ВОЛЬТЕР (Мари Франсуа Аруэ)

1694-1778

Вольтер написал одно из самых нравоучительных просветительских произведений, сумев облечь свое нравоучение в увлекательную форму. Его «Кандид, или Оптимизм» (1759) написан в излюбленном просветителями жанре философской повести, которая увлекательна, прежде всего, тем, что главный герой Вольтера много путешествует и путешествует с приключениями. Эти путешествия, эти поиски счастья привели героя к неожиданно простому открытию: счастье — это труд. Труд как естественное поведение человека в отведенном ему времени и пространстве, как единственная сила, способная противостоять трем главным бедам и врагам человека: скуке, пороку и нужде. Для этого естественного открытия и нужно было так много странствовать, так много увидеть и проанализировать.

Вольтер использует возможности перенесения героя из одного типа пространства в другой с целью развенчания весьма распространенной идеи всеобщей гармонии. Для него такой оптимизм был не только средством оправдания социального зла, но и его источником. Развенчанию этой идеи лучше всего служил излюбленный просветителями жанр философской повести, каковой является «Кандид, или Оптимизм». Пафос ее определяется стремлением к развенчанию идеи мировой гармонии. С этой целью главный герой, «юноша, которого природа наделила наиприятнейшим нравом» и который «судил о вещах довольно здраво и очень простосердечно», изгоняется из замка. Автор называет этот замок «земным раем», т.е. пространством, исполненным абсолютной, ничем не нарушаемой гармонии. Изгнание совершается самым грубым образом: «Барон Тундер-тен-Тронк... здоровым пинком вышвырнул Кандида из замка»1 (Пер. Ф. Сологуба).

Уверенный в том, что «люди на то и созданы, чтобы помогать друг другу», уяснивший от своего учителя философа Панглоса, что «все к

-----

Вольтер. Кандид, или Оптимизм http://www.lib.ru/INOOLD/WOLTER/kandid.txt

33

 

лучшему в этом лучшем из миров», герой сразу же попадает в рекруты в болгарскую армию, при попытке ухода из которой он едва остался жив, пройдя испытание шпицрутенами. Герой становится и участником военных действий и свидетелем кровавой резни, насилия и мародерства солдат. Он попадает в Голландию, где «все богаты и благочестивы», в Германию, Португалию, где встречает свою возлюбленную, считавшуюся погибшей от рук свирепых насильников. Герой попадает в Новый Свет, в утопическую страну Эльдорадо и снова возвращается в Европу, обретя в конце мирное убежище в Турции. Все эти многочисленные перемещения героя в пространстве, порой стремительные и парадоксальные, с неожиданной сменой персонажей и декораций, связанные с напряженно-драматическими событиями, нужны Вольтеру для того, чтобы развенчать философию учителя Кандида Панглоса, согласно которой «в этом лучшем из возможных миров. все создано сообразно цели, .  и создано для наилучшей цели».

Сталкивая книжное миросозерцание героя с жизнью, постоянно опровергая его истинность, и в первую очередь, за счет постоянных перемещений его в пространстве, Вольтер показывает то, как жизненный опыт неумолимо разрушает оптимистическую доктрину Панглос-са в глазах оптимиста-Кандида. Радостным и на самом деле выглядящим «лучшим из возможных миров», в котором «все создано сообразно цели и создано для наилучшей цели», предстает страна Эльдорадо. Другое дело, что страна эта — вольтеровская утопия, пространство нереальное, которое появляется лишь потому, что «это та самая страна, где все обстоит хорошо, ибо должна же такая страна хоть где-нибудь да существовать». Объективная реальность не дает никаких оснований для оптимистического ее восприятия. Доктрина закономерности со-бытий в этом мире, с которой выступает Панглос, вызывает у Кандида, на первый взгляд, парадоксальную, но в то же время философски глубокую реакцию: «<...> Панглос иногда говорил Кандиду:

— Все события неразрывно связаны в лучшем из возможных миров. Если бы вы не были изгнаны из прекрасного замка здоровым пинком в зад за любовь к Кунигунде, если бы не были взяты инквизицией, если бы не обошли пешком всю Америку, если бы не проткнули шпагой барона, если бы не потеряли всех ваших баранов из славной страны Эльдорадо, — не есть бы вам сейчас ни лимонной корки в сахаре, ни фисташек.

— Это вы хорошо сказали, — отвечал Кандид, — но надо возделывать наш сад».

34

 

Начавшись в замке, который определяется как пространство «земного рая», история Кандида заканчивается в саду, который тоже может быть ассоциирован с райским садом. Не случайно и упоминание в последней фразе Панглоса некоторых мест, в которых герой побывал прежде, чем остановиться на необходимости «возделывать наш сад».

Когда за попытку дезертирства из болгарской армии Кандид встал перед выбором: «быть ли прогнанным сквозь строй тридцать шесть раз или получить сразу двенадцать свинцовых пуль в лоб», он выбрал первое и даже «вытерпел две прогулки»: «<.> Когда хотели приступить к третьему прогону, Кандид, обессилев, попросил, чтобы уж лучше ему раздробили голову; он добился этого снисхождения. Ему завязали глаза, его поставили на колени. В это время мимо проезжал болгарский король; он спросил, в чем вина осужденного на смерть; так как этот король был великий гений, он понял из всего доложенного ему о Кандиде, что это молодой метафизик, несведущий в делах света, и даровал ему жизнь, проявив милосердие, которое будет прославляемо во всех газетах до скончания века. Искусный костоправ вылечил Кан-дида в три недели смягчающими средствами, указанными Диоскори-дом. У него уже стала нарастать новая кожа и он уже мог ходить, когда болгарский король объявил войну королю аваров».

В процитированном эпизоде ирония направлена и против монаршей власти в лице болгарского короля, который представлен как «великий гений», имя которого «будет прославляемо» в веках, и против современных газет, готовых к такому раболепному прославлению монаршего милосердия.

Есть в философской повести Вольтера о Кандиде упоминание и о тех, кто трудится в газете. Сам Кандид вспоминает об одном из них, как о «жирном борове», который наговорил дурного о пьесе, тронувшей героя до слез. А сопровождающий его аббат называет этого газетного автора «злоязычником», который «ненавидит удачливых авторов, как евнухи — удачливых любовников»: «<.> — Да, — сказал аббат, — но это смех от злости. Здесь жалуются на все, покатываясь со смеху, и, хохоча, совершают гнусности.

— Кто, — спросил Кандид, — этот жирный боров, который наговорил мне столько дурного о пьесе, тронувшей меня до слез, и об актерах, доставивших мне столько удовольствия?

— Это злоязычник, — ответил аббат. — Он зарабатывает себе на хлеб тем, что бранит все пьесы, все книги. Он ненавидит удачливых авто

35

 

ров, как евнухи — удачливых любовников; он из тех ползучих писак, которые питаются ядом и грязью; короче, он — газетный пасквилянт.

— Что это такое — газетный пасквилянт? — спросил Кандид.

— Это, — сказал аббат, — бумагомаратель, вроде Фрерона.

Так рассуждали Кандид, Мартен и перигориец, стоя на лестнице, во время театрального разъезда».

В обществе появились люди, которые могут позволить себе жить за счет критики в печати чужого творчества. Героями повести такие люди воспринимаются исключительно отрицательно. В глазах аббата, критик чужого творчества — это «газетный пасквилянт», «ползучий писака», «бумагомаратель», который питается «ядом и грязью». Особо выразительным выглядит сравнение творческого человека и газетного критика с удачливым любовником и евнухом.

После того, как Кандид убивает сына своего прежнего господина иезуита барона Тундер-тен-Тронка, он вынужден спасаться бегством вместе со своим новым слугой: «<.> Предусмотрительный Какамбо позаботился о том, чтобы наполнить корзину хлебом, шоколадом, ветчиной, фруктами и сосудами с вином. На своих андалузских конях они углубились в неизвестную страну, но не обнаружили там ни одной дороги. Наконец прекрасный луг, прорезанный ручейками, представился им. Наши путники пустили лошадей на траву. Какамбо предложил своему господину поесть и показал ему в этом пример.

— Как ты хочешь, — сказал Кандид, — чтобы я ел ветчину, когда я убил сына моего господина барона и к тому же чувствую, что осужден больше никогда не видеть прекрасной Кунигунды? Зачем длить мои несчастные дни, если мне придется влачить их в разлуке с нею, в угрызениях совести и в отчаянии? И что скажет «Вестник Треву»?

Так говорил Кандид, отправляя в рот кусок за куском <.>» Здесь звучит хорошо известная вольтеровская ирония над претензиями современных периодических изданий быть выразителями общественного мнения и судьями общественного поведения людей, чем особенного отличался журнал «Вестник Треву» («Записки Треву»), издававшийся с 1701-го по 1775 год. Выбор журнала в повести не случаен: «Вестник Треву» был органом иезуитов.

В философской повести Вольтера «Задиг, или Судьба» (1748) газеты представлены как инструмент поддержания человеческой глупости и невежества. Один из героев, жалуясь на сильную боль в селезенке, сообщает, что облегчить его «страдания можно только одним способом: приложить мне к больному боку нос человека, умершего накануне.

36

 

— Какое странное средство! — сказала Азора.

— Ну, уж не более странное, — отвечал он, — нежели мешочки господина Арну [В это время жил один вавилонянин по имени Арну, который, как сообщалось в газетах, излечивал и предотвращал апоплексию посредством привешенного к шее мешочка] от апоплексии.

Этот довод, в соединении с чрезвычайными достоинствами молодого человека, заставил даму решиться.

«Ведь когда мой муж, — подумала она, — отправится из здешнего мира в иной по мосту Чинавар, не задержит же его ангел Азраил на том основании, что нос Задига будет во второй жизни несколько короче, нежели в первой?»

Она взяла бритву, пошла к гробнице своего супруга, оросила ее слезами и наклонилась, собираясь отрезать нос Задигу, который лежал, вытянувшись во весь свой рост. Задиг встал, одной рукой закрывая нос, а другой отстраняя бритву.

— Сударыня, — сказал он ей, — не браните так усердно молодую Козру: намерение отрезать мне нос ничуть не лучше намерения отвести воды ручья»1 (Пер. С. Я. Шейман).

Рецепт лечения больной селезенки, источником которого является газета, более чем странен, однако авторитет газетного слова, «в соединении с чрезвычайными достоинствами молодого человека» в глазах дамы делает свое дело. Значит, уже в первой половине XYIII века у значительной части общества сложилось то социально-психологическое явление, которое можно назвать доверием печатному слову. Это доверие приводило к тому, что люди читающие были готовы верить любой глупости, если она опубликована в газете или журнале.

В философской повести «Микромегас» (1752) Вольтера волнует проблема прославления величия человеческого разума в противовес теории «врожденных идей» Рене Декарта. В этой повести жизнь на Земле представлена в восприятии пришельцев. Вот что рассказывает писатель о герое, именем которого названа повесть: «На одной из планет, что обращаются вокруг звезды, именуемой Сириус, жил молодой человек, отличающийся весьма острым умом; я имел честь познакомиться с ним, когда он путешествовал по нашему ничтожному муравейнику.

Звали молодого человека Микромегас — имя это весьма подходит тем, кто велик. Росту в нем было восемь лье; под восемью же лье я

-----

Вольтер. Задиг, или Судьба http://lib.ru/INOOLD/WOLTER/zadig.txt

37

 

подразумеваю двадцать четыре тысячи геометрических шагов, каждый по пять футов.

Иные алгебраисты, люди, во все времена крайне необходимые обществу, вероятно, тут же схватятся за перья и, проделав вычисления, придут к следующему неоспоримому выводу: поскольку в обитателе системы Сириуса господине Микромегасе от пяток до макушки двадцать четыре тысячи шагов, что составляет сто двадцать тысяч футов, а мы, земные жители, редко бываем выше пяти футов, и поскольку окружность нашей планеты составляет девять тысяч лье, то, следовательно, планета, откуда он происходит, по окружности в двадцать один миллион шестьсот тысяч раз больше нашей крохотной Земли. Что ж, в природе подобные явления естественны и отнюдь не редкость <.>»1 (Пер. С. Я. Шейман ).

В четвертой главе, рассказывается о том, как пришельцы искали разумное начало в земной жизни, из представителей которой они смогли заметить только китов: «<.> Убедившись в наличии жизни на Земле, сатурнианец мгновенно сделал вывод, что населена она одними китами, а поскольку он был великий умник, ему захотелось выяснить, за счет чего движется этот крохотный атом, присущи ли ему идеи, воля, свобода выбора. Пытаясь разрешить этот сложный вопрос, Микромегас тщательно осмотрел животное, и приговор был таков: трудно предположить, что в подобной козявке может найтись место для души. Оба путешественника уже готовы были согласиться, что у обитателей Земли нет разума, но тут через свои лупы увидели в волнах Балтийского моря нечто гораздо крупнее кита.

А надобно знать, что в это время целый выводок философов возвращался из-за Полярного круга, где они производили наблюдения, мысль о которых никому до них не приходила в голову. Газеты сообщали, что их корабль налетел на скалы у берегов Ботнического залива и философы еле спаслись; до сей поры никто в мире не знал истинной подоплеки этого события. Я расскажу, что произошло на самом деле, расскажу без прикрас, ничего не прибавив от себя, хотя от историка это требует немалого самоотречения».

Здесь явное уподобление видения окружающей жизни газетами тому, как мог увидеть эту жизнь пришелец, который многократно своими размерами превышает земных людей, сумевший из всего живого на Земле разглядеть только китов. Сообщения газет уподобляются

------

Вольтер. Микромегас http://lib.ru/INOOLD/WOLTER/mikromegas.txt

38

 

тому, как великан с другой планеты смог распознать разумную жизнь только в китах, да еще и с сомнением по поводу того, есть ли в этих крохотных атомах «идеи, воля, свобода выбора».

Однако, есть у Вольтера упоминание о журналистах, которое если и не делает последним чести, то признает ту роль, которую их деятельность играет в жизни современного общества. В его «Философском словаре» (первое издание 1764), являющемся одним из самых значительных и действенных выражений воинствующего просветительства, представлен спор между верующими и атеистами. Необходимо отметить, что вольтеровский словарь в самом начале издавался анонимно и всегда имел огромный успех, широко распространяясь не только во Франции, но и во многих других европейских странах до России включительно. Аббат Шодон, стремившийся своим «Антифилософским словарем» (1767) создать противоядие вольтеровскому произведению, с ненавистью писало о последнем: «Из всех сочинений, которые извергла на свет ярость безбожия, нет ни одного, отмеченного более мрачными чертами, чем «Философский словарь»... Его все читают, все его цитируют — военные, магистраты, женщины, аббаты; это чаша, из которой все состояния и все возрасты отравляются ядом безбожия... »

Во втором разделе статьи «Атеизм» есть рассуждение сторонника веры: «<.> В этом бесконечном разнообразии обнаруживается единство; свидетельствами такого единства равным образом являются и кожа, и панцирь. Как! Отрицать Бога лишь потому, что панцирь не сходен с кожей! И журналисты расточают хвалы этим нелепостям — хвалы, каких у них не заслужили Ньютон и Локк, оба почитателя божества в вопросе исследования первопричины».1 (Пер. Л.Ю. Виндт)

Такое замечание есть свидетельство тому, что уже к середине XYIII века средства массовой информации в лице журналистов, вернее, определенной части их разделяли атеистические взгляды Вольтера и ему подобных. Другое дело, что их атеизм был основан на нелепостях, которыми, по мнению Вольтера, подменялись истинные научные доводы.

В том же «Философском словаре» есть и неодобрительное упоминание современных журналов, падких на любые, даже самые сомнительные научные открытия: «Любому королю недостало бы могущества для того, чтобы содержать двенадцать проповедников атеизма! Никто до отца Мерсенна не выдвигал столь чудовищно нелепого об-

-----

Вольтер. Философский словарь http://lib.ru/INOOLD/WOLTER/slowar.txt

39

 

винения. Но после него все стали это твердить, засорять этим материалом журналы и исторические словари; мир, падкий до необычного, без расследования уверовал в этот миф».

Периодическая печать в лице журналов в данном случае выступает в качестве источника мифов взамен научных знаний.

Выходит, что в видении Вольтера периодическая печать в лице газет и журналов не выполняет своей главной — просветительской функции, несмотря на то, что является свидетельством прогресса в жизни европейского общества.

40