла о предотвращении пожаров. Так, в 1780 г. олонецкий преосвященный, как видно из «промемо- рии», отправленной в Паданскую нижнюю расправу, запретил прихо­жанам Селецкого погоста «возобновить» церковь на прежнем месте, предупреждая, что «естьли <...> по присланному указу учинено не бу­дет, хотя и построена ими будет церковь, об освящении оной благо-

45

словения и указа им не дастся»[45].

В целом запреты строительства церкви всегда являются исключе­нием. В прошениях священно- и церковнослужителей, «выборах», ве­домостях о состоянии церковных приходов сохранились данные об обеспечении церковников 49 приходов в конце XVIII в. Из всех пере­численных источников видно, что «указной», соответствующей Инст­рукции межевым губернским канцеляриям, нормой земли или пре­вышающим ее наделом было обеспечено духовенство 7 приходов, а в 15 приходах церковной земли не было вовсе. Остальные приходы пре­доставляли церковникам пригодную для сельскохозяйственных нужд землю в крайне незначительном количестве. Таким образом, причи­ны запретов строить церкви становятся не вполне понятными. В по­давляющем большинстве случаев епископ предпочитал обречь клир на нищету и зависимость от «мужиков», но не оставить крестьян без богослужения. Запрет строить церковь на малом расстоянии от при­ходских дворов также, скорее всего, случаен.

Значительно более назойливым стал в последнее десятилетие XVIII в. надзор со стороны светских властей. В 1790 г. олонецкий и архангельский генерал-губернатор Т.И. Тутолмин вознамерился пре­кратить незаконные вырубки пригодных для кораблестроения лесов. Для церквей, как видно из сообщения, направленного в адрес конси­стории, решено было сделать исключение. Но, предупреждая «всякие под сим предлогом сокрыться могущие злоупотребления», генерал- губернатор предписал, чтобы «без предварительного ветхостей цер­ковных нижним земским судом освидетельствования и назначения прямого числа дерев на то, без наималейшего излишества, потреб­ных, вырубка лесов отнюдь не дозволялась». Земские суды, по дан­ным того же источника, отвечали и за «употребление вырубленных лесов на ту самую надобность, для коей оные предназначены»[46]. Не­трудно догадаться, что эти меры ограничивали лишь строительство церквей. Ведь намерение крестьян возвести храм немедленно стано­вилось известно местной администрации, а бытовые постройки мест­ные жители сооружали без всяких согласований.

Итак, сформировалась система ограничений, которые в идеале, по замыслу законодателей, обеспечивали клир строящейся церкви средст­вами к существованию. Установились правовые нормы, ограждающие здание храма от произвола мирян. Возведение церквей было приведено в соответствие с новомодными природоохранными мероприятиями. Оста­вался один, не менее существенный пункт — внешний облик храма. Рег­ламентация архитектурных особенностей церквей до начала 1790-х гг. прослеживается слабо. Похоже, она зависела не столько от требований закона, сколько от усердия епископа. Так, в единственном сохранив­шемся указе Аарона, епископа Корельского и Ладожского, прихожанам Водлозерского погоста Олонецкого уезда, датированном 1719 г., предпи­сывалось построить церкви взамен сгоревших, но чтобы при этом «верхи на тех были не шатровые, и олтари сделать круглые, тройные <...> да подле царских дверей меж южных в начале поставить образ Всемилости­вого Спаса»[47]. Возобновив дело о строительстве, прихожане в 1755 г. по­лучили из Новгородской духовной консистории следующий лаконич­ный указ: «буде каких препятствий не окажется, строить дозволить»[48]. Вплоть до конца 1780-х гг. резолюции епископов и указы консисторий выдержаны в таком же духе.


В последнее десятилетие XVIII в. ситуация резко меняется. При строи­тельстве церкви прихожане обязывались представить «план», который после утверждения в консистории становился своеобразным руко­водством для зодчих. Так, причт и прихожане «упраздненной» (превра­щенной в приходскую церковь) Сяндебской пустыни направили в адрес епископа Олонецкого и Архангельского Вениамина прошение «о дозволе­нии на место обветшалой деревянной церкви построить новую на камен­ном фундаменте <. > при коем прошении и план приложили»[49]. Свиде­тельством того, что «план» составляли сами прихожане, а не церковные власти, служит оговорка в одном из прошений. Верующие Обжанского прихода в 1796 г. прислали епископу Вениамину прошение о ремонте церкви, связанном с «совершенным разрушением святого престола». «План» при челобитной они не прилагали, указывая, что «плану же оныя здесь учинить некому»[50]. Проект строительства являлся основным доку­ментом, на основании которого осуществлялся надзор за возведением церкви. Этот аспект приходской повседневности отражен в законодатель­стве, которое вполне определенно предписывало прихожанам перед нача­лом строительства позаботиться о «планах». Их составлял губернский ар­хитектор по ходатайству верующих и исходя из их материальных возмож­ностей («сообразно состоянию их»)[51]. Документы, подтверждающие суще­ствование «планов» и их значимость при строительстве, появляются в де­лопроизводстве в конце XVIII в. Так, Олонецкая духовная консистория в 1794 г. направила в Колодозерский приход указ, в котором предписыва­лось «закащику над строением по плану наблюдать»[52]. В течение XIX и начала ХХ в. в этом вопросе не произошло серьезных изменений[53]. В 1865 г. консистория предписывала осуществлять строительство Ругозерской церкви «хозяйственным образом под наблюдением в техническом отношении помощника гражданского инженера»[54]. Имея «план», местный благочинный «произвел торги» и таким путем на­шел подрядчиков из числа «торговавшихся мастеров»[55]. В 1872 г. Олонец­кая духовная консистория предписала «озаботить священнослужителей и прихожан Горского прихода составлением архитекторских плана и сметы на постройку в их приходе церкви»56. В 1900 г., выделив деньги на строи­тельство храма в деревне Спасская Губа, крестьянин П.С. Макарьев явил­ся в консисторию за «планом». Губернское правление, к которому обрати­лась консистория, подготовило проект, который после согласования с за-

57

казчиком воплотился на отведенном местными крестьянами месте[56].

Благодаря наличию «планов» регламентация строительства храмов ста­новится все более скрупулезной. Постепенно архиерей включает в свою компетенцию все более широкий круг подробностей проекта будущей церкви. Например, разрешая в 1796 г. крестьянам из Лоянского прихода возведение церкви, епископ Вениамин в резолюции предписывал: «В строении для прочности вместо окладных бревен положить под все стены каменный ряд <.. > и всю ту церковь, ежели можно, снаружи оббить доска­ми под фасон каменного здания»58. Целью регламентации стала большая утилитарность церковного здания. Прочие подробности архитектуры и де­кор церквей занимали духовные власти значительно меньше. Так, запрет строить «шатры» встречается в делопроизводстве только один раз — в цити­рованном выше указе. Отзвуки этого запрета встречаются в крестьянских прошениях. Так, прихожане Николаевского прихода города Олонца, слов­но оправдываясь, указывали в прошении, что в их приходе «собор во имя Святителя Николая Чудотворца — состоящая на грунте, деревянная,шат­ровая церковь (курсивмой. — М.П.), поелику построена в 1630 году»[57].

Преодолев все бюрократические рогатки, крестьяне приступали к строительству. Храм часто возводили на средства приходской общи­ны. Иногда клир прибегал к сбору средств на территории епархии или даже за ее пределами. В условиях действия тогдашней паспортной системы попытки такого рода сильно затруднялись. Как видно из ра­порта Главной полицмейстерской канцелярии, в Петербурге, на квар­тире полицейского премьер-майора Русакова, были задержаны дья­кон Иосифов и дьячок Григорьев, прибывшие из Олонца для сбора средств на ремонт местного храма[58]. С такими же целями, судя по прошению, собирался в Петербург священник Федул Михайлов, но ему отказали в выдаче паспорта[59]. Если сбор средств предполагалось осуществлять не в имперской столице, а в пределах епархии, началь­ство взирало на это мероприятие более благосклонно. Епископ Ве­ниамин в 1795 г. распорядился, как видно из его резолюции на про­шении крестьян, выдать шнуровую книгу прихожанам Шимозерского прихода Лодейнопольского уезда, которые желали «привесть к совер­шению» свою церковь, но не располагали средствами[60].

Для XVIII в. редким исключением стал случай, когда строительство церкви производилось на пожертвования одного прихожанина. При ог­раниченности в этот период капиталов местного купечества такой поря­док финансирования строительства маловероятен. Современники не без оснований полагали, что большинство олонецких купцов в XVIII в. при­держивались старообрядчества[61]. В источниках XVIII в. удалось обнару­жить только одно упоминание о строительстве храма целиком за счет ча­стного пожертвования. Богатый петербургский купец Трофим Логинов, выходец из Олонецкого уезда, завещал 7000 рублей на строительство церкви в родной деревне. Получив в 1777 г. внезапную радостную весть, крестьяне «учинили» довольно сбивчивую «подписку» в том, что «долже- ствовательны иметь всегда тщателное и усердное своими трудами стара­ние <...> все, что до строения церкви принадлежащего, выполнить без-

64

остановочно должны»[62].

Сходному порядку строительства церквей было уготовано большое бу­дущее в XIX—начале ХХ в. Известный благотворитель, купец М.П. Пиме­нов в 1842 г. на свои средства построил храм в с. Шокше[63]. Это стало при­мером для многих других радетелей. В Речно-Георгиевском приходе

Каргопольского уезда в 1897 г. завершилось строительство каменного хра­ма. Средства на строительство церкви предоставил почетный гражданин города Санкт-Петербурга А.Е. Бурцев по просьбе придворного протоиерея Г.М. Любимова, к которому обратился с просьбой о поддержке богоугод­ного дела земский начальник А.К. Боровский[64]. В Виданском приходе в течение XIX в. обе церкви были перестроены за счет средств представите­лей торгового сословия, «вследствие совершенной бедности» местных жи- телей[65]. В деревне Константиновские Пороги церковь возвели за счет ча­стных пожертвований, но лес для строительства предоставил хозяин фир­мы «Громов и компаньоны» Ратьков—Рожнов[66]. В конце XIX в. церковь в Тудозерском приходе возвели «на средства известной своей широкою бла- готворительностию вытегорской купчихи Е.И. Матвеевой»[67]. В 1896 г. церковь во имя Пророка Илии возвел на свои средства санкт-петербург­ский купец Е.И. Капустин, он же «снабдил ее всем необходимым для бо­гослужения»[68]. В местной прессе содержатся иронические замечания о но­вом порядке строительства храмов, при котором церковь возникала слов­но сама собой, без участия местных жителей: «Нашлась где-то добрая ду­ша, устроила беднякам-вагвозерам храм Божий»[69]. Самым необычным жертвователем на нужды строительства церквей в Олонецкой епархии стал император Николай II. Он откликнулся на просьбы жителей пригра­ничного с Финляндским княжеством Ватчельского прихода и «из своих личных средств отпустил на устройство храма 2500 рублей». Местные кре­стьяне и Карельское братство собрали оставшуюся часть суммы. В резуль­тате появился «просторный, великолепный храм»[70]. В начале ХХ в. устояв­шийся порядок сохранялся. Так, в Немжинском приходе Лодейнополь- ского уезда церковь во имя великомученика Георгия построена за счет

средств московского купца П.С. Найденова, а необходимый для по-

73

стройки лес пожертвован местными крестьянами .

В то же время в XIX—начале ХХ в. не исчез прежний общинный порядок строительства церквей всем миром. В 1820 г. такое реше­ние приняли крестьяне Деревянского прихода. Объясняя свою щедрость, они писали: «Состоящая в нашем погосте деревянная колокольня так обветшала, что клонится к падению и приводит в страх во время производства звона в ней»[71]. В 1863 г. вместо ава­рийной церкви в Гимольском приходе местные жители возвели но­вую, «тщанием прихожан и на сборную сумму»[72]. В материалах на­чала ХХ в. нетрудно найти примеры подобного рода. Так, 1909 г. состоялось освящение храма в Тихмангском приходе Вытегорского уезда. Епархиальная печать подчеркивала роль инициативы прихо­жан в решении всех финансовых вопросов: «Не на капиталы осо­бых пожертвователей и не на богатые вклады благотворителей, а исключительно на копейки и рубли самих прихожан построены Тихмангские храмы»[73]. В 1912 г. за счет средств, накопленных при­хожанами, была построена церковь в Шильдском приходе Выте­горского уезда. Необходимую сумму крестьяне накопили благода­ря регулярным сборам хлеба, масла, и других продуктов, которые затем продавали с торгов. В итоге они «построили храм без посто­ронней помощи, а все своими трудами»[74]. Точно так же в этом же году проблема строительства церкви была решена в дер. Пялозере. Крестьяне по предложению местного священника собрали необхо­димые 2500 руб., привезли лес, и в деревне появилась новая цер­ковь взамен пришедшей в ветхость[75].

Средства крестьян, собранные в пределах прихода по мере возможно­сти и имущественного достатка с каждого из верующих, иногда станови­лись дополнением к частным пожертвованиям. Так, в 1848 г. Троицкая церковь в Толвуйском погосте возведена «тщанием крестьянина Петра За- харьева при пособии приходских людей»[76]. Традиционный порядок фи­нансирования церквей за счет «доброхотных дателей», путем сбора денег за пределами прихода, дошел до XIX в. во вполне узнаваемом виде. Так, в 1847 г. «приходские люди» Ухтозерского прихода Вытегорского уезда со­вместно со священником и церковным старостой, «быв в земской избе», избрали для сбора подаяния на строительство церкви одного из прихожан и выдали ему документ, подтверждающий, что он с разрешения епархи­ального начальства может собирать деньги на возведение храма[77]. Во вто­рой половине XIX в. традиция сохранилась. В 1859 г. крестьяне Верши- нинского и Ряпусовского сельских обществ составили приговор о жела­нии собрать за пределами прихода средства на строительство каменной Успенской церкви. Обязанности, связанные со сбором денег, принял на себя один из местных жителей. Одновременно крестьяне обязались само­стоятельно выкопать траншеи и ямы под фундамент и вывезти к месту строительства церкви необходимые лесоматериалы. В ответ на инициати­ву крестьян Олонецкое губернское правление прислало архитектора для составления проекта строительства и техника для освидетельствования грунта. Строительство церкви завершилось в 1875 г[78]. В сентябре 1865 г. началось дело о строительстве церкви в Ругозерском погосте. Для сбора средств на нужды стройки был избран один из числа местных прихожан, которому консистория вручила «сборную книгу» для «сбора доброхотных подаяний во всех городах Российской империи». Как видно из дела, пове­ренный соответствовал критериям благонадежности: «знающий русский язык, поведения хорошего, в штрафах и под судом не бывал, на рекрут­ской очереди не состоит»[79]. В 1871 г. строительство церкви в Горском при­ходе Олонецкого уезда осуществлялось узнаваемым способом. Прихожане «из среды себя» выбрали сборщика и заявили о согласии «принять на себя вывозку леса и прочих материалов, необходимых при постройке»[80]. Одна­ко возможности сборщика к этому времени сильно ограничились: он дал особую подписку в том, что «сбор благотворительных подаяний» будет производить лишь в Олонецкой епархии, а в другие отправится лишь с разрешения местных архиереев. По истечении срока сбора денег он обя­зывался «явиться с книгою к причту для учета собранных денег»[81].

В конце XIX в. церковный староста из Имоченского прихода Лодейнопольского уезда решил вопрос о сборе денег вполне узна­ваемым образом. Он нашел «сборщицу бывалую, усердную <...> женщину умную, просвещенную и благочестивую», которая ус­пешно собрала недостающую для завершения строительства мест­ного храма сумму[82]. В XIX—начале ХХ в. сборщики средств, «вы­полнявшие задание приходского коллектива», превратились в осо­бую, широко распространенную категорию странников, посещаю­щих удаленные приходы в поисках денежных средств для строи- тельства[83]. Их деятельность активно поощрялась церковным на­чальством. В 1907 г. олонецкий архиерей выразил благодарность крестьянину Веральско-Феодосиевского прихода А.А. Томилову «за весьма усердный сбор пожертвований на постройку церкви»[84]. В 1914 г. епархиальная пресса отмечала успехи крестьянина Ан- домского прихода Вытегорского уезда С.Т. Приткина. Проникнув­шись идеей о строительстве церкви в родной деревне, он «обратил­ся за помощью ко всем сочувствующим делу построения храма». Его деятельность оказалась успешной: «На горячий призыв отозва­лись многие из богатых лиц и скоро отыскались средства». Строи­тельство церкви быстро и успешно завершилось[85].

Государственное финансирование возведения церквей в Оло­нецкой епархии и в XIX в. оставалось редким явлением. Так, в 1861 г., оценивая ситуацию, сложившуюся в строительстве церк­вей, олонецкий преосвященный указывал, что за счет казны воз­водят храм в Петрозаводске, а во всех прочих частях епархии церкви строятся «частным способом»[86]. Исключением стало строительство церкви в Веральском приходе Каргопольского уез­да. Здесь местный священник, «умудренный житейским и слу­жебным опытом о. Василий», обратился через консисторию в Святейший синод и получил деньги (1500 руб.) на постройку хра­ма, лес для которого бесплатно заготовили прихожане[87]. В соседней епархии, в Кемском уезде, напротив, возведение церквей довольно часто происходило за счет государственного финансирования[88].

В тех случаях, когда у населения отсутствовали необходимые сред­ства, а представители торгового сословия не проявляли инициативы в строительстве церквей, процесс возведения новых храмов существен­но замедлялся и мог даже полностью остановиться. Так, судя по отче­ту о состоянии Олонецкой епархии за 1900 г., в ней имелось «немало мест», в которых население нуждалось в открытии новых приходов. Увеличению количества церквей в епархии наиболее ощутимо меша­ло отсутствие средств[89]. Как говорилось далее в цитируемом докумен­те, «в Олонецкой епархии, как одной из обширнейших по занимаемо­му ею пространству, малонаселенной и большею частью бедным на­родом, рассеянным по множеству деревень, далеко отстоящих друг от друга, ощущается значительный недостаток церквей во многих мес­тах»[90]. Отмечались и положительные тенденции: с годами «недостаток в церквах» становится менее заметным. Это происходит «благодаря пожертвованию благотворителей, о приискании которых заботились местные прихожане и епархиальное начальство»[91]. В редких случаях вопрос об источниках средств, на которые возводилась церковь, даже в начале ХХ в., когда контроль над строительством стал особенно вез­десущим, оставался неясным. Так, в некрологе священника Девяти­нского прихода Олонецкой епархии содержалось откровенное при­знание: «Откуда берет на строительные нужды деньги о. Александр? Это тайна, которую о. Александр унес с собою в загробный мир ...»[92].

После завершения строительства наступал черед освящения церк­ви. Прихожане вновь составляли прошение, которое отличалось от прошения о строительстве церкви лишь мотивировочной частью. В ней указывалось, что возведение храма завершено и, в том случае ес­ли антиминс был утрачен, содержалась просьба прислать новый анти­минс. В XVIII в. консистория поручала освящение храма приходско­му священнику, не предпринимая освидетельствований церковного здания. Так, в 1794 г. «приходские люди» Колодозерского прихода Пудожского уезда направили в адрес консистории прошение, в кото­ром указывали, что «церковь по данному плану ныне нами устроена и совсем приведена в совершенный порядок»[93]. «Резолюция же его пре­освященства на том прошении последовала такова: освятить сию цер­ковь на прежнем антиминсе приходскому священнику с приглашени­ем других»[94]. В XIX—начале ХХ в., как показывают материалы дело­производства и публикации епархиальной прессы, архиерей лично посещал большинство новопостроенных церквей и освящал их[95]. Так, в 1911 г. епархиальный архиерей добрался до удаленного от епархи­ального центра и небольшого Таржепольского прихода и освятил в нем церковь, построенную прихожанами по инициативе местного священника о. Василия Волокославского99.

В целом изучение проблем, связанных со строительством церквей, показывает, что в российском законодательстве XVIII—начала ХХ в. су­ществовала отчетливо выраженная тенденция к постепенной централи­зации надзора за их возведением. С одной стороны, Синод оставлял за собой значительные права в решении данного вопроса, а с другой — епархиальные власти усиливали давление на приходскую общину. Кро­ме того, в течение всего XIX—начала ХХ в. за возведением церквей вни­мательно наблюдало строительное отделение при Олонецком губерн­ском правлении. Так, в 1902 г., несмотря на наличие средств, получен­ных от церковного старосты купца И.С. Мартынова, оно запретило ре­монт купола Повенецкого храма[96]. В конечном итоге строительство церквей отражает сложный процесс поиска компромисса между тради­цией и законодательством, необходимостью строительства храмов за счет прихожан — на основании их «самопроизвольного желания» — и ад­министративным сдерживанием их инициативы исходя из возможно­стей полноценного обеспечения клира будущей церкви.

Оказавшись перед дилеммой: усилить в соответствии с законодательст­вом административный нажим на приход и, следовательно, замедлить восстановление и строительство церквей или ограничиться краткими ре­комендациями прихожанам, позволяя им по собственному усмотрению строить церкви и назначать ругу (жалованье) духовенству во имя скорей­шего возобновления храмов, местные архиереи явно выбрали второй путь. Результатом компромисса между епископом и прихожанами стало круп­номасштабное строительство церквей по всей территории Олонецкой епархии, потребовавшее от местного населения серьезных капиталовло­жений, многолетнего усердного труда, связанного со строительством зда­ний и поддержанием их в надлежащем виде, немалых дипломатических усилий во взаимоотношениях с церковными властями. К 1910 г., по дан­ным отчетов уездных исправников, в Петрозаводске и Петрозаводском уезде имелось 114 церквей, Олонце и его уезде — 68, Лодейном Поле и уез­де — 85, Вытегре и уезде — 70, Каргополе и уезде — 126, Пудоже и уезде — 42, Повенце и Повенецком уезде — 58 церквей. Общее количество церквей и соборов по епархии составило 573[97].

Строительство часовен. Судьба часовен в Олонецкой епархии и в России была принципиально иной. Во-первых, в конце XVII в. пра­вославные часовни России обрели устойчивую связь со старообрядче­ским движением, превратились в один из наиболее значимых симво­лов идеологии беспоповства. Старообрядцы Карелии не исключение: построенные ими часовни оставались в XVIII в. единственной разно­видностью храмов, признаваемой сторонниками «древлего благочес­тия». Во-вторых, в глазах представителей власти часовни ассоцииро­вались с нежелательной приходской автономией, а совершаемые в них обряды менее всего поддавались церковному контролю. Ведь «в северных поселениях, сильно удаленных от приходского храма, поле­вые молебны служили в часовнях грамотеи»[98]. Даже в начале ХХ в. во многих часовнях Олонецкой епархии совершались языческие обря­ды, прихожане варили пиво, которое употребляли тут же, непосредст­венно на праздниках, связанных с местной часовней[99]. Нередко ча­совни строились на местах, в прошлом связанных с языческими куль- тами[100]. Оба эти мотива предопределили исключительно сложное, по большей части отрицательное отношение духовной и светской власти к часовням и связанной с ними обрядностью. B 1722 г. негативное восприятие часовен обрело форму закона: Синод принял указ о «разобрании всех существующих часовен и нестроении впредь но­вых»[101]. Отныне все усилия духовных и светских властей были направ­лены на радикальное сокращение количества часовен. Прочие под­робности жизни прихода, так или иначе связанные с часовнями, со­вершенно не интересовали власть предержащих.

B царствование Екатерины I Синод разрешил моление в уцелев­ших часовнях, распорядившись надзирать за тем, чтобы не причиня­лось «святым церквам обиды и поругания»[102]. B 1734 г. произошел возврат к петровскому законодательству. Синод распорядился не строить новых часовен на месте старых, а имевшиеся оставить в прежнем состоянии, надеясь на их естественное разрушение[103]. Такое компромиссное решение оставалось в силе в течение всего XVIII в. Оно повторено в инструкции «сотскому с товарищи» от 19 декабря 1774 г., которым предписывалось новые часовни «строить не допус­кать, а кто тех селениев <...> силою своею строить таковые часовни отважится, о том вам в канцелярию рапортовать немедленно». Им же предписывалось выяснять причины и обстоятельства постройки имеющихся часовен[104].

Сокращение числа часовен наносило существенный урон материаль­ным интересам церкви и «укрепляло эсхатологические настроения насе­ления»[105]. B 1831 г. произошел ощутимый переворот в отношении Синода к строительству часовен. В марте 1831 г. высший орган церковного управ­ления рассматривал представление олонецкого преосвященного «О суще­ствующих в Олонецкой епархии во множестве часовнях». Архиерей в пер­вые годы своей деятельности, сразу после воссоздания Олонецкой епар­хии, оценил значение часовен для религиозной жизни подведомственной ему территории, собрал подробные сведения об имеющихся в епархии ча­совнях и привел их подробную классификацию. По его мнению, часовни в Олонецкой епархии построены в связи с различными обстоятельствами. Во-первых, по случаю «каких-либо особенных событий в селениях, как то: по случаю скотского падежа, неурожая хлеба и пр.». Во-вторых, в связи с обнаружением чудотворных икон, «при каковых часовнях бывают в известные времена особенно многолюдные собрания и к коим <... > по большей части бывают и крестные ходы из приходских церквей». Третья разновидность часовен связана с погребальной обрядностью: «некоторые выстроены близ селений в местах, где издавна погребают тела усопших». K четвертой разновидности относятся те часовни, которые «находятся в са­мих селениях и выстроены для богомоления по весьма значительной отда­ленности от приходских церквей». И, наконец, епархиальный преосвя­щенный отмечал существование таких часовен, которые появились без какой-либо очевидной причины («кои по существованию своему не име­ют ни одной причины из вышеписанных»)[106].

Архиерей предлагал дифференцировать ограничительные меры в от­ношении часовен. Нельзя, полагал владыка, оставлять часовни «без по­чинки», ожидая их разрушения, поскольку может пострадать «весьма значительное» часовенное имущество. Некоторые часовни архиерей предлагал перестроить в церкви «для того, чтобы церкви были чаще». В ряде случаев часовни построены крестьянами в тяжелые времена и «слу­жили напоминанием о Промысле Божием, спасшем деревню от беды» и с их исчезновением «терялось бы в народе чувство молитвенного упова­ния на Промысел Божий». Во многих часовнях вполне можно, по мне­нию преосвященного, сохранить традиционный порядок службы, но при том условии, чтобы «заведывание оными было священно- и церков- нослужительское и церковным старостою через помощника ему того са­мого селения, где часовня». Полное разрушение часовен могло привести к сохранению в деревнях лишь «чисто домашней раскольнической служ­бы, когда не будет общих собраний даже и в часовнях, где более или ме­нее остается еще чувство к вере господствующей»[107].

Поддержанное Синодом представление олонецкого епископа стало своеобразным закреплением в законодательстве реально су­ществующего отношения церковных властей и самих крестьян — строителей часовен — к этой разновидности храмов. Этот же по­рядок в середине XIX в. закрепил Устав духовных консисторий[108]. Репрессивные меры в отношении содержателей часовен исполь­зовались крайне редко. Как правило, в течение XVIII—XIX вв. разрушались те часовни, которые приобретали в глазах противни­ков господствующей церкви особое, выдающееся значение. Если духовным властям становилось известно о существовании скры­ваемых от глаз начальства часовен, служащих местом сбора «рас­кольнических сонмов», то принимались решительные меры. Так, узнав из донесения священника о часовне с мощами местночти- мых старообрядческих святых Киприана и Епифания, поклонить­ся которым «многолюдством» приходили и местные жители, и па­ломники из Сибири, новгородский и псковский губернатор Я.Е. Сиверс в 1774 г., судя по его рапорту в адрес Синода, распо­рядился отправить в Олонецкий уезд солдат. Часовня была унич­тожена[109]. В XIX в. сходные правила соблюдались неукоснитель­но: «часовню разбирали до основания, если убеждались, что в ней служат раскольники»[110]. Одно из последних дел такого рода дати­ровано 1900 г. Каргопольский уездный исправник доносил об ус­пешном выполнении важного дела. Ему удалось обнаружить в глухом лесу деревянную «избушку, именуемую Шежемской рас­кольнической часовней», которую регулярно посещали местные старообрядцы. «Избушку» разрушили, «лесной материал» уничто­жили, обнаруженные иконы отправили в консисторию[111]. Иногда к часовне просто пристраивали алтарь, превращая ее в приход­скую церковь и прекращая таким способом деятельность старо­обрядцев. Так, в 1838 г. часовня в Чаженском «раскольническом жилище» (бывшем старообрядческом ските) превратилась в при­ходской храм по инициативе олонецкого духовного начальства и при активной поддержке местного благочинного[112].

Законодательное закрепление практики борьбы с незаконными ча­совнями произошло в середине XIX в. B соответствии с правовыми ак­тами Российского государства, содержащимися в Своде законов, «по­строившие или перестроившие часовню или молитвенный дом без раз­решения духовного начальства подлежат суду, а самое здание — унич­тожению»[113]. Изменения наступили лишь в 1883 г. Согласно утвер­жденному императором мнению Государственного Совета, старооб­рядцам разрешалось «исправлять принадлежащие им часовни и другие молитвенные здания, приходящие в ветхость». Единственным ограни­чением стало требование, чтобы «общий наружный вид исправляемого или возобновляемого строения не был изменяем». На производство ра­бот «раскольники» обязывались каждый раз испрашивать разрешение губернатора[114]. B то же время стабильное существование и ремонт тех часовен, которые известны «с древних времен», представлялись духов­ным властям вполне приемлемым. Как говорилось в Уставе духовных консисторий, «издревле построенные благочестивым усердием право­славных предков часовни <...> должны быть сохраняемы, а потому и возобновляемы быть могут»[115]. Аналогичное отношение к строительст­ву часовен сохранялось до начала ХХ в. Устав строительный предписы­вал епархиальным архиереям контролировать строительство часовен и дозволять их возведение «по достойным уважения причинам»[116]. Итак, исследование церковного законодательства показывает, что надзор за «никонианскими» часовнями в XVIII в. не был слишком придирчи­вым, а в XIX в. — постепенно смягчался.

Обратимся к делам, обнаруженным в архиве Олонецкой духов­ной консистории. B тех исключительных случаях, когда строитель­ство новых часовен разрешалось, оно было связано с временными потребностями, а новоявленная часовня рассматривалась как фи­лиал приходской церкви. B 1786 г., например, крестьяне деревни Тивдии Петрозаводского уезда подали в Синод прошение, в кото­ром указывали, что «наперед сего» у них была часовня, которую они «по согласию всего общества разрыли» (что указывает на дос­таточно вольное, несмотря на законодательные ограничения, об­ращение с культовыми зданиями). Синод, посетовав на самоуправ­ство крестьян, разрешил им, как видно из обнаруженного в деле указа, построить новую часовню, приняв во внимание традицион­ный аргумент — невозможность посещения расположенной в семи верстах церкви «как за удалением, так и за водами и распутами». Накопленное «от подаяний доброхотных людей», за исключением средств на покупку свечей и ладана, прихожане обязывались вно­сить в «приходскую свою церковь»[117].

Из других дел видно, что подход к проблеме строительства и со­держания часовен стал дифференцированным. Конкретные решения, исходя из обстоятельств, принимали местные духовные власти на са­мом низшем уровне. Признаков того, что при этом учитывались зако­нодательные решения, не отмечается. Общей закономерностью стало следующее. B XVIII в. строить часовни разрешалось в тех местах, жи­тели которых не могли регулярно посещать церковь. Так, в приказе поповского старосты Лопских погостов, адресованном в 1766 г. свя­щеннику Федору Космину, «накрепко запрещалось» служить в часов­нях, расположенных в Тунгудском стану и в Машезере. B то же время часовни в Березове Наволоке и в Кевять-озере поповский староста разрешал посещать, поскольку эти населенные пункты «от приход­ской нашей церкви имеются в дальней росстаянии и роспутою»[118]. Аналогичным образом был решен вопрос, возникший в связи с про­шением, направленным в 1793 г. в консисторию от часовенного ста­росты Митрофана Федорова и мирского старосты Самойлы Никити­на «с мирскими людьми» «о пристройке при стоящей в их Уножской волости(Колодозерский приход Пудожского уезда. — М.П.) в деревне Лукострове часовни во имя Пророка Илии алтаря и о бытии той ча­совни церковию». Часовню крестьянам, как видно из указа консисто­рии, иметь разрешалось. Церковь же строить не позволялось: велено «относиться в требах к той церкви, к которой приписаны»[119]. В обоих случаях духовные власти, оказавшись перед выбором: разрешить строить и ремонтировать часовни или вовсе лишить крестьян доступа в православный храм, предпочли все же первый путь.

Приходское духовенство часто распоряжалось о строительстве или ре­конструкции часовен по собственной инициативе и явно вопреки требо­ваниям закона. Так, в 1811 г. в Новгородской духовной консистории рас­сматривалось дело о покрытии новым тесом одной из часовен, располо­женных в приходе Олонецкого Николаевского собора. Следствие выясни­ло, что часовня «возобновлена» за счет сумм, незаконно выделенных из часовенной казны, которая по существующим правилам должна целиком передаваться в казну собора[120]. Аналогичное дело рассматривалось Оло­нецкой духовной консисторией в 1871 г. Священник Кенозерского прихо­да был обвинен в освящении незаконно построенной местными жителя­ми часовни. При рассмотрении дела консистория ссылалась на указ Сино­да, датированный 25 августа 1865 г., которым епархиальному начальству предписывалось «делать окончательные постановления об уничтожении или об оставлении тех часовен, которые оказались бы построенными или перестроенными без разрешения духовного начальства»[121]. B обоих случа­ях дело расследовалось дополнительно, и результат, а значит, и судьба ча­совни остаются неясными.

Напротив, случаи, когда приходское духовенство или даже церков­ные власти в вопросе о строительстве часовен следовали букве закона, крайне редки. Представители местной духовной власти стремились, проявляя суровость по отношению к традиционному порядку, избе­жать обвинений в ослаблении бдительности. Примеры противодейст­вия строительству часовен сохранились среди дел Олонецкой духовной консистории, которая в 1793 г. запретила строительство часовен близ деревень Кичаковской и Росляковской. При этом в указе подчеркива­лось, что «ежели кто дерзостию своею где начнет часовню строить и построит и кто до оного строения допустит, с таковыми людьми велено поступать как с преступниками по силе указов»[122]. Такое распоряжение прозвучало несомненным диссонансом на фоне всех других решений о строительстве часовен. В большинстве случаев жизнь подталкивала к компромиссу как местное духовенство, так и Синод.

В условиях, сложившихся в XIX в., местная власть смогла получить важное преимущество в сдерживании инициативы прихожан благодаря требованиям Устава строительного, изданного в 1857 г. Этот документ предписывал строить и «возобновлять» часовни «по планам и фасадам, утвержденным, где следует»[123]. Материалы делопроизводства Олонец­кой духовной консистории показывают, что это предписание неукос­нительно выполнялось. Так, в 1879 г. Олонецкая духовная консистория обратилась в строительное отделение при Олонецком губернском правлении с просьбой утвердить план и смету на строительство часов­ни в Вешкельском приходе. При этом консистория указывала, что ча­совня строится на месте «прежней церкви, построенной в 1654 г. и за ветхостию назначенной к срытию»[124]. В дальнейшем составление архи­тектурного проекта и сметы перед началом строительства или реконст­рукции часовни стало обычным делом[125].

Со своей стороны у крестьян были достаточно веские основания вновь и вновь обращаться в органы власти различных уровней с про­шениями о строительстве часовен, пытаясь преодолеть существую­щие и вновь возникающие административные препоны. Это, как подчеркивалось выше, огромные размеры приходов и, следовательно, трудности, особенно остро ощутимые при провозе к церкви умерших. (Полный отказ от православных обрядов крестьяне тем не менее не допускали.) Другой фактор — традиция, в соответствии с которой строительство часовни велось в память о каком-либо знаменательном событии в жизни деревни. Так, в Толвуйском приходе Петрозавод­ского уезда в деревне Боровской крестьяне в 1791 г. построили часов­ню «по случаю избавления от скотского падежа»[126]. Самовольное воз­ведение часовен такого рода пресекалось с начала XIX в. В 1809 г. новгородский митрополит запретил крестьянам Заднедубровского прихода Каргопольского уезда строить часовни во имя Животворяще­го Креста Господня и преподобного Макария в память об избавлении от эпизоотии («скотского падежа»). Митрополит рассудил, что «не обещания часовни строить услышаны от Бога, а при покаянии возне­сенные к нему молитвы и обещание жить добродетельно и православ- но»[127]. Сходное распоряжение получил благочестивый крестьянин из Каргопольского уезда, намерения которого вполне укладывались в рамки существующей традиции. B 1807 г. он обратился к епископу с просьбой разрешить построить часовню «за благополучное сохране­ние покровом Пресвятой Богородицы от падежа дому моего скота», но получил отказ со ссылкой на распоряжение Синода о запрете стро­ить часовни[128].

Нарратив о затруднениях при исполнении обрядов также далеко не всегда обеспечивал успех крестьянским прошениям. В 1820 г. крестьяне из Boдлoзepcкoй Ильинской волости обратились в Нов­городскую духовную консисторию с просьбой разрешить строи­тельство часовни взамен «по случаю несчастному згоревшей». B качестве аргумента в пользу строительства в прошении, состав­ленном крестьянами, указывалось на затруднения при посеще­нии приходской церкви: «деревни состоят от приходской церкви в пяти верстах, со всех сторон окружены водами, почему в веш- ное и осеннее времена за распутьем, а в летнее иногда за сильны­ми погодами в приходскую церковь для богомоления по рачению прихожанам притти не можно». Консистория распорядилась и в данном случае «вовсе отказать» прихожанам, ссылаясь на указ 1734 г., категорически запрещающий строить часовни[129]. В 1837 г. аналогичное распоряжение консистории получили крестьяне Ги- мольского прихода, самовольно построившие православную ча­совню в деревне Калюшина Гора. Возведенную ими часовню во имя Кирика и Иулитты пришлось разобрать[130].

Запреты преодолевались благодаря настойчивости прихожан и смягчению позиции епархиального архиерея. В итоге часовни полу­чили право на существование. Во-первых, в ряде случаев часовни со­храняли свое архаическое значение предшественниц церкви, и строи­тельство часовен по этой причине приобретало дополнительное оп­равдание. B цитированном выше представлении олонецкого епархи­ального архиерея отмечалось: «Есть пространные(часовни. — М.П.), с хорошими иконостасами, с книгами и колокольнями, так что, при весьма небольшой издержке, может быть исправление часовни в цер­ковь сделано». Например, в 1803 г., при существовании законодатель­ного запрета на строительство часовен, было сделано исключение для прихожан Ковежского прихода Каргопольского уезда, которые обра­тились к епархиальному преосвященному с просьбой о построении часовни «по случаю згорения в том приходе церкви». Аргументом, как и всегда в подобных случаях, послужила необходимость соверше­ния «хотя малых мирских треб, как то: крещение младенцев, отпева­ние усопших»[131]. В начале ХХ в. отмечаются сходные воззрения на ча­совню. В 1902 г. по благословению епископа Назария местные верую­щие отремонтировали часовню, расположенную неподалеку от дерев­ни Машезеро. Аргументом стала «необходимость молитвенного уте­шения», необходимого каждому человеку, «остающемуся здесь, в этом глухом лесном уголку, большею частью наедине с собою»[132].

Во-вторых, внимательный анализ материалов делопроизводства Олонецкой духовной консистории показывает, что главным аргумен­том в пользу строительства часовен для консистории стала экономи­ческая выгода: возможность создания еще одного центра свечной торговли, приносящей приходской церкви ощутимый доход. Именно это предназначение часовни позволяло преодолеть существующие за­преты, а в конечном итоге способствовало сохранению часовен как особой разновидности храмов. В 1824 г. Новгородская духовная кон­систория, явно отказываясь от своей принципиальной позиции, раз­решила возведение часовни близ Предтеченской церкви в г. Каргопо­ле. Основным аргументом при строительстве стало намерение «усерд­ствующих граждан» соорудить часовню «для жительства и продажи свеч церковному сторожу»[133]. Часовни, не приносящие дохода в казну приходских церквей, упразднялись. Так, в 1837 г. Олонецкая духов­ная консистория, рассмотрев дело о «весьма обветшавшей» часовне, расположенной в Boeзepcкoм приходе, приняла решение о ее уничто­жении «по незначительности поступавших в нее доходов»[134]. В начале ХХ в. имелись и случаи обратного характера: существование часовни поддерживалось за счет церковной казны. Так, судя по описанию Ги- мольского прихода Повенецкого уезда местные прихожане из-за без­дорожья и огромных расстояний до приходской церкви «обыкновен­но собираются в воскресные и праздничные дни для молитвы в ча­совни, которые имеются почти во всех деревнях. <...> В часовни обыкновенно отпускается из церкви ладан, свечи и масло. Продажею свечей и вообще всем хозяйством часовен занимаются выборные ста­росты, под контролем приходского причта»[135].

Забота духовных властей о сохранении часовен как источника попол­нения казны приходской церкви проявилась в беспокойстве духовной консистории по поводу того, каким образом организован учет находяще­гося в часовнях имущества и поступающих пожертвований. В 1830-е гг. в документах консистории впервые появляются данные о привлечении церковных старост на часовенные праздники, во время которых часовни получали наиболее обильные приношения. Старосты собирали деньги, делали соответствующие записи в приходо-расходных книгах церквей и возвращались к исполнению своих основных обязанностей[136]. Но и по­сле этих решительных мер в делах духовного ведомства отмечалось, что в некоторых приходах Олонецкой епархии сохраняется своеобразный «ча­совенный сепаратизм»: «приметно, что на часовни в принадлежности их к церквам не довольно обращают внимания(духовные власти. — М.П.), оставляя часовни как бы в заведывании местных крестьян, отчего в сих последних иногда зарождается приверженность к своей часовне, с остав­лением приходской церкви, а церкви несут ущерб как по части усердия взносов, так и по части усердия ко всем христианским обязанностям, в церкви исполняемым»[137].

Существование значительной части часовен в XVIII—XIX вв. ста­новилось возможным именно благодаря находящимся при них клад­бищам. Как пишет Т.Б. Щепанская, «святые места» довольно часто «помечены знаками смерти»[138], «знаками смерти помечались не толь­ко святые места и люди, связанные с ними, но и средства, продукты, вещи, передаваемые в эту систему»[139]. Предназначение территории, прилегающей к часовне, как места погребения осознавалось и при­ходским духовенством. Правда, в Олонецкой епархии такого рода воззрения становились источником конфликтов. В 1823 г. крестьяне Лумбозерской трети Паданского прихода не допустили священника в расположенную при старообрядческом кладбище часовню, где он на­меревался совершить погребальный обряд. Причины излагались тут же: «у них часовня по старообрядчеству». По отношению к духовенст­ву старообрядцы в данном случае были настроены решительно, опре­деленно намекая на активное сопротивление уничтожению часовни и даже проникновению в нее: «если могут, то пусть идут в часовню и разломают дверь». Репрессивные меры в отношении «раскольников» не были применены. Олонецкое губернское правление распоряди­лось «сделать повсеместное священникам воспрещение, чтобы они не делали никакого раскольникам притязания»[140]. Законодательство на­чала ХХ в. воспринимало старообрядческие постройки еще более нейтрально. Старообрядцам позволялось «исправлять и возобновлять принадлежащие им часовни и другие молитвенные здания, приходя­щие в ветхость», всякий раз испрашивая разрешение губернатора[141].



B ряде случаев часовня становилась центром местных праздников, су­дить о которых мы можем на основании довольно незначительных по объ­ему и чрезвычайно туманных свидетельств представителей местных духов­ных властей. Так, в 1824 г. в Лекшмозерском приходе Каргопольского уез­да был обнаружен «деревянный крест, обрубленный на манер часовни», к которому регулярно приходило «немалое количество народа для богомо- ления», а также поступали деньги, холст «и прочее». Все дары хранились в доме одного из крестьян. О характере обрядов, совершаемых близ креста, подробных сведений не сохранилось. Но внешний облик этой местночти- мой святыни послужил достаточным основанием для принятия репрес­сивных мер. Самовольно возведенный крестьянами крест, «обрубленный на манер часовни», был «разобран», а хранящиеся в домах у крестьян под­ношения переданы в ближайшую церковь[142]. Аналогичные праздники происходили в деревне Пелтожи Волостнаволоцкого прихода. Единичный отказ местного духовенства в 1865 г. приехать на праздник стал причиной жалобы крестьян и разбирательства в духовной консистории, которая ре­шила, что во всем виноваты сами прихожане, не приславшие за священ­ником подводу[143]. В начале ХХ в. благочинные с удовольствием отмечали благотворное влияние часовенных богослужений на состояние дел в при­ходах: «Совершение всенощных бдений в часовнях Ильинского прихода, Туксинского, отчасти Водлозерского и Туломозерского с чтениями из жи­тий святых благотворно действует на народ, и он относится к этому делу очень сочувственно, особенно в дальних от погостов деревнях»[144].

Этнографические исследования позволяют сделать более опреде­ленные выводы по рассматриваемому вопросу. По мнению И.Ю. Bинoкypoвoй, большинство деревенских праздников у вепсов «посвящалось святым или событиям православной истории, в честь которых была построена деревенская часовня»[145]. Поскольку часовни довольно часто строились по случаю прекращения «скотского паде­жа», то сама часовня становилась центром праздника, связанного с годовщиной окончания эпизоотии. При этом «жители пригоняли скот к местной часовне, где приходской священник служил молебен и освящал воду в специально приготовленных чашах. <...> После со­вершения ритуала пастух выгонял скот на пастбище»[146]. B некоторых случаях часовенные праздники сопровождались ритуальным пиром — поеданием «мирского» (вскормленного всем «миром») быка[147]. B дальнейшем часовни такого рода оставались предметом почитания. Так, заонежане в случае эпизоотии ходили замаливать грехи в д. Рим, «где стояла заветная, построенная по случаю скотского падежа за один день часовня Ильи Пророка»[148].

Итоги длительных усилий, связанных со строительством часовен в Олонецкой епархии, отражены в статистических сведениях, состав­ленных на основании отчетов петрозаводского полицмейстера и уезд­ных исправников в 1910 г. Довольно многочисленными к этому вре­мени стали городские часовни (что косвенно указывает на поддержку строительства часовен городскими властями и стремление горожан обзавестись этой разновидностью храмов). Так, в Петрозаводске, яв­лявшемся центром епархии, располагалось 15 часовен, Олонце — 3, Лодейном Поле — 6, Bытeгpe — 5, Пудоже — 7, Повенце — 5. Еще бо­лее значительна численность часовен в уездах — в сельских приходах Олонецкой епархии. Наибольшее количество — 350 часовен — распо­лагалось в Петрозаводском уезде. За ним в порядке убывания следо­вали Bытeгopcкий (271 часовня), Каргопольский (267), Пудожский (224), Лодейнопольский (212), Олонецкий (192), Повенецкий (170). Общее количество часовен в епархии к 1910 г. составило 1727, т.е. приблизительно по три часовни на каждую приходскую церковь[149].

Таким образом, приходские традиции доказали свою живучесть. Длительная борьба против строительства часовен, инициированная центральной властью, в XVIII в. оказалась малоэффективной из-за слабой исполнительской дисциплины, невозможности контроля над происходящим в глухих деревнях, двойного стандарта в отношении к старообрядческим часовням и часовням, построенным приверженца­ми официального православия. B дальнейшем, в начале XIX в., борь­ба против часовен и связанных с ними традиций приходской жизни продолжалась столь же безуспешно. Постепенно настойчивые про­шения прихожан, с одной стороны, и лояльная по отношению к ве­рующим позиция местных духовных властей с другой привели к ос­лаблению давления на строителей часовен. K середине XIX в. часовни были реабилитированы, и связанная с ними обрядность стала неотъ­емлемой частью религиозной жизни в Олонецкой епархии.

Имущество приходской церкви. Вслед за постройкой храма, как ча­совни, так и церкви, наступал черед обеспечения их необходимым для богослужения имуществом. Эта проблема являлась одной из наи­более существенных трудностей, которые возникали при обустройст­ве нового церковного здания. С одной стороны, российское законо­дательство XVIII—начала ХХ в. «делало недостижимым крестьянский идеал дешевой церкви»[150], вынуждая прихожан закупать серебряные или, по крайней мере, оловянные церковные сосуды, шелковые ризы для духовенства[151]. С другой стороны, крестьяне разных местностей России «ревностно относились к своей церкви»[152], прилагали усилия для ее «благоукрашения». В то же время епархиальная печать даже на рубеже ХХ в. подчеркивала бедность большинства олонецких храмов: «Храмы в Олонецкой епархии в большинстве деревянные, бедные церковною утварью и часто очень обветшалые»[153].

При изучении данного вопроса необходимо различать церков­ное имущество, предназначенное для «благолепия» храма, и обес­печение духовенства, осуществлявшееся за счет приписанной к церкви земли, «доброхотных» подношений за исполнение треб. Здесь иногда возникают споры. В историографии северной дерев­ни XVII в. утвердился термин «землевладение приходских церк- вей»[154]. Источники свидетельствуют, что статус церковной земли в XVIII в. радикально изменился. Во-первых, приписанную к храму землю в большинстве случаев обрабатывали сами священно- и церковнослужители. Во-вторых, церковники не могли свободно распоряжаться отведенной им землей. В то же время в материалах делопроизводства мной не обнаружены случаи, когда в казну при­ходских церквей поступал доход с земли или когда церковные на­делы находились в ведении церковного старосты. Н.Д. Зольнико- ва, изучавшая имущественное положение духовенства по сибир­ским источникам XVIII в., придерживается аналогичной точки зрения[155]. Противоположную позицию высказывает А.В. Камкин. Он полагает, что «практика сдачи церковной земли в аренду, сис­тематической продажи хлеба и сена с церковных пожен» сохраня­лась и в XVIII в[156]. Итак, поскольку проблемы обеспечения духо­венства за счет приписанной к храму земли будут рассмотрены ни­же, обратимся к вопросам, связанным с путями и способами фор­мирования имущества приходской церкви.

Имущество церкви складывалось из первоначального взноса от прихожан, состоящего из необходимых согласно закону утвари и одеяний, а также из «самопроизвольных даров», предназначенных приходской церкви. Изучение данного вопроса осложняется специ­фическим характером источников. Ведомости о состоянии церков­ных приходов, в которых приведены массовые данные по изучаемому вопросу, содержат лишь общие суждения о «благолепии» церквей и сведения о металле (олове или серебре), из которого изготовлены церковные сосуды. Описи церковного имущества и приходо-расход­ные книги церквей, содержащие более подробные сведения, сохрани­лись в крайне незначительном количестве. Такой своеобразный ис­точник, как дела об ограблении церквей, содержит данные лишь о не­многих предметах, привлекших внимание воров. В основном их инте­ресовало содержимое «казенного ящика», в котором хранились день­ги, собранные в качестве «доброхотного подаяния» от прихожан и вы­рученные в ходе «свечной продажи».

Ведомость о состоянии церковных приходов Олонецкой епархии, со­ставленная в 1802 г. и словно подводящая итоги XVIII в., содержит крат­кие сведения о 82 церквях, из которых в 24 имелись лишь оловянные со­суды, а в 58 — купленная «мирскими людми» серебряная утварь[157]. Иногда в ведомости содержатся несколько более подробные сведения об имуще­стве приходской церкви. Так, в Вешкельском приходе к началу XIX в. име­лись «серебряные с позолотою» церковные сосуды[158], а в Фоймогубском, наоборот, «серебряных сосудов за нерачением прихожан не имеется»[159]. Обобщенные оценки состояния церквей дают следующую картину: в чис­ле «хорошо благолепием украшенных» названы 36 церквей, «посредствен­но» — 42, «еще украшаются» (вероятно, после пожара или ограбления) 4 церкви[160]. Попытки сопоставить уровень обеспечения церквей необхо­димым для богослужения имуществом с какими-либо оными показателя­ми, характеризующими приходы, как правило, заводят в тупик. Напри­мер, Ругозерская церковь со 125 приходскими дворами «благолепием ук­рашена хорошо, сосуды церковные оловянные»[161], а Ялгубская церковь со 110 дворами, наоборот, имеет «сосуды для священнослужения серебря­ные, благолепием украшена хорошо»[162]. Список подобного рода несовпа­дений между размером прихода и состоянием церковного «благолепия» можно продолжить. Эти ощутимые противоречия могут объясняться толь­ко одним: различным, по выражению чиновников консистории, «рачени­ем» прихожан, которое трудно выразить в каких-либо более точных, чем приведенные, качественных характеристиках.

Свидетельств о формировании церковного имущества известно немного. Ясно, что, обеспечив необходимый минимум, при наличии которого церковь могла быть освящена, прихожане продолжали забо­титься о благосостоянии своего храма. Иногда имущество храма по­полнялось за счет «мирских» сумм. Так, староста-«возмутитель» Клим Соболев в показаниях сенатской следственной комиссии в 1774 г. ут­верждал, что из «мирских» денег им было отдано «рещиком Вологод­ского уезду крестьянину Степану Афанасьеву за резбу в церкви коно- стаса десят рублев»[163]. Объектом особых забот прихожан всегда оста­вался церковный колокол. Ведь «его мощь и красота звучания не только поднимали религиозные чувства верующих, но и престиж церкви и прихода»[164]. Уникальным источником по вопросу о путях пополнения церковного имущества является «Опись Остречинского погоста выставки Ивенской, колико в церквах разных имеется ве­щей». По данным этого документа, прослеживается процесс форми­рования имущества церкви на протяжении 30 лет (первая запись да­тирована 1758-м, а последняя — 1798 г.). Основными дарителями все­гда оставались крестьяне. Один из них, Фома Андреев, в 1758 г. «по­ставил» образ Илии Пророка «с чудесами» и медную лампаду весом в три с половиной фунта; Митрофан Андреев в 1764 г. преподнес храму образа Живоначальной Троицы и Пресвятой Богородицы Владимир­ской. Одежда «камки голубой с золотыми травами оплечье» дана в 1771 г. «крестьянской женой» Февронией Яковлевой; медный «благослов­ляющий» крест куплен крестьянином Никитой Егоровым в 1787 г. Наиболее крупные вклады, судя по цитируемому источнику, сделаны коллективно «всеми приходскими людьми». В 1762 г. ими «устроено» паникадило, в 1765-м — иконостас. На церковные, собранные церков­ным старостой с прихожан деньги в разные годы удалось обзавестись и серебряными позолоченными сосудами, потиром, дискосом, двумя блюдцами, лжицей весом в два фунта. Пополнялось церковное имуще­ство и за счет вкладов клира. В 1760 г. священник Федор Киприанов купил для церкви образа Пророка Илии и Николая Чудотворца. Не обходили церковь вниманием и представители торгового сословия. В 1798 г., например, петрозаводский купец Алексей Яишников вручил церковному старосте «бархату красного кресты и около обложены зо­лотым позументом, штофу голубого с золотыми травами оплечье», а его земляк купец Артемий Гаврилов — «подсвечник носящей медной весом восемь фунтов»[165].

Особый интерес представляет обнаруженное в этом же деле «усло­вие», данное прихожанами священнику в 1805 г.: прихожане обязыва­лись купить «к церкви нашей Илии Пророка новый колокол весу не менее шести пуд, и что за оный будет договорено, отдать по цене де­нег, то сим обязуемся каждый от своего усердия <...> особо платить». Предполагалось использовать всю имеющуюся в церкви медь, кото­рую прихожане решили или «употребить на колокол» или продать[166]. Такой порядок решения имущественных вопросов церкви показыва­ет, что и в начале XIX в. сохранялся приходской обычай, в соответст­вии с которым «религиозные общины <...> распространяли право бесконтрольного распоряжения и на церковные принадлежности». В их ведении находились «различного рода имущества, движимые и не­движимые, приписанные к церкви не только со стороны данной ре­лигиозной общины, но и безразлично со стороны отдельных чле- нов»171. Недостающие деньги крестьяне надеялись собрать «от добро­хотных дателей как здесь, равно и в Санкт-Петербурге». К «условию» прилагался список прихожан, собирающихся пожертвовать деньги на колокол с указанием сумм предполагаемых вкладов[167]. В начале ХХ в. унаследованный от предшествующих столетий способ пополнения церковного имущества оказался востребованным. Так, в 1911 г., за­вершив строительство церкви, крестьяне из деревни Пялозеро Муно- зерского прихода собрали 1500 руб. на иконостас[168].

Далеко не все устоявшиеся способы пополнения церковной казны находили поддержку в Синоде. Недовольство вызывала торговля, процветающая в храмовые праздники. Столкнувшись с подобного ро­да практикой в общероссийских масштабах, Синод в 1747 г. издал указ «О нестроении лавок близ церквей»[169], однако это распоряжение никогда не цитировалось в материалах делопроизводства местных ор­ганов власти. По данным священнического рапорта, поступившего в Олонецкую духовную консисторию из Повенецкого уезда в 1799 г., во многих местностях «в дни праздничные и особливо в храмовые кресть­яне разных приходов, въезжая в ограды к святым церквам и вокруг них, торгуют разными для крестьян потребностями». Торговля велась край­не бесцеремонно, поскольку продавцы явно чувствовали себя главны­ми действующими лицами и не страшились наказаний: «во время со­вершения божественной литургии криком и народной молвой делают помешательство, около церкви ходят в шапках, сквернословят и руга- ются»175. По замечанию Г.Р. Державина, такая же торговля процветала и в Остречинском погосте Олонецкого уезда и в Пудоже.

Иногда находящиеся близ церквей лавки становились имуществом са­мого храма и использование для коммерческих целей пространства, при­мыкающего к церкви, становилось одним из источников ее «благолепия». В такой ситуации избавиться от развязных торговцев было непросто. Объ­ехав вверенную его управлению Олонецкую губернию, Г.Р. Державин за­писал в «Поденной записке ...»: «в городе Пудоже бывают две ярмонки <...> для них построено при церкви 12 лавок <...> кем построены лавки сии, неизвестно, доходы же, с них собираемые, принадлежат церквам»176. Сходная ситуация отмечена и на крупнейшей в Олонецкой епархии Шунгской ярмарке. Для «бываемых неоднократно в год ярманок» был уст­роен особый «Гостиный двор». По данным прошения повенецкого уезд­ного благочинного Василия Григорьева, лавки «из давних пор и до сего дня» находились при церквах и были неоднократно «постройкою попол­няемы на казенную сумму». Доходы, получаемые с лавок, поступали в каз­ну церкви[170]. В 1862 г. возобновилось рассмотрение дела о принадлежащих церкви торговых заведениях. Местный причт сообщил консистории, что «от отдачи в наем лавок деньги поступают в церковный капи­тал»[171]. Сохранившиеся свидетельства, таким образом, позволяют го­ворить о том, что не только здание церкви, но и пространство, при­мыкающее к комплексу приходских храмов, использовались для сугу­бо утилитарных целей. По данным 1907 г., в Мошинском приходе

Каргопольского уезда регулярно проходили местные «торжки», во время которых крестьяне и купцы арендовали принадлежащие местной церкви

179

лавки, пополняя казну местного храма[172].

Разбогатевшие в ходе торговли крестьяне оказывали своей церкви ощутимую помощь и поддержку. Сведения об этом встречаются в до­кументах консистории в огромном количестве. Так, торгующий кре­стьянин А.Ф. Нечаев, который в течение нескольких лет являлся кти­тором Кенозерской Успенской приходской церкви, в конце XIX в. на свои средства построил каменную ограду вокруг Кенозерского погос­та, приобрел праздничный (главный) колокол для колокольни. Для другого кенозерского храма, во имя Николая Чудотворца, Нечаев приобрел ценный иконостас стоимостью более 7000 рублей работы петербургского художника Петрова[173]. В этот же период священник Н. Кенорецкий обратился к «богомольному и щедрому русскому на­роду» и получил многочисленные дары для Коловской приходской церкви, расположенной в Пудожском уезде. Новые приношения по­ступили вскоре. Проживающий в Москве пудожский мещанин М.И. Плоскирев прислал Евангелие в бархатном переплете и сереб­ряно-позлащенном окладе, дарохранительницу и облачения для духо­венства, московский купец Н.И. Власов — траурные священнические облачения, врач из города Томска Н.И. Плоскирева — напрестольный крест и т.д. Всего пожертвований поступило в казну Кенозерского храма на сумму около 500 рублей[174]. Иногда внезапную помощь при­ходские храмы получали от лиц, в прошлом имевших отношение к Олонецкой епархии и ясно представляющих нужды ее церквей. Так, в 1915 г. в Ряговскую Благовещенскую церковь поступило Евангелие от епископа Тобольского и Сибирского Варнавы[175], начало духовной карьеры которого было связано с Карелией.

Местные священники занимались поисками благотворителей и, найдя радетеля, в течение длительного времени регулярно получали от него всестороннюю поддержку. Так, священник Лычноостровско- го прихода А. Преображенский, «заручившись от знакомых адресами благотворителей», написал письмо санкт-петербургской купчихе Бультяковой. Вскоре после этого он получил помощь на приобрете­ние имущества и ремонт храма. Купчиха стабильно поддерживала все начинания священника в течение десяти лет[176]. В 1879 г., по сведени­ям из отчета олонецкого благочинного, неизвестный благотворитель из Санкт-Петербурга и крестьяне Ильинского прихода «возобновили чрез новую живопись ветхие и не совсем правильно писанные ико­ны», позолотили иконостас, «с употреблением ими от своих средств на это святое дело более двух тысяч рублей»[177]. Другой благотвори­тель, санкт-петербургский купец В.Б. Богданов, в этом же году по­жертвовал церкви Горского прихода икону святителя Николая, «пи­санную на золотом фоне с чеканкою в киоте за стеклом»[178].

Наиболее часто встречающаяся форма вклада — от частных лиц — была связана с различными событиями в жизни прихожан. Вполне вероятным представляется суждение С.В. Кузнецова о причинах по­явления этой традиции: «жертвовали охотно и часто имели при этом в виду намерение загладить какой-нибудь грех»[179]. Свидетельства о та­кого рода подношениях носят случайный характер. Сами эти подар­ки, как и грехи, оставались эпизодическими. «Женщины чаще всего при болезнях близких давали обещание пожертвовать в церковь кусок холста, полотенце, платок»[180]. Судя по прошению крестьян Остречин- ского погоста, поступившему в Олонецкую духовную консисторию в 1781 г., как «опущали оне, священники, мертвое тело крестьянина Алексеева в землю на холсте, которого было четырнадцать аршин, и оной отдан в казну церковную церковному старосте»[181]. В XIX в. слу­чаи такого рода не исчезли. Так, в конце столетия в Вытегорском приходе жители, отправляясь на работу, молились в церкви, просили у Бога «успеха и благополучия», давали обещание «дать пай (или то­пор) на церковь Божию»[182].

В России повсюду сохранялась традиция, в соответствии с которой средства, необходимые для ведения церковного хозяйства, поступали в бюджет храма от завещателей. В XVI—XVII вв. православные священники «получали значительные суммы как духовные отцы, по завещаниям»[183]. В изучаемый период сходный порядок пополнения церковной казны и до­ходов клириков сохранился. Наиболее крупные пожертвования на цер­ковь «делали перед смертью»[184]. В 1887 г. эта традиция закрепилась в зако­не, который позволял церквам, монастырям и архиерейским домам «при­обретать имущества по духовным завещаниям»[185]. На практике этот источ­ник пополнения церковного имущества появился гораздо раньше. Оло­нецкая епархия не стала исключением. Так, крестьянин Козма Андреев в 1786 г., «будучи при тяжкой болезни», как явствует из его завещания, оце­нил свой дом «со службами» в 100 рублей, из которых велел дать двум при­ходским священникам по 20 рублей, родственнице — также 20, а на цер­ковь пожертвовал 40 рублей[186]. Точно так же поступил пономарь Иван Исаев, который в 1790 г. завещал своей приходской церкви 10 рублей[187]. Иногда завещали предметы церковного обихода. Так, в Каргополе, в древ­ней Воскресенской церкви располагалась особо почитаемая местным на­селением икона, пожертвованная храму по завещанию купца Г.С. Мох- наткина[188]. Отказ завещать что-либо приходской церкви и духовенству становился экстраординарным событием и чаще всего обусловливался лютой ненавистью к «никонианам». Так, перед последним каргопольским самосожжением в 1860 г. один из старообрядцев составил завещание, в ко­тором предписывал разделить его имущество между родственниками, «а антихристовым слугам ни до чего не касаться, в проклятую кумирницу, бесовское сонмище, сиречь в церковь, ничего не давать»[189]. В начале ХХ в. приток средств от завещателей в казну храма не только не иссяк, но и по­полнился взносами от представителей иных, кроме крестьян, сословий. Так, в 1915 г., судя по доношению олонецкого благочинного, статский советник К.Н. Гурьев завещал 250 рублей в пользу приходской церкви «на вечное поминовение»[190].

Для подавляющего большинства прихожан посильное пополнение церковного бюджета оставалось одной из главных обязанностей, свя­занных с участием в религиозной жизни. Наиболее подробные сведе­ния о доходах и расходах приходской церкви обнаружены в «Книгах для записки церковной денежной казны». Как правило, в XVIII, XIX и в начале ХХ в. доход церкви был небольшим — несколько десятков рублей. Средства тратились на покупку муки и меда для выпечки про­сфор, а также на свечи, церковное вино, деревянное масло, реже на оплату труда иконописца. Так, в 1769 г. доход Типиницкой церкви во имя Илии Пророка составил 6 рублей 98 копеек, из которых остаток от прошлого года — 22 копейки, «свечная продажа» принесла 3 рубля 25 копеек, а в качестве «доброхотного подаяния» от прихожан удалось получить 3 рубля 51 копейку. Расход составил 7 рублей 90 копеек[191]. Интересен факт преобладания расхода над доходом, даже с учетом ос­татка от прошлого года. Он свидетельствует как об исключительной честности церковного старосты, так и о порядке ведения финансово­го учета: не все доходы вносились в книгу.

В XIX—начале ХХ в. порядок хранения церковных сумм поменял­ся: теперь, согласно Уставу духовных консисторий требовалось пере­давать церковные суммы «в государственные кредитные учреждения для приращения процентами», а церковные старосты и духовенство получили распоряжение «не оставлять в церкви без надобности более ста рублей»[192]. К концу XIX в. пожертвования прихожан в совокупно­сти составляли серьезные суммы. Так, в 1895 г. в церкви Олонецкой епархии поступило от жертвователей 55 846 рублей. Внушительная цифра составилась из кошелькового и кружечного сбора, пожертво­ваний на устройство церквей, доходов с имений и прочих видов при­ношений от верующих. Определенная часть средств предназначалась «на распространение православия между язычниками», «восстановле­ние православия на Кавказе» и на «улучшение быта православных в Палестине», однако большая часть сумм направлялась на нужды при­ходских храмов[193].

И все же идиллическую картину неустанной заботы о приходском храме нарушало серьезное противоречие. В ряде приходов, особенно в XVIII в., крестьяне проявляли большую заботу о местных часовнях, не­жели о приходской церкви. Это явление впервые замечено властью в 1766 г., когда Олонецкая духовная консистория обратила внимание на бедность некоторых приходских церквей и стала изучать причины та­кого положения. Оказалось, что «во многих де Лопских погостов церк­вах в церковнослужении имеются недостатки, то есть в книгах, вине церковном, в свечах и протчем, которыя принуждены священно- и церковнослужители сами своим коштом покупать». Причину создав­шегося положения консистория видела в существовании множества часовен. Местные жители «получаемые в те часовни денежные доходы погодно никуда не употребляют, а имеют у себя» и на ремонт церквей «ничего не дают». Устранить эту проблему, казалось, можно простым распоряжением: живущим в деревнях посадским и крестьянам конси­стория предписала «те часовни иметь под ведением приходских свя­щенно- и церковнослужителей и церковных старост з запискою и ос­тавшиеся за расходом деньги употреблять на церковные потребы»[194].

Бороться с прошедшей века, устоявшейся приходской традицией оказалось непросто. С одной стороны, в начале XIX в. проявились за­метные признаки устранения отмеченных трудностей. В 1830-е гг. в документах консистории появляются данные о привлечении церков­ных старост на часовенные праздники, во время которых они собира­ли деньги в пользу приходской церкви, делали соответствующие за­писи в приходо-расходных книгах и возвращались к исполнению сво­их основных обязанностей в местном храме[195]. С другой стороны, в делах духовного ведомства в этот же период отмечалось, что часовни остаются «как бы в заведовании местных крестьян». Вследствие тако­го порядка «в сих последних иногда зарождается приверженность к своей часовне, с оставлением приходской церкви». Поэтому «церкви несут ущерб» как по части размеров взносов, «так и по части усердия ко всем христианским обязанностям, в церкви исполняемым»[196]. Это явление оказывало негативное воздействие на состояние церковного хозяйства. Оценивая состояние приходского имущества, епархиаль­ный архиерей в 1870 г. приходил к малоутешительному выводу: слиш­ком многие церкви находятся в плачевном состоянии. Основной при­чиной этого, лежащей на поверхности, епископ считал «древность и обветшалость». Но имелись и иные, значительно более насторажи­вающие духовное ведомство причины. «Храмов благолепных, — гово­рилось далее в отчете, — с дорогою утварью встречено весьма немно­го». Причина этого — «бедность и малочисленность прихожан, строя­щих и украшающих свои храмы более на постороннюю благотвори-

204

тельность, чем на свои средства»[197].

Для объединения усилий прихожан в деле обеспечения храма не­обходимым для богослужения имуществом или, используя термино­логию источников, для «благоустройства приходской церкви», а так­же для начального обучения детей и благотворительности в России начали создаваться приходские попечительства. «Положение о при­ходских попечительствах при православных церквах» утверждено им­ператором 2 августа 1864 г. и вписывалось в число мероприятий цер­ковной реформы 1860—1870-х гг.[198] Обязанности попечительств за­ключались в удовлетворении нужд приходской церкви, поиске средств на ремонт и строительство церковных зданий, учреждении школ, больниц, богаделен и других благотворительных учреждений, в наблюдении за тем, чтобы приходское духовенство пользовалось все­ми предоставленными ему приходом разновидностями содержания. Источником средств попечительств стали добровольные пожертвова­ния прихожан. Из их же числа большинством голосов избирались члены попечительств. Непременными членами попечительств назна­чались священник и церковный староста. Во всех делах (прежде всего в финансовых вопросах) попечительство было обязано отчитываться перед прихожанами.

Это нововведение в целом соответствовало традиционному укладу приходской жизни, являлось его законодательным закреплением и по­этому нашло поддержку у прихожан[199]. Так, в марте 1864 г. возникло приходское попечительство в Кондужском приходе. В течение первого года деятельности попечительство пожертвовало церкви колокол весом 254 пуда и серебряную лампаду, наделило клир дополнительным зе­мельным участком в 30 десятин «удобной земли», из собственных средств «оказало весьма многие пособия во время голода»[200]. В начале ХХ в. попечительства продолжали успешно действовать. Как видно из отчета Оштинского попечительства, оно занялось благоустройством приходского храма, однако из-за неурожая и недостатка средств не смогло завершить ремонт по заявленному им ранее плану[201].

Усилиями местного епархиального начальства деятельность попе- чительств была согласована с действующей системой сохранения и преумножения церковного имущества. В их ведении оставалось соб­ранное по приговорам крестьян, а суммы, вырученные от свечной продажи, и все иные доходы церкви находились в ведении церковно­го старосты и причта[202]. Попечительства возникали не во всех прихо­дах. Так, судя по отчету олонецкого благочинного за 1879 г., в его ок­руге «не имеется доселе ни попечительств и никаких других благотво­рительных обществ». На появление их в ближайшее время рассчиты­вать не приходится. Причинами стали бедность народа, «разбросан­ность одного селения от другого», приверженность старообрядчеству «наиболее богатых и влиятельных лиц в сфере народа», непонимание верующими «значения и плодотворности сих учреждений при при­ходских церквах для пользы народа»[203]. Тем не менее приходские по­печительства оказались одним из успешных начинаний периода ве­ликих реформ. В дальнейшем деятельность приходских попечи- тельств дополнилась усилиями обществ трезвости, имеющих сходное предназначение, но заинтересованных также в избавлении крестьян он алкогольной зависимости. Так, судя по отчету Ладвинского обще­ства трезвости за 1910 г., местная церковь получила от принципиаль­ных противников алкоголя лампаду к иконе Св. Николая[204].

В 1905 г. появились Правила устроения церковно-приходской жизни в Олонецкой епархии, в которых прихожанам и духовенству отводилась значимая роль в имущественных вопросах. Верующие и клир составляли церковно-приходское собрание, которое решало во­просы расходования сумм прихода, сооружения и содержания храмов и причтовых домов[205]. Согласно правилам в приходах следовало соз­давать церковно-приходские советы, чьи функции в основном совпа­дали с обязанностями попечительств. Советы обязывались «стать в помощь священнику в исполнении его пастырского долга», постоян­но наблюдать за жизнью прихожан, заботиться о благолепии храма, о школе, «которая называется иногда преддверием храма», добиваться «прекращения вражды и злобы между прихожанами», организовывать «разумные развлечения в воскресные и праздничные дни»[206]. Изуче­ние нормативных документов показывает, что в отличие от попечи­тельств советы были обязаны заботиться о нравственности прихожан, их душевном комфорте и благочестии, а не только об имущественных вопросах и организации благотворительности в приходе. Так, в 1908 г. состоялось первое собрание церковно-приходского совета при Сал- менижском приходе Петрозаводского уезда, на котором местные кре­стьяне решили приобрести икону, «озаботиться приисканием сбор­щика добровольных пожертвований» для нужд храма, «все кладбища привести в подобающий им приличный вид»[207].

Пытаясь бороться против бедности церквей и невнимания отдельных прихожан к нуждам храмов, епархиальное начальство постоянно прила­гало усилия, направленные на пополнение церковного имущества. На­правления этих усилий со временем менялись. Так, во второй половине XIX и начале ХХ в. епархиальное начальство озаботилось комплектова­нием приходских библиотек. Закон определял список книг, которые обязательно должны находиться в каждом храме[208]. В документах архива Синода за 1870 г. отмечается, что в Олонецкой епархии библиотека от­ныне стала одним из обязательных элементов имущества храма. Епархи­альное начальство, «имея в виду, что одним из лучших пособий для при­ходских пастырей могут служить духовные книги и журналы», постоян­но заботилось о том, чтобы при церквах появились библиотеки. При этом считалось необходимым, чтобы «библиотеки эти с каждым годом пополнялись по возможности лучшими, пригодными для простого на­рода изданиями и чтобы приходские священники располагали прихожан читать под своим руководством книги из церковных библиотек»[209]. Пет­розаводский съезд благочинных прямо указывал на необходимость «оза­ботиться устройством библиотек непременно при всех церквах». В том случае, если у прихожан какой-либо из церквей не хватало денег, следо­вало «начать дело хотя с самых незначительных размеров, примерно с рубля и к помощи таким церквям располагать причты и старост более состоятельных церквей, а также обращаться и к частной благотворитель- ности»217. Имеющаяся в церковных библиотеках литература могла ис­пользоваться для самых разных целей. Так, состоявшийся в 1906 г. съезд миссионеров Олонецкой епархии прямо предписывал приходским свя­щенникам использовать книги, находящиеся в библиотеках при храмах, для дискуссий со старообрядцами[210]. В отчетах благочинных в начале ХХ в. указывалось, что по мере роста грамотности населения библиотеки становятся нужными не только приходскому духовенству, но и местным жителям. Благодаря регулярному чтению последние смогут не только «получить удовлетворение своей любознательности», но и избавятся «от пороков и разных суеверий и предрассудков»[211].

В то же время прежние, традиционные способы пополнения хра­мового имущества и заботы о нуждах церкви сохранялись и действо­вали одновременно с попечительствами и советами. Отмечаются ре­гулярные пожертвования прихожан в пользу храма. Так, в Тарже- польском приходе, построив церковь, местные крестьяне приобрели иконы и церковную утварь «путем пожертвований», а также взяли не­обходимые предметы из бывшей часовни[212]. По данным описания Тихмангского прихода Вытегорского уезда, составленного в 1908 г., верующие «жертвуют на храм хлебным зерном от полевых трудов, жертвуют и от рыбных промыслов». Совсем недавно, говорилось да­лее в статье, местные рыбаки получили благословение от епископа «за пожертвованные ими в свою церковь запрестольные кресты, ме­таллические хоругви и плащаницу стоимостью на 200 рублей»[213]. До­кументы фиксируют случаи приобретения икон специально для со­хранения памяти о том или ином примечательном событии в жизни страны. Так, в 1879 г. крестьяне Устьмошского прихода Каргополь­ского уезда совместно с приходским духовенством приобрели для своей церкви икону святого Александра Невского специально «по случаю спасения жизни государя императора». Отныне перед этой иконой 19 ноября, в день памяти благоверного князя, совершалась литургия и молебен за здравие царя[214].

Отдельные прихожане на протяжении всего изучаемого периода, в том числе и в начале ХХ в., сталкиваясь с непростыми жизненными си­туациями, продолжали жертвовать иконы и церковную утварь, улучшая тем самым церковное «благолепие». Например, отправляясь на войну, «нижние чины» из Вытегорского уезда решили в 1905 г. приобрести в ме­стный Вознесенский храм образ Казанской Божией Матери[215]. Чаще всего причины пожертвований остаются неясными, однако из имею­щихся источников видно, что прихожане постоянно приобретали для своей церкви разнообразные необходимые предметы. Так, в 1906 г. при­хожанка В.Н. Юрьева приобрела и передала в Юштозерскую церковь Повенецкого уезда дьяконское и священническое облачение, «одежду на престол», бронзовый вызолоченный крест[216]. К принятию срочных мер и экстренному пополнению церковного имущества прихожан понуждала необходимость срочного восстановления отдельных элементов церков­ного убранства. Так, в 1902 г. в Вохтозерском приходе молния повредила иконостас. Поиски благотворителей оказались успешными: 200 руб. по­жертвовал будущий святой И. Кронштадтский (о. И.И. Сергеев), другая половина суммы поступила от Олонецкого земства. В итоге иконостас был восстановлен «благолепно»[217].

Таким образом, обеспечение храма в XVIII—начале ХХ в., как и прежде, зависело главным образом от воли прихожан. Ни духовные правления, ни консистория не располагали реальными возможностя­ми воздействия на приходскую общину в этом, казалось, специфиче­ски церковном вопросе. И тем не менее подавляющее большинство церквей, по оценке самого духовного ведомства, вполне соответство­вали необходимым для богослужения стандартам. Естественно, что прихожане разными способами, нередко за собственный счет обеспе­чив всем необходимым храм, оставляли за собой значительные права в распоряжении церковным имуществом.

Церковные старосты. Рассмотрение вопросов благосостояния храмов невозможно без изучения круга обязанностей церковного старосты. Он являлся посредником в материальных вопросах между приходской общи­ной и клиром. Некоторые церковные старосты из числа местных богачей стремились получить власть над причтом, особенно над молодыми свя- щеннослужителями[218]. При этом они могли опереться не столько на букву закона, сколько на традицию, закрепляющую за ними серьезные полно­мочия. «Институт церковных старост, — пишет Н.Д. Зольникова, — хоро­шо известен и ранее XVIII в., хотя и не имел повсеместного распростране­ния. Так, он существовал в XVII в. на Русском Севере, но в начале XVIII в. церковных старост имели не все московские церкви»[219]. Обязательным из­брание церковного старосты становится в 1718 г. Петровский указ требо­вал: «церквам иметь старост»[220]. На них, в частности, возлагалась забота о строительстве домов для священников. Новый указ, посвященный цер­ковным старостам, датирован 1721 г. и предписывал им контролировать расход средств, поступающих от «свечной продажи». Старосты должны были иметь документы, подтверждающие факт избрания на должность — «выборы» от прихожан[221]. Указ 1736 г. подтверждал прежние распоряже­ния и ставил старост под контроль клира в расходовании денег из церков­ной казны. Требовалось «учредить при каждой церкви особливые шнуро­вые книги и по листам скреплять всем кояждо церкви священнослужите-

230

лям своими руками»[222].

Практическое воплощение всех этих распоряжений прослежива­ется по олонецким материалам. Так, прихожане Ольховской волости

Каргопольского уезда церкви Преображения Господня совместно с клиром избрали в церковные старосты, как видно из «выбора», одно­го из прихожан, Михаила Афанасьева, «на сей(1778. — М.П.) год для збору приходу денежной казны и прочаго»[223]. Как показывает анализ этого документа, «выборы» церковных старост в общих чертах вос­производят формуляр «выборов» священно- и церковнослужителей, но без свидетельств о достоинствах кандидата. Олонецкая духовная консистория в XVIII—начале ХХ в. рассматривала избрание и смену церковных старост как прерогативу «приходских людей», ограничива­ясь утверждением представленных крестьянами кандидатур. В 1801 г., например, через Пудожское духовное правление, прихожанам Пудож­ского погоста объявлен указ консистории, согласно которому разреша­лось, «буде они в церковном их прикащике Федоре Анисимове в собра­нии от доброхотнодателей для церкви казны и в хранении оной какое- либо имеют сомнительство, то могут они к прекращению всякой не­удобности ево сменить и по воли своей на место ево избрать в таковое звание другого из собратий своих беспорочного и заслуживающего в

232

том вероятия человека»[224].

Старосты совместно с причтом следили за состоянием церковного имущества, заботились о приобретении для церковных потребностей вина и муки для просфор. Круг обязанностей церковного старосты регламентировался законодательством довольно приблизительно. Нет никаких оснований предполагать, что функции старосты выхо­дили за рамки контроля над поступлением и расходованием церков­ных сумм и сохранностью разнообразного имущества, находящегося в храме. Во всяком случае упоминаний о церковном старосте, являю-

233

щемся одновременно приходским поверенным233 или выполняющем по сути дела обязанности сельского старосты[225], мною не обнаружено. Позиция местной духовной власти в вопросе о взаимоотношениях между священно - и церковнослужителями с одной стороны и церков­ным старостой (а фактически «приходскими людьми») с другой, вид­на из ряда документов. Так, епископ Олонецкий и Каргопольский Ио- анникий в 1774 г., наставляя священника в сложном и запутанном во­просе о взаимоотношениях с церковным старостой, писал в резолюции: «тебе, священнику с прихожанами, выбрать у себя из мирских людей колико есть пристойно и велеть тем выборным по прежним описным книгам святую церковь и в ней святые иконы и всякую церковную ут­варь, и казну, и письменные всякие крепости, и все, что при той церкви есть наличное, пересмотря, отвесть за показанных церковных прикащиков Махилева и Шадрина с роспискою»[226].

Даже в экстремальных случаях, когда, например, по недосмотру церковного старосты в 1796 г. оказалось «покрадено» церковное иму­щество, епископ, отвечая на провокационный вопрос о пересмотре полномочий церковного старосты, подчеркивал, что прежний порядок должен оставаться неизменным. Украденные вещи, говорилось в указе Олонецкой духовной консистории, хранились в амбаре под присмот­ром церковного «прикащика». Так и должно быть всегда. «Вещи, кроме алтарных и непосредственно в служение употребляемых, долженству­ют быть в смотрении прихожан или у поверенного их церковного при- кащика. Священников же в хранении тех наружных вещей обязывать не можно, особливо ежели они доверенности от прихожан не име- ют»[227]. Другим доказательством изложенной точки зрения является своеобразный случай, связанный с попыткой священника единолично распорядиться приходской казной и найти поддержку этого радикаль­ного начинания в консистории. Как видно из прошения, священник Нигижемского прихода Иван Петров в 1795 г. потратил сорок руб­лей на «исходатайствование церковной земли», т.е. на судебные тяжбы с прихожанами по имущественным вопросам. Вскоре он об­ратился в консисторию с просьбой разрешить компенсацию затрат из приходской казны. Консистория, как явствует из ее указа, в оче­редной раз подтвердила, что «без согласия прихожан толикой суммы взять не можно»[228]. В течение всего XVIII в. консистория твердо от­стаивает права прихожан. Судя по журналам Олонецкой духовной консистории за 1791 г., позиция этого органа церковного управле­ния в отношении священника, пытающегося взять под свой кон­троль имущество приходской церкви, была однозначной. Консисто­рия недвусмысленно указывала: «прихожане имущество кому рассу­дят, поверить вольны». Священника вызвали в духовное правление, где ему доходчиво объяснили, что он должен «непременно то иму­щество по описи здать»[229].

Обратная тенденция — попытки поставить церковного старосту под контроль клира, в изучаемый период проявляется слабо. Речь идет лишь об участии церковников в контроле над приходскими суммами. Так, в промемории, разъясняя свою позицию Петрозаводскому горо­довому магистрату, претендующему на право контроля в церковных де­лах, консистория следующим образом излагает порядок учета церков­ной казны. В церквах следует устроить «в приличном месте ящики», в которые и высыпать после литургии «доброхотное подаяние». Накоп­ленную церковную казну следовало «содержать в твердости за замком и печатями священнослужительскою и церковного старосты и по проше­ствии месяца ис тех ящиков при священниках с причетники и при знатных приходских людях высыпав считать, и, колико в ящике явит­ся, то записывать в учиненные на то книги имянно без всякой утайки». За собой консистория оставляла право надзора за тем, «дабы везде по оному чинено было»[230]. Такой подход отразился и на конкретных рас­поряжениях. Например, в 1780 г. епископ направил в Ладвинский при­ход Петрозаводского уезда указ, в котором предписывал «возобновить и исправить церковные ветхости» за счет средств, хранящихся у цер­ковного старосты Еремеева. Все церковные «зборы», согласно этому же указу, должны находиться «под присмотром у старосты церковного, че­ловека благонадежного, под смотрением той церкви священника, с надлежащей о приходе и расходе запискою»[231].

Итак, местные органы церковного управления предоставляют «приходским людям» значительные права в распоряжении церков­ным имуществом. Основным аргументом в тех случаях, когда объяс­нения присутствуют, служит тот факт, что у прихожан нет «доверен­ности» к священно- и церковнослужителям. На первый взгляд такое объяснение правдоподобно. Согласиться с ним позволяют материалы судебных дел. Так, священник Ефим Иванов в 1778 г. на допросе в Олонецкой духовной консистории, как видно из протокола, заявил: «Дьячки Иванов и Флоров буйством своим и непорятком книги цер­ковные все изорвали, чинят церкви немалой ущерб»[232]. Священник Петрозаводского Петропавловского собора в 1792 г., «будучи бесчюв- ственно пьян», взял ночью ключи, пошел в церковь, разломал «казен­ный ящик» и украл 580 рублей. Наутро он отправился в «трахтир», вернул старые долги и купил вина[233]. Список подобного рода дел можно продолжить. Преступность среди представителей духовного сословия в России и в XIX в. оставалась заметной[234]. Так, в числе пре­ступников, сосланных в середине XIX в. в Сибирь, процент осужден­ных за похищение церковных предметов из числа духовенства оказал­ся в 22 раза больше, чем из других сословий[235]. Но все же остается со­мнение: ведь резолюции и указы о праве прихожан контролировать имущество церкви поступали и в те приходы, духовенство которых не было замечено в хищении приходской собственности. Нет ответа на этот вопрос и в литературе. Авторы современных исследований ак­центируют внимание на процессе утраты прихожанами права контро­ля над церковной казной. Так, А.В. Камкин пишет, что «под воздействи­ем энергичных усилий северно-русских архиереев круг их(церковных старост. — М.П.) полномочий был ограничен ведением храмового хо­зяйства под началом и контролем приходского священника»[236]. С анало­гичных позиций оценивает ситуацию Н.Д. Зольникова[237].

Объяснение приверженности олонецких архиереев традициям приходского самоуправления состоит в следующем. Как и при строительстве церквей, епископ вынужден был признать, что не располагает существенными возможностями административного нажима на прихожан. Во имя создания «благолепия» в храмах ар­хиерей соглашался с традиционными воззрениями прихожан на церковное имущество как на их собственность. И не епископ, а прихожане в XVIII в. могли предоставить священно- и церковно­служителям возможность контроля над церковным имуществом. Поэтому так разноречивы свидетельства по данному вопросу. Из­вестны дела, из которых следует, что надзор над церковным иму­ществом осуществлял священник. Так, в 1776 г. в церкви во имя Николая Чудотворца в Линдозерском погосте, как видно из рапор­та прихожан, «учинилось грабительство». Вор был задержан, свя­зан и «при собрании лутчих крестьян» начался «по всей справедли­вости допрос». После получения известий о происшествии нижняя расправа потребовала вскрыть хранящийся в приходском храме «казенный ящик» и пересчитать деньги. Крестьяне отказались вы­полнить это распоряжение. В новом рапорте говорилось: «без свя­щенника церковной денежной казны не ведаем»[238]. Священник в этот момент отсутствовал.

Ценные свидетельства о надзоре за расходом церковных денег содержатся в «книгах для записки церковной денежной казны». Так, в Яндомозерском приходе священник и причетники каждый месяц расписывались в этой книге, подтверждая, что «записка чинена вер- но»[239]. Надзор не везде был столь же регулярным. Церковный ста­роста Федор Анисимов в показаниях уездному суду утверждал, что в его приходе «чинится свидетельство не каждомесячно, а ведают о том, сколько от прошлого года осталося и к ныненастоящему году суммы поступило»[240]. Из этих источников явствует, что чаще всего церковный староста оставлял за собой доступ к казне приходского храма, а за священнослужителями — лишь в здание церкви. Достига­лось это при помощи незатейливой хитрости: ключи от «казенного ящика» хранились у церковного старосты, а от самого храма — у ду­ховенства. Об этом свидетельствуют дела, возбужденные в связи с ограблением церкви. При их расследовании неизбежно вставал во­прос о местонахождении ключей[241]. Нетрудно догадаться, что если староста намеревался открыть «казенный ящик», то прежде он по­неволе обращался к священнику, без которого не мог попасть в цер­ковь. Но и священник не мог вскрыть обитый железом «казенный ящик», так как ключи находились у церковного старосты. Таким об­разом, обе стороны — церковный староста и клир — взаимно контро­лировали друг друга. В некоторых приходах священник перед нача­лом богослужения посылал пономаря к церковному старосте «для взятия из сундука ключей, где хранится церковный круг книг, для вынутия из нево Октоиха»[242]. В случае ссоры прихожан со священ­ником или причетниками ограничение доступа последних к церков­ному имуществу становилось еще более жестким. Характерна ситуа­ция, изложенная в прошении дьячка Афанасия Иванова, поступив­шем в Олонецкую духовную консисторию в 1781 г. Дьячок настойчи­во «призывал» своих прихожан на исповедь. За это, по его мнению, и возненавидели его крестьяне. В этом же году они «имевшиеся при той церкви по левую сторону царских врат намесном богородичном образе повесы серебряные, крест, серьги, цепочки в немалом числе отобрали и отдали новому выбранному ими казначею»[243].

Время шло, но ситуация не менялась: традиционный порядок приходской жизни демонстрировал устойчивость. Церковный старос­та рассматривался в законодательстве как «поверенный прихода», ко­торого избирали прихожане каждой церкви «для совместного с при­чтом приобретения, хранения и употребления церковных денег и вся­кого церковного имущества»[244]. В течение XIX и в начале ХХ в. цер­ковные старосты в основном сохранили свои полномочия. Согласно Уставу духовных консисторий старост, как и прежде, избирали при­хожане. Они действовали с согласия причта, а в дальнейшем кандида­туру утверждали благочинный и епископ[245]. Церковная власть не пы­талась поставить старосту под жесткий контроль. Мирянин, избран­ный прихожанами на должность старосты в четвертый раз, получал награду за служение интересам Церкви и крестьянского сообщества. Если духовное начальство обнаруживало «значущее приращение цер­ковных доходов», староста получал медаль «для ношения на шее»[246]. Совместно с причтом церковный староста мог принять решение о расходовании «церковных сумм» на приобретение необходимых для богослужения предметов, покупку дров для отопления храма, «под­держание в исправности церкви и всех церковных строений»[247].

Обширные полномочия старост могли иметь и другой исход: кон­фликты между ними и духовенством. Так, в 1867 г. уссенский свя­щенник доносил епископу, что деятельность местного церковного старосты оказалась малоэффективной: по его вине в церкви возникли «вопиющие нужды». Так, печи в храме «приходят в ветхое положе­ние». Обращение священника к церковному старосте оказывается безрезультатным: «вместо исправления оных он(староста. — М.П.) воспрещает топку». Каким-либо образом решить этот вопрос само­стоятельно, в обход старосты, священник не мог. Ему приходилось лишь констатировать плачевное положение: «сии вопиющие нужды лишают нас всякой надежды к отысканию местных средств не только что в настоящее время, но и далеко в будущее»[248].

Развитие событий показало, что местный церковный староста имел собственные взгляды на решение приходских дел и обустрой­ство храмов. Он вовсе не собирался обсуждать их со священником. Староста совместно с крестьянами самовольно, без ведома конси­стории, разломал имеющиеся в приходе часовни, «не учинив пред­варительно часовенному имуществу надлежащей описи». Затем он из старого храмового здания, «с прибавкою новых деревьев», по­строил кладбищенскую церковь. Консистории пришлось лишь от­метить, что новая церковь сделана «хорошо и прочно, и иконы на­писаны в духе православной церкви»[249]. Лишь в редких случаях свя­щеннику удавалось добиться устранения неугодного церковного старосты. Так, в 1862 г. прихожане в присутствии благочинного, от­стояв литургию, приступили к избранию церковного старосты на следующие три года. Кандидатура всем была известна — крестьянин Тимофей Елин, исполнявший непростые обязанности старосты в течение 20 лет. Но присутствовавший при избрании священник Ка­занский, как писал впоследствии староста-неудачник, «стакнулся со своими заединщиками» и в результате Т. Елину пришлось уступить место другому претенденту[250].

По данным ХК—начала ХХ в., староста занимался сбором средств, поступающих от прихожан на нужды храма. Согласно закону в круг его обязанностей входил «прием всякого рода сумм, вкладов и приноше­ний», а также «процентов с церковных капиталов, продажа восковых свечей и огарков, ведение приходо-расходных книг, обновление и по­полнение ризницы, присмотр за домами, приобретенными церковным иждивением»[251]. Все эти обязанности исполняли и олонецкие старос­ты. Так, по данным из рапорта священника Волостнаволоцкого прихо­да, в церковные праздники староста стоял в храме с блюдом в руках, а «добровольные жертвователи» из числа местных крестьян клали на блюдо «небольшие лепты на благоукрашение храма». В этом же прихо­де существовала и иная традиция: на пасхальной неделе староста «хо­дит по приходу со свечами, которые и продает, а также некоторые жертвуют и так в пользу церкви». Оба эти обычая, говорилось далее в цитируемом документе, «очень древни»[252]. Старосты постоянно при­сутствовали на церковных службах, и благочинные не уставали подчер­кивать их «исправность». «Многие из них, — писал один из благочин­ных Олонецкого уезда в 1879 г., — так привержены к храму Божию, что не опускают никакого богослужения даже в будние дни»[253].

Вплоть 1917 г. традиционный порядок деятельности церковных старост, их значительная автономия в решении имущественных во­просов сохранялись. Их продолжали избирать прихожане, а местные благочинные и духовенство лишь утверждали решение мирян. По данным 1902 г. в приходах выработался устойчивый порядок избра­ния церковных старост. Так, крестьяне, собравшиеся в церкви Сярго- зерского прихода, по окончании литургии выслушивали «поучение на выбор церковного старосты», которое произносил священник. Затем зачитывали некоторые параграфы из инструкции церковным старос­там, «касающиеся того, каков должен быть староста при церкви». По­том приступали к голосованию, по результатам которого присутст­вующие подписывали приговор. При этом «заочных подписей не до- пускалось»[254]. В Волосовском приходе в начале ХХ в. установился аналогичный порядок избрания старост. Выбору предшествовали ре­комендации от причта, в которых старосту характеризовали как «доб­рого православного христианина». Присутствующие при избрании должностные лица волостного правления указывали на отсутствие су­димости. После этого прихожане избирали кандидата и подписывали приговор[255]. Права старост и масштабы их компетенции, благодаря позиции епархиальной власти, становились все более значительны­ми. Так, благочинные Олонецкой епархии в 1900 г, судя по материа­лам их съезда, предписывали старостам наблюдать за порядком в хра­ме. В материалах съезда предписывалось «поставить в обязанность церковным старостам как блюстителям внешнего церковного поряд­ка, чтобы они непременно присутствовали в храмах при венчании браков и безчинно ведущих себя удаляли из храма»[256]. В описаниях приходских праздников церковные старосты представлены как наи­более уважаемые представители крестьянского сообщества. Так, в описании торжества в Падмозерском приходе в числе «почетных де­ревенских должностных лиц» названы церковный староста, волост­ной старшина и полицейский урядник[257].

Некоторые старосты тратили на приходские нужды собственные средства и не жалели сил для создания в храмах надлежащего благоле­пия. Так, староста Мунозерского прихода крестьянин П. С. Макарьев в 1903 г. на собственные средства построил деревянный храм во имя Преображения Господня[258]. Особенно преуспевали в поддержании бла­голепия церковные старосты-купцы. Петрозаводский купец М.Н. Пи- кин «приложил свои заботы» для приведения в надлежащий вид собор­ных храмов: осуществил капитальный ремонт Воскресенского собора, собственноручно отмыл и очистил от пыли все его иконы[259]. Есть и другие примеры таких пожертвований. Так, судя по опубликованной в епархиальной прессе статье купец из Остречинского прихода И.А. По­пов, будучи церковным старостой в течение 22 лет, неоднократно жертвовал крупные суммы на украшение церкви, приобретение Еван­гелий, крестов, облачения для духовенства. Им же в дополнение к си­нодальной субсидии были потрачены собственные средства на церков- но-приходскую школу. Совместно с крестьянами И.А. Попов озабо­тился постройкой дома для причта и при поддержке схода добился воз­ведения необходимого церковникам здания[260]. Другой церковный ста­роста, Т.Е. Комлев, приобрел на свои средства 1000 штук кирпича для перекладки печей в церкви[261]. При Немжинской Георгиевской церкви в Лодейнопольском уезде староста Никита Паскачев, «находясь на сей должности около 42 лет», совместно с крестьянами принимал участие в поиске средств и постройке местной церкви[262]. В конце XIX—начале ХХ в. церковным старостой Имоченского прихода Лодейнопольского уезда являлся А.Т. Смекалов. Ему удалось немало сделать для благоукра- шения своего храма. На свои средства он приобрел колокола для церкви, неоднократно закупал церковную утварь (иконы, подсвечники, люст­ры), построил за свой счет церковную сторожку, отремонтировал дом для священника и т.д[263]. В д. Габсельге церковный староста Повенецкого Петропавловского собора П.А. Мартынов построил за собственный счет приходской храм[264]. В 1914 г. церковный староста Бережнодубровского прихода Пудожского уезда И.Е. Ермолин пожертвовал 100 рублей «на ок­раску отремонтированной деревянной колокольни»[265]. Некоторые старос­ты за свой счет содержали церковный хор. Это далеко не всегда имело по­ложительные последствия для церковного благолепия. Так, в 1915 г. в епархиальных ведомостях появилась статья, автор которой указывал на диктат со стороны толстосумов: «регент всецело зависит от церковного старосты, который на свои средства содержит церковный хор и желает, чтобы хор исполнял исключительно то, что ему нравится»[266]. Значитель­ными собственными средствами располагали далеко не все церковные старосты. Не имея собственных средств, они обращались к прихожанам с настойчивыми просьбами помочь решить материальные вопросы причта. Так, по данным 1901 г., церковный староста Н. Рыков заслужил благодар­ность священников Волосовского прихода за то, что «он, как лицо влия­тельное в приходе, весьма значительно помог причту исходатайствовать перед прихожанами, несмотря на бедность, 500 рублей наличными деньга­ми и 100 дерев хорошего лесу на постройку дома для второго священни­ка»[267]. В 1912 г. другой церковный староста, Н. Лукандин из Гимольского прихода, убедил крестьян отремонтировать дом для причта и пожертвовал «на окончательную постройку дома» 25 рублей[268].

Изучение обязанностей церковного старосты показывает, что в от­ношении церковной власти к приходской автономии наблюдаются разнонаправленные тенденции. С одной стороны, имеет место стрем­ление епархиальных архиереев ограничить круг компетенции прихо­жан. С другой — очевидно желание церковной власти использовать приходские структуры для решения повседневных проблем религиоз­ной жизни. При этом далеко не всегда местная церковная власть и приходское духовенство имели возможность жестко контролировать, а при необходимости и пресекать существующие в приходах тради­ции. Во многих случаях сохраняющиеся в приходе нормы крестьян­ского самоуправления становились залогом успешной деятельности самых разных институтов православной церкви: церковных братств, обществ, но прежде всего приходов.

Подводя итоги, отметим, что в российском законодательстве XVIII— начала ХХ в. вопросам, связанным со строительством и обеспечением храмов, уделено значительное внимание. В числе основных тенденций следует назвать разграничение полномочий между Синодом и епархи­альными архиереями. Существенные права концентрировались в руках Синода, а епископ приобретал значительные возможности воздействия на прихожан, намеревающихся построить новый или «возобновить» об­ветшавший храм. Строительство церквей связывалось с постепенно рас­ширяющимся в течение всего изучаемого периода кругом условий. Так, в соответствии с законодательством «приходским людям» надлежало обеспечить храм разнообразной церковной утварью. Немаловажным требованием стало «довольствование» приходского духовенства. Этот вопрос весьма обстоятельно разрабатывался в российском законодатель­стве на протяжении XVIII—начала ХХ в.[269]. К церкви еще до начала строительства следовало отвести «указную пропорцию земли». От при­хожан законодатель, а вслед за ним и епархиальный архиерей требовали обязательств «без оскудения» обеспечивать и храм, и клир.

Местные органы церковного управления — духовные правления и кон­систория — служили посредниками между Синодом, постепенно концен­трирующим в своих руках все большие полномочия, и прихожанами, от которых исходила «самопроизвольная» инициатива строительства церк­вей. Использование епископом предусмотренных законодательством воз­можностей контроля, а тем более принуждения по отношению к прихожа­нам оставалось маловероятным. В конечном итоге его позиция приносила больше выгод «мирским людям», чем духовенству. Поясним сказанное. Перед постройкой церкви архиерей, как правило, не добивался четких га­рантий обеспечения духовенства, довольствуясь порой расплывчатыми обещаниями прихожан. Духовенство жило скромно. Статистика дел о строительстве церквей в этой связи становится красноречивой: во второй половине XVIII в. лишь два дела о запрете строительства и 28 — о позволе­нии. Не прослеживается и детальная регламентация внешнего облика цер - ковных зданий. Введение в последнее десятилетие XVIII в. «планов» церк­вей (наиболее радикальное мероприятие в этой сфере) не внесло сущест­венных изменений. «Планы» составляли сами прихожане, и ни один из предложенных ими чертежей духовное начальство не отвергло. Решитель­ный пересмотр порядка контроля над строительством церквей произошел лишь в XIX в., по мере изменений в составе и компетенции Олонецкого губернского правления. В нем появилось особое отделение, ведавшее все­ми строительными проблемами и квалифицированно оценивающее про­екты возведения приходских храмов.

Наконец, в принципиальнейшем вопросе о роли церковного старосты позиция епископа наиболее симптоматична. Владыка прикладывает зна­чительные усилия для сохранения баланса полномочий между прихожана­ми и клиром, при этом центральной фигурой при решении имуществен­ных вопросов остается церковный староста, которого выбирают, контро­лируют и при необходимости отстраняют от дел сами прихожане. Позиция верующих в рассматриваемый период оставалась наиболее существенным фактором церковной жизни. Строительство церквей нередко велось за «мирской щет», после одобрения сходом решения о возведении храма и предполагаемых выплатах духовенству. Консистория, как правило, без проволочек санкционировала возведение храма и «давала» указ о его освя­щении. Так завершался этап, на котором епископ и Синод могли влиять на отношение прихожан к храму. Но в то же время массовые источники пока­зывают, что церковное благолепие в подавляющем большинстве случаев к началу XIX в. вполне соответствовало нормам, предъявляемым к убранству церквей. Прихожане неустанно заботились о своей церкви. Но это была не активность законопослушных граждан, а усердие хозяев. Многообразие приходской жизни с трудом поддавалось регламентации.

Предмет особого разговора — строительство часовен. С одной сто­роны, их существование, по большей части бесконтрольное, остава­лось неприемлемым для Синода. С другой — часовни являлись аль­тернативой полному отсутствию влияния христианства в удаленных от приходской церкви деревнях. После долгих сомнений и колебаний часовни были реабилитированы и стали строиться повсеместно по желанию прихожан и с одобрения духовной консистории.



[1]Богословский М.М. Земское самоуправление на Русском Севере в XVII в. М., 1909. Т. 2. С. 21-25.

[2]Папков А.А. Погосты в значении правительственных округов и сельских приходов в северной России. М., 1898. С. 27.

[3]Знаменский П.В. Приходское духовенство на Руси. М., 1867. С. 11- 27.

[4]Юшков С.В. Очерки по истории приходской жизни на Севере России в XV-XVII вв. СПб., 1913. С. 10- 18.

[5]  Орфинский В.П. Народное деревянное культовое зодчество Российского Севера: истоки развития // Народное зодчество. Петрозаводск, 1992. С. 32- 63.

[6]Ополовников А.В. Русский Север. М., 1977.

[7]Мильчик М.И. Ремонты деревянных церквей в XVII в. по порядным запи­сям // Проблемы исследования, реставрации и использования архитектурно­го наследия Русского Севера. Петрозаводск, 1989. С. 120- 135.

[8]Островская М.А. Земельный быт сельского населения Русского Севера в XVI- XVIII вв. СПб., 1913. С. 315- 317.

[9]Ефименко А.Я. Изследования народной жизни. М., 1884. Вып. 1. С. 198- 204.

[10]      Копанев А.И. Крестьяне Русского Севера в XVII в. Л., 1977. С. 24- 31.

[11]Огризко З.А. Землевладение северно-русских волостных церквей в XVII в. // История СССР. 1961. № 3. С. 71- 80.

[12]  См., например: Восточно-христианский храм. Литургия и искусство. СПб., 1994.

[13] ПСЗ-1. Т. 6. № 4022.

[14] ОДДСС. Т. 2. Ч. 1. СПб., 1879. № 495.

[15] ПСЗ-1. Т. 6. № 4122.

[16]      Там же, т. 7. № 4988.

[17] ПСПиР. СПб., 1899. Т. 1. № 214.

[18] ПСЗ-1. Т. 14. № 10 780.

[19]      Там же. Т. 19. № 13 514.

[20]Папков А.А. Упадок православного прихода (XVIII-XIX вв.). Историче­ская справка. М., 1899. С. 50.

[21] ПСЗ-1. Т. 20. № 14 144.

[22]Зольникова Н.Д. Сибирская приходская община в XVIII в. Новосибирск, 1981. С. 122.

[23] НА РК, ф. 25, оп. 1, д. 1/1, л. 18- 21 (Ведомость, сочиненная в Олонец­кой духовной консистории в 1797 г., состоящим в Олонецкой и Архангель­ской епархиях церквам и монастырям).

[24]  Штаты, утвержденные в 1778 г., предусматривали обычные размеры приходов в 150 дворов (см.: ПСЗ-1. Т. 20. № 14 807).

[25] НА РК, ф. 25, оп. 21, д. 25/74 (Исповедные ведомости).

[26] Там же, оп. 19, д. 2/20 (Исповедные ведомости).

[27] Там же, оп. 21, д. 68/123; оп. 11, д. 7/66 (Исповедные ведомости).

[28] Там же, оп. 21, д. 10/40 (Исповедные ведомости).

[29] Там же, оп. 11, д. 7/69 (Исповедные ведомости).

[30] Там же, оп. 21, д. 2/6 (Исповедные ведомости).

[31] Там же, оп. 11, д. 3/8 (Исповедные ведомости).

[32]  См. статистические сведения:Пулькин М.В. Строительство церквей во второй половине XVIII в. (по материалам сельских приходов Олонецкой епархии) // Вестник Псковского вольного университета. 1995. № 4- 6. С. 88.

[33] РГИА, ф. 835, оп. 36, д. 50, л. 4.

[34] Там же, ф. 796, оп. 36, д. 481, л 1 (Прошение прихожан).

[35] Там же, оп. 78, д. 292, л. 12.

[36]      Устав духовных консисторий // Церковное благоустройство. М., 1901. С. 13.

[37] Там же, с. 14.

[38] Там же, с. 16.

[39] НА РК, ф. 126, оп. 2, д. 1/9, л. 1.

[40] НА РК, ф. 25, оп. 4, д. 33/15, л. 6 (Мирской приговор).

[41] РГИА, ф. 796, оп. 35, д. 487, л. 1.

[42]Выставка - отделившийся от основного поселения двор или деревня. В некоторых случаях - филиальная церковь.

[43] ОПИ ГИМ, ф. 450, д. 701, л. 59.

[44] ГААО, ф. 29, оп. 9, д. 153, л. 63.

[45] НА РК, ф. 650, оп. 1, д. 7/28, л. 1, об.

[46] НА РК, ф. 25, оп. 15, д. 1/1, л. 89.

[47] РГИА, ф. 796, оп. 36, д. 50, л. 3.

[48] Там же, л. 4.

[49] ГААО, ф. 29, оп. 9, д. 153, л. 74.

[50] НА РК, ф. 25, оп. 15, д. 3/58, л. 2.

[51]Александров Н. Сборник церковно-гражданских постановлений в Рос­сии, относящихся до лиц православного духовенства. СПб., 1860. С. 136.

[52] НА РК, ф. 25, оп. 15, д. 2/31, л. 18.

[53]Ивановский Я. Обозрение церковно-гражданских узаконений по духов­ному ведомству (применительно к Уставу духовных консисторий и Своду за­конов). СПб., 1883. С. 146.

[54] НА РК, ф. 25, оп. 4, д. 27/9, л. 20 (Из журнала Олонецкой палаты госу­дарственных имуществ).

[55] Там же, л. 54 (Рапорт повенецкого благочинного).

[56]  Там же, оп. 20, д. 54/613, л. 21 (Рапорт о завершении строительства церкви).

[57] НА РК, ф. 25, оп. 16, д. 4/35, л. 7.

[58] ОДДСС. Т. 50. Пг., 1914. № 159.

[59] ГААО, ф. 29, оп. 2, д. 147, л. 44 (Журнал консистории).

[60] НА РК, ф. 25, оп. 15, л. 2/35, л. 2.

[61]  Об этом, в частности, пишет олонецкий губернатор Г.Р. Державин. (См.:Державин Г.Р. Поденная записка, учиненная во время обозрения Оло­нецкого наместничества //Пименов В.В., Эпштейн Е.М. Русские исследовате­ли Карелии (XVIII в.). Петрозаводск, 1958. С. 78).

[62] РГИА, ф. 796, оп. 59, д. 42, л. 4.

[63]Кораблев Н.А. Пименовы - династия предпринимателей, благотворите­лей и общественных деятелей // Историко-культурное наследие вепсов и роль музея в жизни местного сообщества. Петрозаводск, 2008. С. 70.

[64]Б.С. Село «Река» Каргопольского уезда // ОЕВ. 1897. № 6. С. 71.

[65]Островский Д. Село «Видана» // ОЕВ. 1900. № 12. С. 458.

[66]      Надеждин В. Торжество освящения храма в селении «Константиновские Пороги» // Там же. 1900. № 13- 14. С. 522.

[67]Волокославский А. Соединенный крестный ход 8 приходов 17-го благо- чиннического округа Олонецкой епархии к Параскевинской приписной церкви Тудозерского прихода Вытегорского уезда 17 и 18 июля // Там же. 1914. № 26. С. 603.

[68]  Пепшин В. Церковно-приходской совет в Салменицком карельском приходе Петрозаводского уезда, его открытие и первоначальная деятельность // Там же. 1909. № 16. С. 358.

[69]К. Из дикого угла (корреспонденция из с. Вагвозеро Олонецкого уезда) // ОГВ. 1902. № 125. С. 2.

[70]Пепшин В. Духовное торжество в селе Ватчеле Петрозаводского уезда 4 марта 1912 года (Освящение храма) // Там же. 1912. № 14. С. 254.

[71] НА РК, ф. 126, оп. 3, д. 1/18, л. 5 (Прошение крестьян).

[72]Надпорожский П. Гимольский приход Повенецкого уезда // ОЕВ. 1900. № 6. С. 226.

[73]Ордомский А. Освящение храма в честь святителя и чудотворца Николая в Тихмангском приходе Вытегорского уезда // ОЕВ. 1909. № 7. С. 169.

[74]Баженов П. Новоустроенный храм // Там же. 1912. № 4. С. 97.

[75]Никольский А. Освящение храма в дер. Пялозере Петрозаводского уезда // ОГВ. 1912. № 32. С. 547.

[76] НА РК, ф. 25, оп. 1, д. 33/1, л. 1 (Ведомость о церкви Живоначальной Троицы).

[77] Там же.

[78]Макаров Н.А. Кенозерский приход Пудожского уезда Олонецкой губер­нии в XVI- начале ХХ в. // Поморские чтения по симеотике культуры: Вып. 2. Сакральная география и этнокультурные ландшафты народов Европейского Севера. Архангельск, 2006. С. 327- 329.

[79] НА РК, ф. 25, оп. 4, д. 27/9, л. 5, об. (Указ консистории).

[80] Там же, д. 33/15, л. 8 (Из журнала консистории).

[81] Там же, л. 24.

[82]М.С. Алексей Тимофеевич Смекалов (Некролог) // ОЕВ. 1906. № 13. С. 517.

[83]Бернштам Т.А. Приходская жизнь русской деревни: Очерки по церков­ной этнографии. СПб., 2005. С. 312.

[84] Выражение благодарности // ОЕВ. 1907. № 13. С. 318.

[85]С.П.П. Духовное торжество в деревне Великом Дворе Андомского при­хода Вытегорского уезда // Там же. 1914. № 22. С. 520- 521.

[86] РГИА, ф. 796, оп. 442, д. 61, л. 18, об. (Отчет о состоянии епархии).

[87]  Ольгский Н. Освящение церкви в Веральско-Федосиевском приходе Каргопольского уезда // ОЕВ. 1911. № 28. С 474.

[88]Пулькин М.В. «Корельские приходы» православной церкви в Кемском уезде (вторая половина XIX- начало ХХ в.) // Исторические судьбы Беломор­ской Карелии. Петрозаводск, 2000. С. 27.

[89] РГИА, ф. 796, оп. 442, д. 1850, л. 9, об. (Отчет о состоянии Олонецкой епархии за 1900 г.).

[90] Там же, л. 21.

[91] Там же, л. 23.

[92]Поповский А. Протоиерей Александр Тихомиров // ОЕВ. 1911. № 10. С. 162.

[93] НА РК, ф. 25, оп. 16, д. 3/7, л. 5.

[94] Там же, л. 11.

[95]      Надеждин В. Торжество освящения храма в селении «Константиновские Пороги», с. 523.

[96]   НА РК, ф. 25, оп. 20, д. 9/96, л. 185 (Отчет благочинного 2-го округа Повенецкого уезда).

[97]  НА РК, ф. 27, оп. 2, д. 26/407, л. 9, 27, 41, 65, 92, 117, 140, 158.

[98]  Бернштам Т.А. Приходская жизнь русской деревни: Очерки по церков­ной этнографии, с. 224.

[99]П. Мошинский приход Каргопольского уезда // ОЕВ. 1907. № 3, с. 79. С. 79.

[100]Винокурова И.Ю. Традиционные праздники вепсов Прионежья (конец XIX- начало ХХ в.). Петрозаводск, 1996. С. 50.

[101] Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего прави­тельствующего синода. СПб., 1868. Т. 1. № 606.

[102]     ПСПиР. СПб., 1881. Т. 5. № 959.

[103]     Там же. Т. 8. № 2804.

[104]     ПСЗ. СПб., 1830. Т. 19. № 14231.

[105]     Зольникова Н.Д. Сибирская приходская община в XVIII в., с. 141.

[106] ПСПиР. СПб., 1915. Т. 1. № 360.

[107]     Там же.

[108]     Устав духовных консисторий //Церковное благоустройство, с. 16.

[109]     РГИА, ф. 796, оп. 55, д. 425, л. 2.

[110]  Иванова А.И. Северные часовни в церковно-правовом пространстве России во второй половине XVII-начале ХХ в. // Сакральная география и традиционные этнокультурные ландшафты народов Европейского Севера. Архангельск, 2008. С. 488.

[111] НА РК, ф. 25, оп. 20, д. 74/855, л. 1 (Из журнала Олонецкой духовной консистории).

[112]     Там же, д. 36/414, л. 13 (Рапорт благочинного).

[113]Малютин Ф. Извлечение из Свода законов Российской империи узако­нений, относящихся до духовного ведомства православного исповедания. (издание 1857 г.). СПб., 1863. С. 155.

[114]Ивановский Я. Обозрение церковно-гражданских узаконений по духов­ному ведомству, с. 128.

[115]     Он же. Там же. С. 93.

[116] Устав строительный // Церковное благоустройство. Сборник дейст­вующих церковно-гражданских законоположений, относящихся к духовному ведомству. М., 1901. С. 424.

[117]     РГИА, ф. 796, оп. 69, д. 184, л. 1, об.

[118] НА РК, ф. 25, оп. 15, д. 1/1, л. 29.

[119]     ГААО, ф. 29, оп. 9, д. 147, л. 52, об.

[120] НА РК, ф. 25, оп. 15, д. 19/36, л. 1.

[121] НА РК,ф. 25, оп. 15, д. 90/1930, л. 11, об.-13.

[122]     Там же, оп. 19, д. 2/18, л. 4.

[123]     Устав строительный //Церковное благоустройство, с. 424.

[124] НА РК, ф. 2, оп. 50, д. 19/5, л. 3- 3, об.

[125]     Там же, д. 21/10, л. 1; Там же, д. 35/18, л. 1 и др.

[126]     П.И.П. Толвуйский приход. Петрозаводск, 1891. С. 15.

[127] НА РК, ф. 25, оп. 16, д. 12/7, л. 1-1, об.

[128]     Там же, д. 16/24, л. 1.

[129] НА РК, ф. 25, оп. 16, д. 29а/75, л. 2.

[130]     Там же, д. 46а/246, л. 6.

[131]     Там же, ф. 25, оп. 16, д. 12/67, л. 1.

[132]     П.Д. Часовенка в честь Феодосия // ОГВ. 1902. № 76. С. 3.

[133] НА РК, ф. 25, оп. 16, д. 33/83, л. 7.

[134]     Там же, д. 45/55, л. 1.

[135]     Надпорожский П. Гимольский приход Повенецкого уезда, с. 226- 227.

[136]     НА РК, ф. 25, оп. 19, д. 21/291, л. 4- 6.

[137]     Там же, д. 39/30, л. 1.

[138]     Щепанская Т.Б. Кризисная сеть (традиции духовного освоения простран­ства) // Русский Север: к проблеме локальных групп. СПб., 1995. С. 131.

[139]     Там же. С. 133.

[140] НА РК, ф. 25, оп. 16, д. 29а/75, л. 2-3.

[141]     Законы о раскольниках и сектантах. М., 1903. С. 86.

[142]     НА РК, ф. 25, оп. 16, д. 33а/102, л. 4.

[143] Там же, оп. 7, д. 104/39, Л. 2 (Доношение благочинного в духовную консисторию).

[144] Там же, оп. 20, д. 9/96, л. 20, об. (Отчет благочинного церквей 2-го ок­руга Олонецкого уезда за 1902 г.).

[145]Винокурова И.Ю. Традиционные праздники вепсов Прионежья (конец XIX-начало ХХ в.), с. 109.

[146]     Там же. С. 110.

[147]     Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1988. С. 130.

[148]     Логинов К.К. Материальная культура и производственно-бытовая магия русских Заонежья (конец XIX- начало ХХ в.). СПб., 1993. С. 34.

[149] НА РК, ф. 27, оп. 2, д. 26/407, л. 9, 27, 41, 65, 92, 117, 140, 158.

[150]     Зольникова Н.Д. Сибирская приходская община в XVIII в., с. 124.

[151] Синодальный указ «Об установлении должного порядка и правил при ходатайствах о построении и освящении новых церквей на место пострадав­ших от пожара или обветшавших // ПСПиР. СПб., 1899. Т. 1. № 191.

[152]Бернштам Т.А. Приходская жизнь русской деревни: Очерки по церков­ной этнографии,с. 203.

[153]     Местная епархиальная хроника // ОЕВ. 1900. № 21. С. 744.

[154]Копанев А.И. Крестьяне Русского Севера в XVII в., с. 32-37;Огризко З.А. Землевладение северно-русских волостных церквей в XVII в. // История СССР, с. 78.

[155]     Зольникова Н.Д. Сибирская приходская община в XVIII в., с. 153- 155.

[156]  Камкин А.В. Традиционные крестьянские сообщества Европейского Севера России в XVIII в.: Автореф. дис. ... докт. ист. наук. М., 1993. С. 31.

[157] НА РК, ф. 25, оп. 15, д. 97/2079, л. 1- 66.

[158]     Там же, л. 9, об.- 10.

[159]     Там же, л. 21, об.-22.

[160]     Там же, л. 2- 66.

[161]     Там же, л. 63-64.

[162]     Там же, л. 3.

[163]     Там же, ф. 445, оп. 1, д. 256, л. 441.

[164]Листова Т.И. Религиозно-общественная жизнь: представления и прак­тика // Русский Север: этническая история и народная культура. XII-XX ве­ка. М., 2004. С. 721.

[165]     НА РК, ф. 759, оп. 1, д. 2/16, л. 1- 12.

[166]     Там же, л. 14.

[167] НА РК, ф. 759, оп. 1, д. 2/6, л .2.

[168]     Никольский А. Освящение храма в дер. Пялозере Петрозаводского уезда // ОЕВ. 1912. № 32. С. 547.

[169] ПСПиР. СПб., 1903. Т. 3. № 1003.

[170] НА РК, ф. 25, оп. 15, д. 4/91, л. 3.

[171]     Там же, оп. 4, д. 25/9, л. 7, об.

[172]     П. Мошинский приход Каргопольского уезда, с. 76.

[173]     Макаров Н.А. Кенозерский приход Пудожского уезда Олонецкой губер­нии в XVI- начале ХХ в., с. 330- 331.

[174]     Местная епархиальная хроника // ОЕВ. 1900. № 21. С. 744.

[175] О пожертвованиях, поступивших в церкви епархии // Там же. 1915. № 16. С. 282.

[176]Тихомиров Н. Лычный остров // Там же. 1911. № 27. С 460.

[177] НА РК, ф. 25, оп. 1, д. 60/1, л. 49 (Отчет благочинного 2-го округа Оло­нецкого уезда за 1879 год).

[178]     Там же, л. 49, об.

[179]Кузнецов С.В. Православный приход в России в XIX в // Православная вера и традиции благочестия у русских в XVIII- XX вв. М., 2002. С. 159.

[180]     Алексеева Н. В. Обетная практика русского крестьянства в системе сакраль­ной географии и топографии православных объектов Европейского Севера Рос­сии XVIII-XIX вв. // Сакральная география и традиционные этнокультурные ландшафты народов Европейского Севера. Архангельск, 2008. С. 149- 162.

[181]     РГИА, ф. 796, оп. 62, д. 243, л. 24, об.

[182] Обозрение церквей 2-го благочиннического округа Вытегорского уезда 14 и 15 февраля 1900 г. преосвященным Назарием, епископом Олонецким и Петрозаводским // ОЕВ. 1900. № 8. С. 295.

[183]Стефанович П.С. Приход и приходское духовенство в XVI-XVII вв. М., 2002. С. 163.

[184]     Кузнецов С.В. Православный приход в России в XIX в. // Православная вера и традиции.., с. 159.

[185]     Ивановский Я. Обозрение церковно-гражданских узаконений по духов­ному ведомству. С. 27.

[186] НА РК, ф. 584, оп. 3, д. 98/1475, л. 3.

[187]     Там же, д. 87/1287, л. 4.

[188]     Шайжин Н. Слава Святителя и Чудотворца Николая в Олонецком крае. Петрозаводск, 1909. С. 15.

[189]     НА РК, ф. 33, оп. 2, д. 7/198, л. 3.

[190]     О пожертвованиях, поступивших в церкви епархии // ОЕВ. 1915. № 1. С. 8.

[191]     НА РК, ф. 713, оп. 1, д. 1/1, л. 1, об.- 2.

[192]     Устав духовных консисторий // Церковное благоустройство, с. 30.

[193] Всеподданейший отчет обер-прокурора Святейшего синода К. Победо­носцева по ведомству православного исповедания за 1894 и 1895 год. СПб., 1898. С. 156- 157.

[194] РГАДА, ф. 547, оп. 1, д. 1971, л. 1 («Промемория» Олонецкой духовной консистории).

[195] НА РК, ф. 25, оп. 19, д. 21/291, л. 4, 6.

[196]     Там же, д. 39/30, л. 1.

[197] РГИА, ф. 796, оп. 422, д. 383, л. 6 (Отчет о состоянии Олонецкой епар­хии за 1870 г.).

[198]  ПСЗ-2. СПб., 1864. № 41144. См. об этом подробнее:Пулькин М.В. Олонецкая епархия в период великих реформ 1860- 1870-х гг. // Православие в Карелии. Петрозаводск, 2000. С. 74- 80.

[199] Подробнее об этом см.:Римский С.В. Российская церковь в эпоху вели­ких реформ. М., 1999. С. 190- 191.

[200] НА РК, ф. 25, оп. 15, д. 75/1575, л. 15- 16, об.

[201] Отчет Оштинского церковно-приходского попечительства о действиях его и суммах, поступивших и израсходованных за 1905 год // ОЕВ. 1906. № 21. С. 805.

[202] Постановление Олонецкого епархиального начальства (от 4-10 мая за № 128) // Там же. 1907. № 14. С. 346.

[203] НА РК, ф. 25, оп. 1, д. 60/1, л. 56 (Отчет благочинного 2-го округа Оло­нецкого уезда за 1879 г.).

[204] Отчет Ладвинского Св.-Никольского общества трезвости за 1910 г. // ОЕВ. 1911. № 12. С. 195.

[205] Правила устроения церковно-приходской жизни в Олонецкой епархии на началах, преподанных в определении Святейшего синода, от 18 ноября 1905 года за № 5900 в руководство причтам епархии // ОЕВ. 1909. № 13 (При­ложение, с. 1- 8).

[206] Обязанности членов церковно-приходского совета // ОЕВ. 1915. № 33. С. 621- 626.

[207]  Пепшин В. Церковно-приходской совет в Салменицком карельском приходе Петрозаводского уезда, его открытие и первоначальная деятельность // ОЕВ. 1909. № 16. С. 359- 360.

[208]Ивановский Я. Обозрение церковно-гражданских узаконений по духов­ному ведомству. СПб., 1900. Кн. 2. С. 141- 142.

[209] РГИА, ф. 796, оп. 442, д. 383, л. 13- 13, об. (Отчет о состоянии Олонец­кой епархии за 1870 г.).

[210]  Постановления V-го съезда оо. миссионеров Олонецкой епархии // ОЕВ. 1906. № 2. С. 59.

[211] НА РК, ф. 25, оп. 20, д. 9/96, л. 18, об. (Отчет благочинного 2-го округа Олонецкого уезда за 1902 год).

[212]  Пидьмозерский В. Таржепольский приход Петрозаводского уезда // ОГВ. 1902. № 23. С. 2.

[213]Ордомский А. Освящение храма в честь Святителя и Чудотворца Нико­лая в Тихмангском приходе Вытегорского уезда // ОЕВ. 1908. № 7. С. 170.

[214] НА РК, ф. 25, оп. 1, д. 60/1, л. 19, об. (Сведения о состоянии церквей, духовенства и прихожан по 3-му благочинническому округу Каргопольского уезда за 1879 г.).

[215]Георгиевский Н. Икона Казанской Божией Матери - дар запасных ниж­них чинов Вытегорского уезда в Марковский храм // ОЕВ. 1906. № 1. С. 28.

[216] О пожертвованиях, поступивших в церкви епархии // Там же. 1906. № 12. С. 456.

[217] НА РК, ф. 25, оп. 20, д. 9/96, л. 73 (Отчет благочинного 2-го округа Пет­розаводского уезда за 1902 г.).

[218]  Розов А.Н. Священник в духовной жизни русской деревни. СПб., 2003.С. 33.

[219]Зольникова Н.Д. Сибирская приходская община в XVIII в., с. 96.

[220] ПСЗ-1. Т. 5. № 3 171.

[221]     Там же. Т. 6. № 3 746.

[222]     Там же. Т. 9. № 6 303.

[223] НА РК, ф. 25, оп. 15, д. 2/20, л. 1.

[224] Там же, ф. 655, оп. 4, д. 27/129, л. 5.

[225] См.:Юшков С.В. Очерки по истории приходской жизни на Севере Рос­сии в XV-XVII вв., с. 41.

[226] НА РК, ф. 308, оп. 2, д. 1/2, л. 1.

[227] ГААО, ф. 29, оп. 9, д. 155, л. 5.

[228] НА РК, ф. 25, оп. 16, д. 4/3, л. 8.

[229] ГААО, ф. 29, оп. 7, д. 149, л. 32.

[230] НА РК, ф. 643, оп. 1, д. 15/105, л. 1, об.

[231] ОПИ ГИМ, ф. 450, д. 701, л. 228.

[232] РГИА, ф. 796, оп. 62, д. 243, л. 25.

[233] НА РК, ф. 655, оп. 4, д. 27/1299, л. 5.

[234]Остроумов С.С. Преступность и ее причины в дореволюционной Рос­сии. М., 1980. С. 97.

[235]     Там же, с. 12.

[236]  Камкин А.В. Традиционные крестьянские сообщества Европейского Севера России в XVIII в., с. 26.

[237]Зольникова Н.Д. Сибирская приходская община в XVIII в., с. 110.

[238] НА РК, ф. 652, оп. 1, д. 5/80, л. 1.

[239]     Там же, ф. 655, оп. 2, д. 1/3, л. 13.

[240]     Там же, ф. 694, оп. 1, д. 1/1а, л. 88.

[241] РГИА, ф. 796, оп. 62, д. 192, л. 1, об.; НА РК, ф. 25, оп. 15, д. 3/82, л. 12; Там же, оп. 16, д. 4/34, л. 3 и др.

[242] РГИА, ф. 796, оп. 62, д. 192, л. 1 (Доношение священника).

[243] ГААО, ф. 29, оп. 9, д. 1, л. 65; Аналогичный случай произошел в 1765 г. в Коробозерском приходе. См. рапорт об этом: РГАДА, ф. 547, оп. 1, д. 436, л. 31.

[244]Ивановский Я. Обозрение церковно-гражданских узаконений по духов­ному ведомству, с. 180- 181.

[245]     Устав духовных консисторий // Церковное благоустройство, с. 22.

[246]Александров Н. Сборник церковно-гражданских постановлений в Рос­сии, относящихся до лиц православного духовенства, с. 86.

[247]Ивановский Я. Обозрение церковно-гражданских узаконений по духов­ному ведомству, с. 178.

[248] НА РК, ф. 126, оп. 4, д. 29/10, л. 9 (Рапорт священника).

[249] Там же, ф. 25, оп. 4, д. 29/10, л. 18 (Рапорт священника благочинному).

[250] Там же, оп. 7, д. 60/75, л. 1 (Прошение бывшего церковного старосты).

[251]Ивановский Я. Обозрение церковно-гражданских узаконений по духов­ному ведомству, с. 188.

[252] НА РК, ф. 25, оп. 7, д. 106/42, л. 36, об. (Рапорт священника).

[253] Там же, оп. 1, д. 60/1, л. 85, об. (Рапорт благочинного 2-го благочинни- ческого округа Олонецкого уезда за 1879 г.).

[254] Там же, оп. 7, д. 99/7, л. 3 (Рапорт священника Сяргозерского прихода Стефана Громова).

[255]     Там же, л. 17 (Рапорт священника).

[256] Из постановлений благочиннического съезда Олонецкой епархии, быв­шего в г. Каргополе // ОЕВ. 1900. № 7. С. 260.

[257] Открытие самостоятельного Падмозерского прихода // Там же. 1900. № 2. С. 71.

[258] НА РК, ф. 25, оп. 20, д. 54/613, л. 2 (Прошение старосты Макарьева).

[259]     Надеждин А. Местная епархиальная хроника // ОЕВ. 1900. № 6. С. 234- 235.

[260]Филин М. Труды и жертвы церковного старосты с. Остречин И.А. Попо­ва // Там же. 1906. № 11. С. 449-450.

[261] О пожертвованиях, поступивших в церкви епархии // Там же. № 13. С. 493.

[262]Фарсинонов А. Немжинский приход Лодейнопольского уезда, с. 508.

[263]     М.С. Алексей Тимофеевич Смекалов (Некролог) // ОЕВ. 106. № 13. С. 518.

[264]     П.И.Щ. Освящение храма в д. Гобсельге // Там же. 1911. № 35. С. 665.

[265] О пожертвованиях, поступивших в церкви Олонецкой епархии // Там же. 1914. № 1. С. 3.

[266] Церковное пение в России вообще и у нас в Олонии (Несколько слов о его недостатках и об устранении их) // Там же. 1915. № 13. С. 235.

[267] НА РК, ф. 25, оп. 7, д. 98/17, л. 5 (Рапорт священника).

[268] О пожертвованиях, поступивших в церкви Олонецкой епархии // ОЕВ. 1912. № 7. С. 142.

[269] См. об этом подробнее:Андреев Д. Сборник правил о средствах содер­жания духовенства и разделе их между членами причтов. СПб., 1906.