Пислегин Н.В. Польский вопрос в общественной мысли России 10–60-х гг. XIX в.

Польский вопрос, возникший в результате ослабления и после трех разделов Речи Посполитой, являлся весьма существенным для России, особенно после 1815 года, когда вследствие Венских соглашений большая часть Польши вошла в состав Российской империи и составила особое образование в ней – Царство (Королевство) Польское. Соответственно он был актуален и для российского общества.

Максим Жих. К вопросу о «законных» и «незаконных» вечевых собраниях в средневековом Новгороде. Первый этап (от начала политической истории Новгорода до конца XI века).

Характер древнерусского веча, его социальный состав, функции, круг вопросов, находившихся в его компетенции, порядок его проведения и многие другие вопросы, с ним связанные, являют собой одну из важнейших тем истории русского средневековья, остающуюся, не смотря на громадную историографию, остро дискуссионной и по сей день. В названном блоке вопросов важное место, на наш взгляд, занимает проблема, которой в советской и современной «вечевой» историографии не уделено должного внимания. Речь идет о теме «законности» и «незаконности» коллективных социально-политических акций жителей древнерусских городов как с точки зрения существовавшей в тот период системы права, так и с позиции современников.

Родион Часовников. Мы живем в православной стране. Или. К вопросу об отделении Церкви от Государства.

Более двух десятилетий наша страна пребывает в среде невнятных и очень странных идеологических, смысловых конструкций, пришедших на смену прошлым парадигмам. И человеческого, душевного, духовного и нравственного в них меньше, чем когда-либо в нашей истории. С середины восьмидесятых заполнили нашу жизнь и начали размножаться удивительные слова: перестройка, ускорение, демократизация, толерантность, мультикультура, инновации, интеграция, денационализация, секуляризация, россияне. А в качестве положительной цели народного бытия – мифическое улучшение качества жизни в лучшем случае. И пустота…

Александр Черницкий. Как жулики сливали Родину.

2-ю половину 1970-х годов ваш покорный слуга прожил в общежитии alma mater на Студенческой улице Москвы. Самым статусным товаром у студенческой братии были джинсы, которых во всем соцлагере отчего-то не шили. Сей факт засвидетельствован пересыпанным англицизмами городским фольклором: «Приходи ко мне на хаус в модных джинсах "Леви Страусс"», «Я модная герла, имею "Ранглера"», «Кабы я была кингица, я б для батюшки кинга "Суперрайфл" соткала»...

Тесля А.А. Дневник как форма переживания времени.

Литература дневников – жанр особенный, на грани документа и художественной литературы. Литературность неотделима от дневника – вопрос только в том, какая именно это литература и в какой степени она пронизывает текст дневника: ведь любые записи, вносимые автором, делаются им в перспективе будущего читателя. Им может выступать он сам – и тогда это записки адресованные себе же в другом времени, в другой ситуации – некий способ обеспечить «память себя», возможность сличить себя с тем «я» (в свою очередь деформированным текстом), каким ты обладал некоторое время назад. Воображаемым читателем могут выступать твои родные и близкие, друзья и знакомые. Нам странно сейчас представить подобный дневник – но в веке XVIIIили XIXони были нередки, ведшиеся с целью дать отчет о событиях своей жизни (например, дневники путешествий, выросшие, но не разорвавшие связь со стародавними «поденными записями»)[1], это мог быть и лирический дневник, адресованный близкому человеку – тому, кто рядом с тобой, но ведь трудно зачастую подобрать правильные слова, сказать ему то, что ты думаешь и сказать желаешь; ситуация, мгновение, близость – все слова оказываются «не теми», и текст дневника оказывается «другим разговором», обходной дорогой. Так, например, свои дневники за минувший день читали друг другу Александр и Наталья Герцены, впрочем, не будучи в данном случае особенными оригиналами во времена романтизма. Впрочем, подобный романтический вариант зачастую почти незаметно переходит в другой – «дневник для потомков»: начиная от детей, чтобы сохранить для них память о себе, не старый неудачный портрет местного художника и не потускневшую фотографию да несколько случайных воспоминаний – а себя «в жизни», в ее сиюминутном протекании: восприятие, родственное подтолкнувшему Монтеня начать свои «Опыты». Чем бы ни был конкретный дневник, он имеет одну общую черту – сиюминутное в нем обретает несвойственную ему значимость. Точнее, эта значимость является производным – от осмысленности бытия, или, может быть, так сказать корректнее, от существования, пред(под)ставленного под осмысление, предлагающего себя мысли. Приостановка течения времени, возможность нарушить его линейный, направленный ход, вернуться в прошлое, за день, за год, за десятилетие назад – и встретиться вновь с чередой на тот момент ничего особенного не значащих – или уже ничего теперь самих по себе не значащих событий – именно эта сиюминутность и произвольность дневниковых записей делает прошлое значимым. В отличие от мемуаров и многочисленных «историй», дневник еще не знает, чем обернется то или иное событие, он не способен отличить важное от безразличного, достойное увековечивания от обреченного на забвение – и тем самым восстанавливает в правах «мгновение», то время, когда сделана запись: важное на тот момент – единственный критерий, удостаивающий событие быть записанным и тем самым удостоверяющий его значимость, безразличный к любым проверкам будущего – единственным критерием здесь служит сознание самого автора. Он ошибается, разумеется, и именно эта ошибка наиболее ценна – события в дневнике лишены «правильной перспективы», обретая перспективу своего времени и авторского произвола.

Юрий Кофнер. Экономика Золотой Орды (1240-1480).

Татаро-монгольское «иго»оставило неопровержимый отпечаток не все последующее развитие социально-хозяйственного строя России. При этом, позиция историков-экономистов по поводу оценки этого влияния, далеко не однозначна. Со времен внедрения петровско-немецкой исторической школы, ученые-западники заявляют, что Батыево нашествие (1237-1241) и последующие за ним 240 лет ордынского «ига» отбросили Владимирскую Русь назад в своем экономическом развитии, и стали причиной извечного отставания нашей страны от развитых экономик мира. Евразийцы, с другой стороны, отмечают и благоприятные аспекты монгольской власти над русскими землями (монг. Улус-Орусь), прежде всего, спасение Руси от культурной аннексии католичества. Также и в социально-экономической сфере они выделяют перенятые у монгол развитую финансовую систему и централизованный управленческий аппарат.

Игорь Фунт. Вечен мир высоких истин.

Природа одарила Дмитрия Владимировича Веневитинова самыми разнообразными талантами: он знал латинский, греческий, французский, немецкий и английский языки, учился живописи у художника Лаперша, музыке – у композитора Геништы; увлекался поэзией, философией, переводами, критической работой. Завершив образование в Московском университете, Веневитинов всё время стремился расширить свои познания: стал членом «Общества любомудрия», в котором его участники (В. Одоевский, И. Киреевский, А. Кошелев и другие) изучали философию Шеллинга, интересовались вопросами эстетики и искусства; переводит произведения Вергилия, Гёте, Гофмана, размышляет о роли просвещения в России.

Тесля А.А. Славянофильство сквозь призму неформальных отношений.

Традиционное изучение истории философии сосредоточено на изучении «истории идей» или, в более методологически строгом (и в силу этого, возможно, куда более ограниченном по возможностям) варианте – на «истории понятий». Однако если мы обращаемся к конкретной истории философских направлений, то рассмотрение философии как дисциплины, подчиненной исключительно собственной внутренней логике, приводит к очевидным затруднениям. Если относительную убедительность подобный подход еще имеет при изучении долговременных философских школ, то при рассмотрении философских споров, тесно увязанных с вопросами текущей политики или социально жизни, того, что условно можно обозначить как «журнальную философию», мы оказываемся вынуждены для понимания причин успеха или неудачи тех или иных направлений выходить далеко за пределы классических объяснительных стратегий. В еще большей степени это относится к философским направлениям XVIII– XIXвека, претендующих на статус «идеологий» и в силу этого изначально обращенных к нефилософскому пространству мысли и действия. По нашему мнению сетевой подход может оказаться весьма эффективным при изучении истории русской философии. Если классическим примером такого рода исследования на данный момент выступает «Социология философий» Рэндала Коллинза (1998), то отечественный материал может представлять значительный интерес по причине сложной конструкции русского философского пространства, где университетская философия по степени влияния на общее развитие философских идей не имела на протяжении большей части XIXи, вероятно, XXвека решающего влияния. Частным случаем, удобным для рассмотрения, выступает, по нашему мнению, славянофильство.

Тесля А.А. Ф.М. Достоевский в публикациях газеты «Русь» 1881 года.

И.С. Аксаков был знаком с Ф.М. Достоевским с 1860-х годов, однако особенного интереса ни к фигуре писателя, ни к его творческой деятельности не проявлял – упоминания о нем, даже в период издания последним «Дневника писателя», в переписке Аксакова редки и малосущественны. Помимо прочего подобная незаинтересованность связана с тем обстоятельством, что Аксаков не был «книгочеем», редко читал книжные новинки, в основном следя за газетными и в меньшей степени журнальными публикациями по текущим вопросам, а к книгам обращался преимущественно в том случае, когда они требовались ему в работе над каким-либо конкретным вопросом – и интерес его был, соответственно, узконаправленным. Подобная черта личности Аксакова заставила одного из наиболее авторитетных исследователей его творчества, Н.И. Цимбаева, говорить про «недостаток философских и исторических знаний», о непривычке к умственным спекуляциям» [8, 47]. Вряд ли с подобной оценкой можно согласиться – в ней чувствуется проекция литературного и жизненного опыта исследователя, далекого от повседневного образа действий и организации жизненного мира своего персонажа: И.С. Аксаков в семейном кругу в данном отношении занимал позицию среднюю между своими братьями Григорием и Константином – если у первого преобладала практическая деятельность, занимаясь которой он чувствовал себя уверенно и спокойно, растериваясь и бездействуя в отсутствии конкретных, деловых задач, то для Константина реальность замыкалась в сфере мысли и чувства, и только в этом, весьма специфическом интеллектуально-эмоциональном пространстве он воспринимал мир, все переводя на его язык и придавая обыденному необыденную значимость – собственно, только так повседневность могла войти в пространство его опыта.

Федорец А.И. Когда следует праздновать юбилей «Третьяковки»?

Датой основания Третьяковской галереи принято считать 1856 год. По «классической» версии, именно в этом году Павел Михайлович приобрел две первые картины современных ему русских художников, написанные маслом и оставшиеся в его коллекции вплоть до наших дней: «Искушение» работы художника Н.Г. Шильдера и «Стычка с финляндскими контрабандистами» В.Г. Худякова. Во всяком случае, именно такая версия изложена в первых каталогах галереи, над составлением которых трудился сам Павел Михайлович с помощниками. На протяжении многих лет основные споры по поводу истоков галереи сосредотачивались на вопросе: каковы обстоятельства приобретения этих картин, и были ли они в самом деле приобретены в 1856 году?

Подписаться на