|
|
Александр Франгуланди |
|
1991 г. |
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
БИБЛИОТЕКАА: Айзатуллин, Аксаков, Алданов...Б: Бажанов, Базарный, Базили...В: Васильев, Введенский, Вернадский...Г: Гавриил, Галактионова, Ганин, Гапон...Д: Давыдов, Дан, Данилевский, Дебольский...Е, Ё: Елизарова, Ермолов, Ермушин...Ж: Жид, Жуков, Журавель...З: Зазубрин, Зензинов, Земсков...И: Иванов, Иванов-Разумник, Иванюк, Ильин...К: Карамзин, Кара-Мурза, Караулов...Л: Лев Диакон, Левицкий, Ленин...М: Мавродин, Майорова, Макаров...Н: Нагорный Карабах..., Назимова, Несмелов, Нестор...О: Оболенский, Овсянников, Ортега-и-Гассет, Оруэлл...П: Павлов, Панова, Пахомкина...Р: Радек, Рассел, Рассоха...С: Савельев, Савинков, Сахаров, Север...Т: Тарасов, Тарнава, Тартаковский, Татищев...У: Уваров, Усманов, Успенский, Устрялов, Уткин...Ф: Федоров, Фейхтвангер, Финкер, Флоренский...Х: Хилльгрубер, Хлобустов, Хрущев...Ц: Царегородцев, Церетели, Цеткин, Цундел...Ч: Чемберлен, Чернов, Чижов...Ш, Щ: Шамбаров, Шаповлов, Швед...Э: Энгельс...Ю: Юнгер, Юсупов...Я: Яковлев, Якуб, Яременко...Родственные проекты:ХРОНОСФОРУМИЗМЫДО 1917 ГОДАРУССКОЕ ПОЛЕДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАПОНЯТИЯ И КАТЕГОРИИ |
Александр ФрангуландиГреки-понтийцы: дорога длиной в 2,5 тысячи летРАЗДЕЛ 7. НАЧАЛЬНЫЙ ПЕРИОД ЖИЗНИ ПОНТИЙСКИХ ГРЕКОВ В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕГлава 4. Начало коммунистического пути.С 1927 года начинается новый этап в жизни понтийских греков в Советском Союзе. Репрессиям подверглись многие главы семейств, как в городах, так и в деревнях. Так в Сухуме одними из первых были репрессированы члены церковного совета греческой церкви в связи с экспроприацией церковного имущества (Спаниди, Печалиди, Франгулиди и др.); судила печально известная "тройка"; все были приговорены к лагерям в районе Магадана, но до места живыми добрались лишь единицы. В это же время было репрессировано множество греков по всему побережью. Часть отправляли в лагеря, часть с семьями на поселение в Сибирь и Казахстан. Ялта, Анапа, Туапсе, Новороссийск, Сухум, Батум и другие города и села Крыма, Краснодарского края, Ставропольского края, Грузии "посылали" своих граждан на каторгу. Некоторые успевали скрыться от ареста; часть из них даже сумела добраться до греческого посольства в Москве, получить визу и уехать; другие скрывались до тех пор, пока не был выполнен план по поставкам "смертников" в лагеря. В Грузии проводилась политика замещения греков (особенно в Абхазии и Аджарии) мегрелами, сванами и грузинами. Поэтому сравнительно многим позволяли уезжать в Грецию. Видимо, еще и потому, что многие греки были иностранно-поданными, репрессии не были сплошными, и многим удалось все же получить разрешение на выезд. В первую очередь стремились уехать семьи ранее репрессированных из-за опасности применения дальнейших мер. Уезжали также все сколько-нибудь зажиточные горожане и крестьяне. Удивительны пути господни, но даже "шахтинское" дело не обошло греков стороной. Так, мне известна семья Грамматикопуло, жившая в г. Шахты, где глава семьи работал на обслуживании железной дороги. В 1937 году в связи с громким "шахтинским" делом осудили отца и двоих сыновей (младший был очень талантлив, писал стихи и романы). Отца расстреляли, а сыновей отправили в лагеря (в Валасницу). Там оба погибли. В эти годы немалое число греков попало в лагеря. Некоторые благодаря стечению обстоятельств и крепкому здоровью пережили заключение и вернулись. Хотя в последнее время было опубликовано огромное число мемуарной и художественной литературы об этих страшных годах, не лишним будет и свидетельство греков. Я приведу рассказ одного из них. - М.Ф.Н.
Греки в лагерях М.Ф.Н. жил в то время с родителями, братом и сестрами в г. Батуме. Родители переселились туда из Турции в 1915-1916 гг.. Жили довольно бедно, политикой не занимались и в нее не вмешивались, хотя, конечно, имели какое-то мировоззрение и как-то оценивали происходящие события. В 1957 году в октябре М.Ф.Н. окончил в Батуме вечерний техникум и стал механиком по портовым машинам. Вместе с одним местным армянином получил направление в Таганрогский порт. В том же году они приехали в Таганрог, сняли частную комнату и приступили к работе. М.Ф.Н было в ту пору 20 лет. Как и большинство его сверстников (это очень характерно и хочу обратить на это внимание) М.Ф.Н. полностью верил в идеи коммунизма, был уверен, что трудности, переживаемые страной и людьми, временные и, когда они будут преодолены, наступит счастливая жизнь. Не раз он вступал в спор со взрослыми, умудренными опытом родственниками, скептически относящихся к обещаниям коммунистов. Хотя в 1935-36 гг. уже происходили аресты среди соседей и дальних родственников, М.Ф.Н. и его товарищи верили, что наказывают действительно по заслугам, именно, так сказать, "врагов народа". В начале 1938 года М.Ф.Н. получил из дома известие об аресте старшего брата. Хотя М.Ф.Н. прекрасно знал, что брат никогда не участвовал ни в каких политических движениях, тем не менее, даже у него шевельнулось подозрение в том, что брат занимался "недозволенной" деятельностью. В феврале 1938 года М.Ф.Н. поехал на неделю домой повидать родственников и узнать, в чем же дело. В Батуме он узнал, что идут массовые аресты и уже забрали многих греков, в том числе и часть его родственников. Сначала забирали тех, кто был в прошлом побогаче (по настоящему богатых среди греков, практически, и не было, поскольку большинство не так давно перебрались из Турции почти "в чем мать родила"). Затем стали забирать подряд, независимо от подданства, но в первую очередь все же иностранно-поданных (Семья М.Ф.Н. была греко-поданной). Мать уговаривала М.Ф.Н. не возвращаться в Таганрог, а куда-нибудь уехать (в частности, в Сухум, к родственникам) и переждать. Так некоторые и сделали и действительно спаслись, так как массовые аресты кончились в 1939 году, а бежавших не разыскивали, словно был выполнен какой-то план. Но М.Ф.Н., во-первых, не чувствовал за собой никакой вины, а во-вторых, за три дня до отъезда сдал свой паспорт (иностранно-поданным полагалось каждый год возобновлять свой паспорт) а хотел получить его назад. Вернувшись в марте в Таганрог, М.Ф.Н. зашел в паспортный стол. У паспортистки при его появлении вырвалась фраза: "А Вы еще здесь?!". У М.Ф.Н. шевельнулось подозрение, но все же он не решился на какие либо действия. На следующий день к нему на работу пришли двое сотрудников МВД и предложили М.Ф.Н. возвратиться на квартиру. На квартире произвели обыск, ничего не обнаружили, но велели взять нужные вещи (М.Ф.Н. взял только одеяло) и отвели в комендатуру. Это случилось 23 марта 1938 года. В подвале комендатуры находились тюремные камеры предварительного заключения. В одну из них отвели М.Ф.Н. Камера размером 12-14 кв.м. имела одну дверь и одно маленькое оконце под потолком, затянутое решеткой. По периметру стояли скамейки, и несколько мест было в центре камеры. Когда М.Ф.Н. привели, в камере было около 20 человек, а в дальнейшем бывало и до 28. Возле входа стояла так называемая "параша" - бочонок с крышкой, для оправления естественных потребностей узниками. "Старики", т.е. старожилы камеры сидели подальше от параши; вновь прибывающие располагались вблизи нее. Лежать было невозможно, можно было только немного вытянуть ноги (В парашу ходили и "по-болъшому" и "по-маленькому" на глазах у всех). Когда М.Ф.Н. ввели, кто-то спросил о причине заключения. Но М.Ф.Н., подозревая в сидевших провокаторов, ничего определенного не отвечал. В дальнейшем он понял, что все они такие же, как он, невинные люди и стал более доверчив. Кормили следующим образом: утром давали кусочек черного хлеба такого качества, что вновь прибывшие не могли его есть; чуть позже приносили "баланду", т.е. жидкий суп из сечки пшеницы или другой крупы. Вечером также выдавалась баланда. Один раз в день давали в качестве чая горячую воду и два кусочка сахара. Голод был так велик, что этот несъедобный хлеб поглощался, не дожидаясь баланды. В камере находился один, объявивший голодовку и принимавший только горячую воду и сахар. Он был похож на скелет, обтянутый кожей. Как потом узнал М.Ф.Н., это был один из начальников КВЖД (Китайской восточной железной дороги, частью проходившей по территории Китая через Харбин до Порт-Артура). Большинство сотрудников этой ветки было осуждено в 1937 году "за связь с иностранными державами" и погибло затем в лагерях. Упомянутый человек был приговорен к смертной казни и находился в тюрьме уже около года. Голодовку он начал в знак протеста, но, разумеется, ничего не добился. Заключенные уступили ему место под окошком, где было больше воздуха. Через некоторое время его унесли, и дальнейшая его судьба осталась неизвестной, но скорее всего он погиб. Сосед по камере посоветовал М.Ф.Н. подписать сразу все предъявленные обвинения, объяснив, что все равно власти добьются своего и осудят. Но в тот момент М.Ф.Н. не понял, что это действительно был совет благожелателя. На третий день М.Ф.Н. отвели к прокурору, который предъявил ему обвинение из трех пунктов: во-первых, его обвинили в том, что он завербован иностранной разведкой через некоего Папандопуло из Ростова, который организовал сеть враждебной агентуры; во-вторых, в том, что М.Ф.Н. было поручено в начале войны взорвать все механизмы порта; в-третьих, его обвинили в том, что он завербовал еще одного грека - сторожа в порту (М.Ф.Н. близко этого человека даже не знал; говорили, что он не совсем нормален). М.Ф.Н. отказался подписывать эту галиматью. Тогда его отвели в карцер. Карцер представлял собой комнату со специальным устройством. Когда М.Ф.Н. ввели туда, вдоль стен карцера уже сидело человек 8, причем М.Ф.Н. поразило то, что все они были почти голые и сидели на своих вещах. Оказалось, что три стены карцера постоянно подогревались, в комнатке стояла страшная жара и иначе, чем в голом виде, находиться там было не возможно. Для того, чтобы сделать обстановку еще более невыносимой, баланду подавали разогретой до кипятка. Многие не выдерживали сразу и через несколько часов стучали в дверь. Их забирали и снова вели в прокуратуру. М.Ф.Н. выдержал 3 дня. Когда его снова привели к прокурору, он пытался доказывать, что обвинения представляют собой глупость. Тогда прокурор пригрозил отправить его снова в карцер, что практически, обрекло бы его на смерть. Дело в том, что как вновь прибывший М.Ф.Н. сидел в карцере возле двери и, когда она открывалась, резко охлаждался. В результате этого (а может быть, и дополнительно сказалась какая-то тюремная инфекция) вся голова и грудь М.Ф.Н. покрылись гнойными волдырями, что дополняло мучения. М.Ф.Н. понял, что лучше подписать обвинение, чем погибнуть от этих пыток. После этого его отвели в прежнюю камеру в комендатуре. Дня через два болезнь развилась. Один из гнойников между пальцами левой руки развился и заражение пошло вверх по руке. Она страшно болела, а главное могло произойти общее заражение. М.Ф.Н. несколько раз стучал в дверь и просил отвести его к врачу, но ему грубо отказывали. Когда положение стало крайне серьезным, "старики" посоветовали стучать в дверь, не взирая на угрозы охраны. Это подействовало, и когда все угрозы не возымели действия, М.Ф.Н. отвели к врачу. Тот вскрыл гнойник, вытекло много гноя, так что рука стала как бы вдвое тоньше, но заражение прекратилось. Примечательно, что допросы заключенных и другая "работа" с ними производилась в ночное время, начиная с 12 часов ночи и до утра. Большинство сотрудников НКВД были к этому времени в нетрезвом состоянии. (Еще до того, как М.Ф.Н. попал в тюрьму, он и другие жители Таганрога заметили, что днем все рестораны города были полны работниками НКВД, МВД и других подобных служб). В этой подвальной камере комендатуры в г. Таганроге М.Ф.Н. просидел до конца апреля. Затем на закрытых машинах типа тех, в которых возят хлеб и другие продукты, поскольку специальных "черных воронов" не хватало, М.Ф.Н. в числе многих других заключенных был переведен в тюрьму г. Ростова-на-Дону. Это была большая пятиэтажная тюрьма, в которой содержалось большое количество заключенных. Здесь два раза в день заключенных выводили из камеры оправиться и умыться на своем этаже, а в остальном условия содержания были прежними. Но осужденных было столько, что их, видимо, не вмещали центральные тюрьмы. Поэтому многих, в том числе М.Ф.Н., переправили на баржах в тюрьму поселка Константиновка. Когда вывозили из ростовской тюрьмы, заключенные боялись, что их везут на расстрел, и облегченно вздохнули, очутившись в трюмах барж, из которых можно было через люк видеть кусочек неба. В константиновской тюрьме заключенным объявили приговор. М.Ф.Н. получил 10 лет лагерей. Но отправка в лагеря состоялась только через полгода в ноябре (то ли репрессивная машина не справлялась с огромным людским потоком, ею же созданным, то ли ждали зимы, чтобы она довершила жестокость людей - сейчас трудно установить). В ноябре заключенных поместили где-то под Ростовом в "столыпинские" вагоны. Они предназначались специально для заключенных и представляли собой нечто вроде купированных вагонов, с тем "небольшим" отличием, что все купе были ограждены решетками и имели два уровня, которые не сообщались между собой. По коридору ходили стражники. Куда и каким путем повезут, заключенным, разумеется, не сообщалось. Случайно, из разговоров или мельком что-то высмотрев, когда выводили, они узнавали, где находятся. Везли 20 дней через Москву, Пермь до Соликамска. Здесь располагался распределительный лагерь, куда первоначально стекались все заключенные. Как слышал М.Ф.Н, через этот лагерь в то время прошло около ста двадцати тысяч человек. Прибывшие заключенные размещались в длинных и вместительных брезентовых палатках. В торцах палатки были входы, и тут располагались печки-буржуйки. В этих местах было теплее всего. Испарения поднимались к потолку палатки, оседали на стенках и образовывали слой льда. Заключенные располагались на двухъярусных нарах. Заключенные делились на "бытовиков" и "политических". "Бытовики" - это осужденные воры, бандиты, хулиганы и т.п. - были полными хозяевами в палатках, терроризируя "политических". (Как неоднократно отмечалось в литературе, согласно коммунистической идеологии, воры и бандиты были по классовой сущности близки пролетариям; коммунисты к ним относились как к союзникам в деле уничтожения всех непролетарских элементов - "политических" заключенных). Политические осуждались по статье 58 и на бланке заключенного ставили аббревиатуру "КРД" (контрреволюционная деятельность) с различными уточнениями. "Бытовики" отнимали у политических теплые вещи, деньги и прочее, что им нравилось. Располагались они около печек, пили водку, играли в карты. Надзиратели не вмешивались; наблюдали только за тем, чтобы не было побегов. При разбивке заключенных на подразделения, старшими ставили "бытовиков". "Бытовики" составляли процентов десять от общего числа заключенных, но "политические" не имели никакой возможности защищаться. Может быть, поэтому убийств было сравнительно не много. Как слышал М.Ф.Н., лагеря, подобные Соликамскому, располагались еще в Ныробе и в Усолье. В Ныробе располагалась администрация лагерей. В этих лагерях формировались "команды" - отряды по 500-600 человек, которые пешком шли к месту работы - на лесоповал и лесосплав. М.Ф.Н. в составе "команды" примерно в 600 человек в январе отправили на Черную. Это место располагалось примерно в 200 километрах от Соликамска. Морозы в это время доходили до 30-40°С. По дороге изможденные люди бросали все, что взяли из дома, даже одеяла, не в силах нести. Ватное одеяло, которое М.Ф.Н. взял из Таганрога, отобрали в лагере: кто-то выдернул его из-под головы и унес, а когда М.Ф.Н. хотел было возвратить одеяло, ему дали по физиономии. Но М.Ф.Н. был в теплой куртке; отморозил только пальцы на одной ноге. Еще будучи в заключении в Таганроге, М.Ф.Н познакомился с одним греком - Михайлиди, который хотя не знал греческого языка, но сочувственно отнесся к нему, Михайлиди обладал громким голосом и умел завоевать доверие. Его сделали каким-то начальником в команде, а он в свою очередь рекомендовал М.Ф.Н. на бригадирскую должность. Более высокой была должность "десятника", но на эту должность назначались только "бытовики" (Впоследствии, когда обнаружилась неграмотность и нежелание "бытовиков" работать, стали назначать "десятниками" и "политических"; тогда и М.Ф.Н. стал "десятником"). На Черной поставили лагерь, разбили людей на бригады по 3-4 человека. Место было пустынное. Деревья спиливали поперечными и лучковым пилами, сучья обрубали топорами. Затем деревья распиливали на кряжи и выкатывали их к дороге, откуда другие команды лошадьми вывозили их к реке. Все это приходилось делать зачастую по пояс в снегу. Но, к счастью, выдали ватники (ватные куртки) и стеганные ватные штаны. Питание здесь было несколько лучше, чем в тюрьме и лагере: давали вместо 400 г уже 600 граммов хлеба, а при перевыполнении - даже 800 граммов. Кроме того, наряду с баландой давали кашу. Но всего этого было явно недостаточно для той работы, что выполняли заключенные. Норма выработки была от четырех до восьми кубометров распиленного леса в зависимости от сорта дерева. Официально рабочий день должен был длиться 10 часов, но заставляли работать, не считаясь с этими установками. Обычно работали все светлое время суток: зимой, с 10 утра до 4-5 вечера, а летом с 6 утра до 8 вечера (в этой зоне летом продолжительность ночи - всего 2-3 часа - с 12 ночи до 2-3 ночи, но лето короткое). Вырубки находились в 4-6 км от лагеря. Поэтому вставали рано, чтобы засветло добраться, а возвращались в сумерках и темноте. Место вырубки помечалось или ограничивалось веревками. Выход за пределы участка карался смертью без предупреждения. То же самое следовало, если заключенный на марше выходил из шеренги ("шаг в сторону, стреляю без предупреждения" - объявлялось охранниками). Иногда для того, чтобы доказать свою необходимость, охранники провоцировали заключенных нарушить запрет и безжалостно их расстреливали "при попытке к бегству". В этих условиях при таком питании почти невозможно было выполнить задаваемую норму, особенно людям, ослабленным заключением, или немолодым и мало физически подготовленным. Умирали каждый день десятками. Особенно интеллигентные люди. Хоронили всех уже летом в общих могилах. М.Ф.Н. выжил только благодаря молодости и хорошему здоровью, (ему было 21 год). Особенно высокая смертность была среди интеллигенции, а в лагере встречались и доктора, и профессора. Многие умирали от болезней, часть становилась "доходягами", как называли дистрофиков, и погибала более медленно, но так же неизбежно. Никаких мыслей, кроме как о еде, у этих людей уже не было, работать они не могли. Раз за разом они подходили с котелком за кашей, но организм уже не принимал пищи, даже, если, сжалившись, им давали вторую порцию. От малейшего толчка "доходяга" падал и при этом раздавался звук, как от падения мешка, наполненного костями. Зимой все страдали от цинги; лечили их отваром хвои. Утром, уходя на работу, заключенные обязаны были выпить кружку отвара из бочки. Даже угроза цинги не всегда пересиливала отвращение к этому напитку. Чтобы как-то смягчить трудности, делали приписки. При замере диаметра бревен (по нему определялся объем древесины) завышали показания на 2-3 см. Контролирующими тоже чаще всего были заключенные, и многие из них закрывали на это глаза. Некоторые, чтобы выслужиться, сообщали о приписках надзирателям. Следовало наказание. В марте за приписки М.Ф.Н. наказали (посадили в карцер), но в связи с каким-то срочным приказом отправили его на лесосплав. Здесь оказались условия легче и, пожалуй, это явилось для него спасением. К марту месяцу из 600 человек "команды" осталось 200-220 человек, остальные умерли. (В основном, интеллигенты). На лесосплав направили отсюда 30-40 человек и примерно по столько же - из других лагерей. М.Ф.Н. отправили на реку Язьву в Усть-Язьву, т.е. в лагерь, находящийся в устье Язьвы, при впадении ее в реку Вишеру. Здесь уже стояли палатки и бараки. Это перемещение памятно для М.Ф.Н, еще и тем, что здесь впервые со дня отправки из тюрьмы, он смог выкупаться в бане. Одежда кишела вшами и другими насекомым. Спасались от них, встряхивая ее над печкой, но через 2-3 дня их количество восстанавливалось. Здесь же, в лагере на лесосплаве, одежду "прожгли", т.е. нагрели до высокой температуры в специальной печи и уничтожили гнид и вшей (одежда после этого имела желтый цвет). Лед вскрывался в мае. До мая бригады выкалывали бревна, которые не успели сплавить в предыдущая сплав, из льда, собирали по берегам, свозили в определенное место и складировали. После ледохода начинали вязать плоты. Командам выдали сапоги с теплой ватной подкладкой, но ноги часто были мокрыми. Затем плоты сплавлялась катерами в специальные пункты. Кроме заключенных на лесосплаве на лесоповале работали вольнонаемные - из сосланных на поселения семей кулаков (которые находились в примерно таком же положении, как греки, высланные в Казахстан (об этом периоде я расскажу далее - Авт.), но в несравненно более суровых условиях). Здесь были их селения. Сельским хозяйством они занимались мало, то ли из-за суровости климата, то ли из-за каких-то запретов. Местные жители - обрусевшее пермяки (их называли "чалдонами") и русские все же занимались сельским хозяйством. На лесосплаве среди вольнонаемных были и женщины, но на сравнительно легких работах. Позже в окрестностях мужского лагеря разбили женский. Женщины частью были "бытовые", частью "политические", но очень многие были осуждены за различные административные провинности: например, за опоздания на работу или за прогул осуждали на срок до 5 лет (сейчас в это трудно поверить, но дорога в коммунистический рай протаптывалась именно таким образом). Хотя лагеря сторожили, но полностью помешать встречам мужчин и женщин не удавалось (или скорее этому не придавалось политической окраски). До войны (т.е. до 1941 года) к политическим относились как к людям, которые должны умереть. С начала войны положение существенно изменилось. Всех мужчин "бытовиков" забрали в штрафные батальоны и отправили на передовую, как пушечное мясо (Рассказывали мне уже другие люди, побывавшие на войне: позади штрафных рот ставили пулеметы и отступающих расстреливали; говорили, что "знаменитый" подвиг Александра Матросова, закрывшего телом амбразуру, тоже был совершен под дулом пулемета). Из-за этого и из-за необходимости снабжать войну повысилась потребность в рабочих руках. В какой-то мере война спасла немало "политических". (Как известно, это касается также и инженерно-технических работников, отозванных из лагерей в, так называемые, "шараги" - лагерные КБ и заводы). "Политических" стали лучше кормить и одевать. Первоначально усилили охрану, боясь каких-то эксцессов, но потом успокоились и вернули ее в прежнюю норму. Стали более человечно обращаться. К 1944 году М.Ф.Н. стал мастером. У них составилась умелая команда, которую натравляли в различные места для организации производства. В 1944 году после освобождения Сталинграда к заключенным приехал начальник лагеря и попросил работать с полной отдачей для поставки стройматериалов в Сталинград. В награду обещал похлопотать о досрочном освобождении отличившихся. Заключенные не очень верили обещаниям начальства, ибо часто, почти без причины, заключенным добавляли срок. Но в какой-то мере начальник лагеря слово свое сдержал. За хорошую работу М.Ф.Н. и еще восемнадцати заключенным в 1945 году объявили, что на два года уменьшают срок. В 1946 году 23 марта вышел срок заключения (8 лет) М.Ф.Н., но распоряжения об освобождении не пришло. М.Ф.Н. начал работать вольнонаемным и получал зарплату 500-600 тогдашних рублей. Вольнонаемным позволялось покупать промышленные товары, но основные деньги уходили на еду. Распоряжение пришло в ноябре, но с ограничением местожительства и надзором. М.Ф.Н. выехал в Сухум, где жила его сестра (остальные родственники еще в 1939-40 гг. уехали в Грецию). Когда в 1949 году греков высылали в Казахстан, единственный, кто не слишком досадовал за это на свою судьбу, был М.Ф.Н.: с высылкой он обретал права наравне со всеми греками. Но об этом периоде жизни понтийских греков речь будет впереди. Рассказ о лагерной жизни будет неполным, если не отметить характерную черту быта заключенных: здесь никто никому не открывал своих мыслей. Система доносительства уничтожала в корне всякую возможность доверия между людьми, а значит всякую возможность сплочения. На вопрос, были ли у М.Ф.Н. друзья в лагере, был ответ, что такое было невозможно. За малейшее лишнее слово могли увеличить срок заключения, а то и вовсе расстрелять. В лучшем случае люди симпатизировали друг другу, в чем-то помогали, но не более. Среди заключенных были люди самых различных национальностей, образования, происхождения. Из тех, с кем пришлось М.Ф.Н. работать, он запомнил одного еврея - Исхака Шульмана, бывшего комсомольского работника с Украины, турка из Гагр, который приходил однажды к М.Ф.Н. после возвращения из Казахстана; в Казахстане М.Ф.Н. случайно встретил одного казаха, бывшего с ним в лагере, тот пригласил его к себе домой (М.Ф.Н. поразила тогда страшная бедность казахов). Здесь остается только заметить, что все сведения, рассказанные М.Ф.Н., полностью согласуются со всеми другими источниками. Многие подробности не имело смысла описывать, потому что они скрупулезно зафиксированы А. Солженицыным, В. Шаламовым и другими гражданами страны, случайно оставшимися в живых во время этой "классовой" битвы, или точнее бойни, устроенной "сознательным авангардом пролетариата". Во времена Хрущева они были реабилитированы, но то, что они потеряли, никто не пытался ничем компенсировать. Александр Франгуланди. Греки-понтийцы: дорога длиной в 2,5 тысячи лет. Сухум, 1991. Далее читайте:Греки, эллинес (самоназвание), народ, основное население Греции и Кипра.
|
|
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
|
Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании всегда ставьте ссылку |
