Утро 25 июля дало новое направление работе части офицерства в Екатеринбурге: выяснить во что бы то ни стало, что случилось с Царской Семьей.
Сильное волнение распространилось среди офицерства, вступившего в город, когда стало известным, в каком состоянии находится дом Ипатьева, где содержалась Царская Семья. Все, что только было свободным от службы и боевых нарядов, все потянулось к дому. Каждому хотелось повидать это последнее пристанище Августейшей Семьи; каждому хотелось принять самое деятельное участие в выяснении мучившего всех вопроса: где же Они?
Кто осматривал дом, взламывал некоторые заколоченные двери; кто набросился на разбор валявшихся вещей, вещиц, бумаг, обрывков бумаг; кто выгребал пепел из печей и ворошил его; кто бегал по саду, двору, заглядывал во все клети, подвалы, и каждый действовал сам за себя, не доверяя другому, опасаясь друг друга и стремясь скорее найти какие-нибудь указания — ответ на волновавший всех вопрос.
Каждый почувствовал, что здесь что-то произошло, что-то большое, мрачное и трагичное... Но что?
Убили?..
Да, кровь здесь была.
Не может быть, думал почти каждый. И зверству есть предел.
Куда же делись те, которых не убили?
И перебирая бесчисленное количество простых вещей домашнего обихода, брошенные вещицы туалета, шпильки, булавки, пряжки, кнопки, крючки, ленточки, тряпки, завязки, кусок чулок, корсетов — никто не допускал, что зверство может и не иметь предела.
Кроме офицерства, в доме Ипатьева, в значительно большем количестве, набралось много разного народа. Тут были и дамы, и буржуа города, и мальчишки с улицы, и торговки с базара, и просто праздношатающийся обыватель. Кого привели серьезные цели, серьезный интерес, кто пришел просто из любопытства или по привычке ходить туда, где собралась толпа, а кто пришел и с определенной мыслью: нельзя ли чем поживиться, стащить и продать. И пока офицерство и положительный посетитель обходили дом, осматривали комнаты, строили предположения, делились впечатлениями и разными слухами — люди, пришедшие в дом “так себе”, и люди, забравшиеся с определенным намерением поживиться — набрали и унесли много всякого брошенного имущества и многое потом находилось на базаре и барахолках.
Много было унесено некоторыми и на память.
Во второй половине дня Начальник гарнизона прислал воинский наряд. Всех удалили из дома; дом и ворота заперли и поставили для охраны караул. Было приказано никого не пускать без особого разрешения военных властей.
Военные власти города решили упорядочить и организовать дело розыска. Начальник гарнизона, генерал-майор Голицын, назначил особую комиссию из состава офицеров, преимущественно курсантов Академии Генерального штаба, под председательством полковника Шереховского, а дабы работа комиссии протекала при более нормальных технических условиях, в состав ее был приглашен из начавшего формироваться Екатеринбургского окружного суда судебный следователь Наметкин.
Офицерство комиссии взялось за дело горячо, рьяно, но как дилетанты. Плана, системы не было. В то время в городе были распространены самые разнообразные версии и слухи о том, что сделали большевики с Царской Семьей: кто говорил, что бывшего Царя закопали в саду, и офицерство перекопало весь садик; кто утверждал, что Его расстреляли где-то за 2-м Екатеринбургом, и офицерство в поисках тела Царя раскапывало почти каждый бугорок, натыкаясь на трупы многих жертв советского режима, но нужного тела не находило; кто говорил, что тело ночью, с привязанными к голове и ногам камнями, бросили в городской пруд, и добровольные рыбаки-офицеры целый день багрили и неводили обширный по размерам Верх-Исетский пруд. Было разрыто и несколько могил на городском кладбище, куда особый подрядчик свозил трупы, сдававшиеся ему советскими палачами после расстрелов. Но тела Царя нигде не находилось.
Тогда было приступлено к пересмотру заново Ипатьевского дома. Для участия в осмотре и для опознания вещей пригласили доктора Деревенько и старика Чемадурова; в качестве эксперта-историка в осмотре принял участие профессор Академии Генерального штаба генерал-лейтенант Медведев, а специально для техническо-юридического руководства осмотром — упомянутый судебный следователь Наметкин.
Конечно, вся ответственность за характер, всесторонность и полноту осмотра ложилась на последнего, и в этом отношении, по не зависевшим от военных властей причинам, выбор Наметкина был крайне неудачен. Человек исключительно сухого формального начала, ленивый по натуре, небрежный в осмотрах, невнимательный к показаниям, без инициативы и какой бы то ни было идеи в работе — он отнесся к своему участию в осмотре дома Ипатьева спустя рукава, лишь бы отбыть известный номер.
Первый технически-юридический осмотр дома Ипатьева, почти тотчас по свежим следам орудовавших и распоряжавшихся в нем преступников, должен был дать исключительной ценности данные Для всего последующего следственного производства. Только полное запечатление протокольным постановлением точно виденного, найденного и замеченного могло впоследствии заменить следственной работе стертые временем, посещением многочисленных посетителей первоначальный вид и следы преступления, оставшиеся после бегства преступников из Екатеринбурга.
Судя по составленному Наметкиным протоколу, осмотр дома Ипатьева, с его стороны, ограничился простым обходом комнат верхнего этажа дома и посещением одной комнаты в нижнем этаже, той самой, где имелись следы крови и пуль, с обозначением размера комнат, количества в них окон и дверей, предметов меблировки, при самом поверхностном упоминании о характере найденных в доме вещей. Наружного осмотра дома Наметкин не произвел вовсе, не осмотрел стен, не отметил положения заборов, не запечатлел первоначальной картины фотографированием дома, сада, комнат, надворных построек. Внутри дома — не разобрался основательно в брошенных вещах, не собрал их, не составил описей; не собрал осторожно пепла из печей с остатками обгоревших клочков бумаг, писем, записок; не осмотрел внутренних стен, косяков дверей и окон, не отметил надписей на них, отметок и подписей каких-то посторонних лиц, не принадлежавших к числу арестованных, а в комнате со следами крови нижнего этажа, наткнувшись на порнографические рисунки и надписи на обоях, допустил участвовавших в осмотре заскоблить, а частью и совершенно сорвать произведения рук преступников, попортив и уничтожив этим почерки — вещественные следы преступления и личностей преступников.
Что в нижней комнате было совершено какое-то убийство, в этом никто из осматривавших дом не сомневался. Так как трупа или трупов в комнате со следами крови не оказалось, то, значит, их куда-то выносили. Нетрудно было видеть, что, чтобы попасть на улицу, надо было пройти через всю анфиладу комнат нижнего этажа к выходу в передний двор у выездных ворот, так как другой выход был загорожен забором. Наметкин не проследил этого пути, не осмотрел полов комнат нижнего этажа, где не могло не быть кровяных следов от проносившихся по ним убитых людей, а может быть, и кое-каких вещей и вещиц, выпавших с покойников и могших помочь установить личности убитых.
Потом комиссия пошла напротив Ипатьевского дома, по Вознесенскому переулку, в дом Попова, где помещались люди охранной команды, и осмотрела его. И там тоже среди разбросанного, ненужного хлама, лоскутов и предметов солдатского обихода казарменного расположения оказались вещи, принадлежавшие Царской Семье: коробка с десятью стеклами волшебного фонаря; овальная деревянная иконка Ангела Хранителя с надписью на оборотной стороне рукой Государыни Императрицы: “Христос Воскресе, 25 марта 1912 г. Ливадия”; три катушки с пленками Кодака; овальная медная бляха с вензелем “А.Ф.” и Императорской короной, сорванная с какого-то сундука; металлический вензель “А.Ф.”, тоже, видно, сорванный с какого-нибудь кожаного чемодана или саквояжа, и, наконец, опять-таки масса пепла в печах с перегоревшими остатками разных вещиц: бус, игрушек и бумаги. Но осмотр дома Попова даже не попал в протокол Наметкина, а определился уже позднее из допросов участников осмотра.
Из дома Попова комиссия пошла во двор дома Ипатьева, осмотрела каретник и брошенные там вещи Царской Семьи, заглянула в помойку. Из нее, замаранными грязью, вытащили: большой образ Федоровской Божьей Матери в золотой, потускневшей от времени ризе, но со срезанным очень ценным бриллиантовым венчиком. Эта находка произвела сильное впечатление на присутствовавшего здесь же Чемадурова; он заявил, что с этой иконой Государыня Императрица никогда не расставалась и никогда бы не рассталась ни при каких условиях путешествия.
Далее среди извлеченных вещей оказались: деревянная дощечка с остатками иконы на ней и надписью на обороте — “Спаси и сохрани. Мама. 1917 г. Тобольск”; еще остаток иконы на деревянной дощечке; дамский батистовый белый носовой платок, обшитый кружевом; черный шелковый дамский мешочек-сумка; белая женская блузочка; черный военный галстук, с пришитой к нему лентой ордена Св. Владимира 3-й степени, какой носил доктор Боткин; кусок Георгиевской ленточки, сорванной, по-видимому, с военной шинели.
Как ни поверхностно и бегло был произведен осмотр дома Ипатьева в этот раз, тем не менее он оставил сильное впечатление среди участвовавших в нем офицеров.
“Убиты, и убиты все”, — говорили одни, выходя после осмотра из дома.
“Не может быть; этого нельзя допустить... этому невозможно поверить”, — говорили другие, стараясь освободиться от тяжело давившего на душу впечатления.
Доктор Деревенько, участвовавший в осмотре, был спокоен. Он разделял мнение, что убиты не все. На присутствовавшего товарища прокурора Екатеринбургского окружного суда Кутузова доктор Деревенько произвел впечатление человека, знавшего, что преступление должно было совершиться.
Старик Чемадуров, после находки иконы Федоровской Божьей Матери, впал в мрачное, угрюмое состояние. Почти злобным тоном он отвечал на предлагавшиеся ему вопросы и все твердил, как бы про себя: “Не знаю, ничего не знаю, что постигло моего Государя и Его Семью”.
Убиты все — было внутренним чувством людей. Убиты, но не все — говорили те, кто не хотел верить в возможность такого ужасного злодейства, или те, кто был побуждаем особыми причинами, им одним известными.
Вот общие решения и мнения населения города Екатеринбурга в первые два-три дня по освобождении его от советской власти.
27 июля утром к военному коменданту 8-го городского района, капитану Гиршу, явился поручик Андрей Андреевич Шереметьевский и, предъявив целый ряд обгорелых вещей и предметов от различных частей одежды, белья и обуви, рассказал следующее.
Скрываясь от большевиков в период их власти в Екатеринбурге, он проживал в деревне Коптяках, в 18 верстах к северо-западу от города. 17 июля несколько крестьян этой деревни, направляясь утром по своим делам в город, были неожиданно задержаны на дороге в лесу, недалеко от так называемого урочища “Четырех Братьев”, вооруженными конными красноармейцами и возвращены обратно в деревню. При этом красноармейцы им объясняли, что лес оцеплен и туда не пускают по той причине, что у них происходят маневры и будут стрелять. И действительно, уже удалившись назад к деревне, крестьяне слышали вдалеке, со стороны так называемой “Ганиной ямы”, глухие разрывы, как бы от двух-трех ручных гранат.
Однако крестьяне не поверили объяснениям красноармейцев и, зная о приближении белогвардейцев, заподозрили большевиков в укрывательстве в этом глухом районе оружия, поэтому, когда большевики вскоре покинули Екатеринбург и ушли в направлении на Пермь, а это произошло уже после того, как стало известно о расстреле ими бывшего Государя, крестьяне, собравшись человек восемь, снова отправились в тот же район “Ганиной ямы”. Здесь они наткнулись на следы двух свежих кострищ: одного у старой открытой шахты, а другого — неподалеку, на лесной дорожке, под большой березой. Трава кругом кострищ и шахты была сильно помята. В старой шахте, на поверхности наполнявшей ее воды плавали свежие сосновые ветки, палки и обгорелые головешки.
Порывшись в кострищах, крестьяне нашли: обгорелый изумрудный крест, топазовые бусинки от ожерелий, пряжки от туфель с мелкими бриллиантиками, военную пряжку детского размера от кожаного пояса, б пар передних корсетных планшет-застежек, 17 костей корсетных металлических, 17 мужских пряжек от подтяжек, 17 застежек от женских подвязок, стекло от медальона, стекло от очков, б военных гербовых пуговиц и много разных, больших и малых, мужских и женских, металлических и костяных, пуговиц, крючков, петель, гвоздиков и винтиков и куски сгоревшей кожи от обуви и каблуков. Все найденные вещи были сильно обгоревшими и попорченными.
Крестьяне сообразили, что большевики здесь не оружие прятали, а что-то жгли и укрывали и, вернувшись в деревню, передали все найденные вещи ему. Шереметьевскому.
Эти новые сведения вызвали большое смущение в комиссии офицеров, назначенных для розыска. Осмотр вещей, принесенных Шереметьевским, и сличение их с вещами, найденными в доме Ипатьева, не оставляли никакого сомнения в тождественности вещей и принадлежности их Царской Семье: такие же пряжечки от туфель с бриллиантиками, те же пуговицы, петли и крючки, такие же пряжки от подвязок и подтяжек и т. п. Всем стало ясно, что большевики жгли в Коптяковском лесу одежду Членов Царской Семьи. Отсюда, как логическое последствие впечатления, вынесенного от осмотра дома Ипатьева, родилось страшное и определенное убеждение: Августейшая Семья убита; тела вывезены преступниками в лес, там Их обыскали, раздели и бросили в шахту, а одежду, белье и прочее сожгли, дабы скрыть следы. Все, кто по нравственному побуждению сомневались до сих пор в возможности такого зверского преступления, теперь отказывались от своих сомнений. Для всех факт убийства всех Членов Царской Семьи стал истиной, которая для своей окончательной реальности требовала только найти тела убитых.
Найти тела казалось так просто и легко. Где же им и быть, как не там, в шахте, где сжигали одежду, или зарытыми поблизости шахты, что разыскать не трудно. Но, естественнее, они просто брошены в старую шахту. Так думали и рассчитывали все офицеры комиссии, и мыслями их всецело овладела эта теперь страшная шахта.
Тотчас было приступлено к организации поездки в район шахты. Офицеры торопились: хотелось скорее найти и извлечь дорогие тела, и хоть мертвыми вырвать Их из рук советской власти. Эта власть, в представлении офицерства, определилась уже вполне ясно: все знали, что во главе палачей в Ипатьевском доме стоял Янкель Юровский; все знали, что распоряжался судьбой Царской Семьи в местном совдепе Исаак Голощекин; все знали состав президиума местного совдепа, где из 12 его членов — 7 было евреев, 1 латыш и 4 русских. Все понимали, из чьих рук будут вырваны тела...
Поездка была намечена на 29 июля, но не смогли уговориться с Наметкиным и пришлось отложить на утро 30 июля.
Между тем 20 июля офицерская комиссия узнала, что к в. и. д. прокурора суда Кутузову явился добровольно житель города Екатеринбурга Федор Никитич Горшков и заявил, что от своего знакомого, бывшего следователя Михаила Владимировича Томашевского, проживавшего при большевиках в квартире комиссара Старкова, он слышал, что вся Царская Семья расстреляна. При этом Томашевский говорил, что он слышал от лица, как бы бывшего очевидцем или близко стоявшего к советской власти, подробности совершения этого убийства. Куда были увезены трупы — он ничего не говорил.
Это показание дало основание в. и. д. прокурора Кутузову предложить следователю Наметкину приступить к производству предварительного следствия, и, таким образом, 30 июля Наметкин ехал в район шахты уже не только как приглашенное техническое лицо, но как следователь по прямой возложенной на него служебной задаче. Однако это изменение его положения не улучшило дела, и в районе шахты Наметкин проявил те же индифферентность и поверхностность к исполнению своих обязанностей, как и при осмотре дома Ипатьева.
30 июля утром, захватив также доктора Деревенько и старика Чемадурова, партия офицеров отправилась в район шахты. Сразу, по непростительной вине Наметкина, сделали непоправимую ошибку: поехали не по той дороге на деревню Коптяки, по которой убийцы должны были везти трупы, если они действительно возили туда, а выбрали более удобный путь — по железной дороге до станции Исеть, оттуда на дачных извозчиках на деревню Коптяки, и от нее уже проехали в район “Ганиной ямы”, то есть подъехали к шахте как раз с обратной стороны. Таким образом, Наметкин, не подсказав офицерам необходимости приступать к изысканию с выяснения следов преступников, сам толкнул их на сосредоточение внимания исключительно на шахте, что впоследствии оказалось роковым в работе офицеров и уничтожило почти все следы при розысках следователем Соколовым.
Вот описание посещения и осмотра района шахты, сделанное самим Наметкиным. Пусть юристы сами оценят, помог ли Наметкин горячему желанию офицеров отыскать тела и добраться до истины:
“По дороге из деревни Коптяков, Верх-Исетской волости, в г. Екатеринбург, приблизительно в 4 верстах от этой деревни, в 16 — от Екатеринбурга, в 150 саженях вправо от дороги, в большом лесу расположен Исетский рудник, под названием “Ганина яма” (рудник брошен более 12 лет назад) [ 3 ]. Сама яма представляет из себя маленькое озеро. Саженях в 50 от озера имеется шахта в виде двух смежных колодцев почти квадратной формы (в этом районе было 23 шахты и шурфа). Стенки их выложены мелкими бревнами, длина их в 1-м колодце около 11/2 аршин и во втором около 21/2 аршин. Саженях в трех от поверхности — вода, на которой видны свежие сосновые ветки и древесная кора. Спущенный на веревке в шахту камень показал большую их глубину и присутствие льда под водой (глубина оказалась всего 5 саж. 7 вер). Саженях в 3-х от шахты к “Ганиной Яме” расположена небольшая глиняная площадка, на которой разбросано немного мелких углей и найдена обгорелая старая дамская сумочка (размер следа кострища оказался впоследствии около 4-х аршин в диаметре). В соседней конусообразной яме (это был обвалившийся или обваленный шурф, глубиной 12 аршин) валяются мелкие обгорелые сосновые палки (толщина их оказалась до 23 вершков). К югу, саженях в 12 от шахты, на лесной тропинке (колесная дорога) обнаружены признаки небольшого горелого места (размер 3 аршина в диаметре), на котором найдены обгорелые тряпки (сукно), пуговки, пряжки, обрывок кружева и какие-то черные блестящие обломки (куски костей и перегоревшей кожи, обуви). Тут же присутствовавшим при осмотре капитаном Ростиславом Михайловичем Политковским найден сильно загрязненный водянистого цвета и значительной величины камень, граненый, с плоской серединой в белой с мельчайшими блестками оправе. Очищенный от грязи, он проявил большую и безукоризненную игру бриллианта (12 кар.). Недалеко от этого места и ближе к шахте найдены два небольших загрязненных осколка изумруда и жемчуга. В этом же месте обнаружен небольшой обрывок полосатой материи с сильным запахом керосина. У самого края широкой шахты найден в глине небольшой осколок нарезной ручной бомбы.
Спустившийся на веревке в широкую шахту присутствовавший при обыске капитан Игорь Адамович Бефталовский обнаружил на деревянных стенках ее осколки и следы от разрыва ручной бомбы и извлек из воды лист бумаги, на котором на машинке написан список советских телефонных абонентов, а из узкой шахты извлечен небольшой кусок материи защитного цвета, по-видимому, палатки или брезента.
Против обгорелого места, на лесной тропинке, на выскобленном от коры стволе большой березы написано химическим карандашом: “Горный техник И. А. Фесенко, 11 июля 1918 г.”.
Вот и все. Наметкин не обратил внимания офицеров на необходимость обследовать большой район и по следам преступников искать возможности подойти к месту, где они скрывали тела. Он не обратил внимания их на изучение помятости травы, степени свежести засыпи многочисленных окружавших шахту шурфов, обрывов котлованов, ям, которые могли бы дать им основание искать тела не только в шахте. Совершенно естественно, что шахта приковала все внимание офицеров: они ехали сюда уже с предвзятой мыслью, что тела в шахте или в свежевырытой неподалеку от шахты могиле. И так как на последнее поблизости ничего похожего не оказалось, то шахта и осталась единственным центром, приковавшим все внимание офицеров.
Мало того, не говоря про слабость розыска предметов и вещей вокруг шахты, Наметкин не отметил в своем протоколе и даже всего того, что было тогда найдено. Таким образом, были пропущены найденные там же, вокруг шахты: карманная складная рамочка Государя Императора; разломанные и побитые шейные иконы: Спасителя, Святых Гурия, Самона и Авива, Николая Чудотворца и 28 кусков эмали от разбитых нательных икон; часть золотого украшения с тремя бриллиантами и ясным следом отруба ее каким-то рубящим оружием; осколки от зеленого флакона Государыни, с пробкой короной.
Отыскать тела оказалось не так просто, как представлялось офицерам по первому впечатлению: Наметкин не дал им правильных путей к простейшему и легчайшему способу напасть на верные следы, а чтобы проникнуть в шахту, надо было сначала удалить из нее воду. Первое упущение нанесло особо непоправимый вред для будущего, ибо все следы, оставленные здесь советскими деятелями, следы их работы здесь, следы людей, лошадей, экипажей и автомобилей были в ближайшие дни затерты самими офицерами, работавшими по откачке шахты.
Офицеры сами почувствовали неудовлетворительность работы Наметкина. Они отлично понимали, что в деле расследования сами могут быть или черной рабочей силой, или только наблюдающими. Но тонкость розыска, техника его, которые только и могли привести к правильным выводам и положительным результатам — были не в их средствах и знаниях, а в руководстве Наметкина. Против него появилось озлобление и, как общее свойство этого периода, — недоверие, подозрительность. Офицеры стали становиться на путь самостоятельных розысков, самостоятельных действий, опасаясь, что Наметкин умышленно ведет дело к затемнению его, а не к выяснению истины. А это в свою очередь, при отсутствии технических знаний и знакомства с шахтенной работой, не обещало успеха.
2 августа, не приглашая Наметкина и никаких специалистов, офицеры самостоятельно приступили к откачиванию воды из шахты. Дело это было поручено штабс-капитану Александру Андреевичу Шереметьевскому, как офицеру, жившему в районе уральского горного округа и кое-что понимавшему в горном деле. В качестве рабочей силы были отряжены военнопленные австрийцы, ничего в этом деле не понимавшие. Несмотря на энергию, неутомимость, а порой и самоотверженность, выказанные Шереметьевским, работа шла совсем плохо; в распоряжении Шереметьевского были только слабые ручные водоотливные средства, не дававшие никаких результатов при откачивании из шахты воды. Работая круглые сутки, Шереметьевскому не удавалось понизить уровень ни на вершок; становилось ясным, что шахта имеет какой-то подземный источник пополнения, более мощный, чем водоотливные средства Шереметьевского. Сколько бы ни откачивали — вода все время оставалась на одном уровне. Погода была скверная, шли непрерывные дожди и усугубляли условия работы. Вдобавок ко всему этому, 11 августа работу пришлось прекратить совершенно и снять рабочих, так как район шахты стал районом боевых действий, вызванных переходом красных в частичное контрнаступление.
Чтобы помочь офицерам и улучшить постановку дела, по соглашению между начальником гарнизона генералом Голицыным и прокурором суда общее наблюдение за розыском тел в районе “Ганиной ямы” было возложено на товарища прокурора Н. Магницкого. Последний, ознакомившись с положением, создавшимся у Шереметьевского, пригласил для выяснения технических причин неудовлетворительности откачки воды из шахты горного инженера Валериана Сергеевича Котенева, который сразу определил, что шахта через подземные расщелины все время питается водой из “Ганиной ямы”. Следовательно, чтобы обезводить шахту, надо выкачать воду из “Ганиной ямы”.
Работа оказалась значительно серьезнее, чем предполагали офицеры, но Котеневу удалось добыть на Верх-Исетском заводе паровую машину, привести ее в порядок, и 15 августа началась выкачка воды из “Ганиной ямы” и одновременно из шахты. Вода в шахте быстро пошла на убыль.
Напряженное, тревожное ожидание охватило всех офицеров; с каждым часом вода в шахте уходила все ниже и ниже, росло нетерпение, а с ним усиливалось нервное возбуждение от острого желания и вместе с тем ужаса стать лицом перед величием тайны мученической смерти.
19 августа открылось дно шахты: тел Августейшей Семьи в шахте не оказалось. Не было и в “Ганиной яме”.
Ил со дна шахты собрали, промыли и в нем нашли: человеческий отрезанный палец и два кусочка человеческой кожи; жемчужную серьгу Государыни Императрицы; верхнюю вставную челюсть доктора Боткина; еще кусочек жемчужины, по-видимому, от парной, но разбитой серьги Государыни; застежку для галстука; шанцевую лопатку и несколько мелких предметов, как пряжки, пуговки, крючки и т. п.
Удар для офицеров был страшный, все были уверены, что тела должны быть непременно в шахте. И вот их нет.
Тогда бросились искать всюду, где только указывалось разными слухами, мнениями, предположениями, досужими сведениями, не считаясь ни с какими другими обстоятельствами и данными обстановки. Это было просто уже метание из стороны в сторону, переброска от одного предположения к другому, вызывавшиеся скорее жаждой к усиленной деятельности, желанием заглушить боль обманутого ожидания и бессилием в разрешении тайны. Были осмотрены и перерыты разные: “Мокрый луг”, “Березовая избушка”, “Старые шахты”, “Красная казарма” и т. п. пункты, называвшиеся другими случайными людьми; прошли облавами добровольцев и бойскаутов всю эту глухую, заброшенную местность, истоптали рудник вдоль и поперек — и ничего не нашли.
Тел Членов Царской Семьи не оказалось нигде, хотя товарищ прокурора Магницкий, резюмируя работу, произведенную им с офицерами, чистосердечно признался: “что обследованная нами местность — не обследована, ибо если мне зададут вопрос, где Царские трупы — я прямо скажу: я Их не нашел, но Они в урочище “Четыре брата”; на офицеров эта неудача произвела удручающее впечатление.
Дух упал, явилось сомнение.
Явилось сомнение, легче стали восприниматься разные версии.
Ошибались в версиях — теряли окончательно почву, недоверие возрастало до страшных размеров. Много времени спустя это недоверие еще продолжало чувствоваться. Были случаи, когда дело уже перешло в руки Соколова, вызовет он кого-либо из офицеров из числа тех, которые участвовали в расследовании или близко соприкасались с ним в Екатеринбурге, слышно, как перед дачей показаний они перешептываются между собой: “можно ли ему говорить все, что мы видели”.
Неудача, постигшая офицеров в розыске по Царскому делу, породила неустойчивость в них мыслей мнений. Явилась какая-то растерянность, разбитость, которую использовали те, кому было надо или выгодно было затемнять дело, затруднять истине выйти наружу. Офицерство раскололось и стало на путь воспринимания различных версий, лишь бы выйти из того тупика неразгаданной тайны, куда привело их исчезновение тел Августейшей Семьи. Те, кто продолжал твердо верить в совершившееся злое дело, молчали, скрывались от разговоров и расспросов. Другие, не сознавая, ухватились за легенду, подсказанную Янкелем Свердловым: погиб Царь, а вся Семья пощажена и вывезена самими большевиками в надежное место. Третьи, вернувшись в отчаянии к германофильским симпатиям, носились с идеей спасения Царской Семьи немцами и даже называли людей, будто видевших того или другого из Членов Царской Семьи в том или другом пункте того или другого иностранного государства.
Во всяком случае, непосредственное и исключительное участие строевого офицерства в самостоятельных розысках по Царскому делу кончилось почти одновременно с неудачей, постигшей их в урочище “Ганиной ямы”, и в дальнейшем строевой офицер ушел весь в свою прямую, боевую работу против тех, кто нанес ему новое национальное оскорбление в ночь с 16 на 17 июля 1918 года.
Примечания:
[ 3 ] В скобках помещены данные, выяснившиеся и определенные следователем Соколовым.