|
|
Константин Гнетнев |
|
- |
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
БИБЛИОТЕКАА: Айзатуллин, Аксаков, Алданов...Б: Бажанов, Базарный, Базили...В: Васильев, Введенский, Вернадский...Г: Гавриил, Галактионова, Ганин, Гапон...Д: Давыдов, Дан, Данилевский, Дебольский...Е, Ё: Елизарова, Ермолов, Ермушин...Ж: Жид, Жуков, Журавель...З: Зазубрин, Зензинов, Земсков...И: Иванов, Иванов-Разумник, Иванюк, Ильин...К: Карамзин, Кара-Мурза, Караулов...Л: Лев Диакон, Левицкий, Ленин...М: Мавродин, Майорова, Макаров...Н: Нагорный Карабах..., Назимова, Несмелов, Нестор...О: Оболенский, Овсянников, Ортега-и-Гассет, Оруэлл...П: Павлов, Панова, Пахомкина...Р: Радек, Рассел, Рассоха...С: Савельев, Савинков, Сахаров, Север...Т: Тарасов, Тарнава, Тартаковский, Татищев...У: Уваров, Усманов, Успенский, Устрялов, Уткин...Ф: Федоров, Фейхтвангер, Финкер, Флоренский...Х: Хилльгрубер, Хлобустов, Хрущев...Ц: Царегородцев, Церетели, Цеткин, Цундел...Ч: Чемберлен, Чернов, Чижов...Ш, Щ: Шамбаров, Шаповлов, Швед...Э: Энгельс...Ю: Юнгер, Юсупов...Я: Яковлев, Якуб, Яременко...Родственные проекты:ХРОНОСФОРУМИЗМЫДО 1917 ГОДАРУССКОЕ ПОЛЕДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАПОНЯТИЯ И КАТЕГОРИИ |
Константин ГнетневБеломорканал: времена и судьбыПРИЛОЖЕНИЯГлава втораяДостоинство правдыИз «племени гулагов» Заключенные-инженеры на строительстве Беломорско-Балтийского канала иногда пренебрежительно называли между собой немногочисленных чекистов «племенем гулагов». Майн Ридом в начале 30-х увлекались многие, и если по малограмотности либо нелюбопытству книг не прочел, то непременно о его героях слышал. Кличка воспринималось сотрудниками ОГПУ как комплимент, с некоторой даже гордостью: вот, мол, какими признают нас эти зазнайки грамотеи – сильными, благородными, в любых условиях готовыми добиваться своих целей. Потому и срок за кличку не добавляли. На самом же деле инженеры имели в виду другое – чекистскую малообразованность и невежественность и, как следствие, варварское пренебрежение чужими жизнями. Полноправным членом «племени гулагов» был и Семен Львович Моисеев, о судьбе которого хочу рассказать чуть поподробнее. Лично я знаком с ним не был, хотя ходили мы по одним улицам, и Семен Львович, как «редкий коллекционер газетных вырезок» (так рекомендуют его архивисты Карелии), конечно же, знал о моем существовании и работе: в 70-90-е годы больше меня о Беломорском канале едва ли кто-нибудь написал. Но он очень долго не обнаруживал себя в качестве строителя ББК. Только во второй половине 80-х, на волне всесоюзной шумихи о комсомольцах-добровольцах, заявил о себе в прессе как о «первопроходце БАМа». Своим участием в сооружении ББК он вообще предпочитал публично не хвастать. Основными источниками в написании этого очерка стали для меня материалы личного фонда С. Л. Моисеева в Национальном архиве Республики Карелия (Фонд 3651), личные беседы и книга И. Чухина «Каналоармейцы» (Петрозаводск, 1990), -- я был редактором ее версии в журнале «Север», -- и некоторые другие печатные и архивные материалы. Иван Иванович Чухин, будучи высокопоставленным сотрудником МВД, сумел отыскать Моисеева, подружиться и, что называется, разговорить. Судя по книге, Моисеев и сам не растерял к старости профессиональных навыков и в свою очередь сумел обаять Чухина настолько, что тот в своей книге противопоставил его другим сотрудникам ОГПУ, работавшим на Беломорстрое. Глава так и называется: «Чекисты настоящие и мнимые». Моисеев проходит в книге как «настоящий». Неизвестно только – почему. Семен Львович Моисеев родился в городе Невель Витебской области в 1902 году. Его дед Абрам и отец Лев работали плотниками, семья была бедной, и по-настоящему учиться Семену не пришлось. Вершиной его систематического образования стали командные курсы транспортного отдела ГПУ в Питере на Гороховой. Моисеев честно писал в анкетах об образовании: «низшее», и всю жизнь смотрел на людей, как ему казалось, образованных с громадным пиететом. Два таких человека во многом определили его судьбу: Френкель на Беломорстрое и БАМе и Гронский в Воркуте, но о них мы поговорим чуть позже. Если верить Чухину, Семен пустился в «борьбу за правопорядок» …в 12 лет. Он служит бойцом ЧОНа (части особого назначения – К. Г.), работает агентом угрозыска второго разряда. В 18 лет Семен Моисеев борется с невесть откуда взявшимися многочисленными врагами молодого советского государства в рядах ВЧК ОГПУ. И делает это неплохо. В 1921 году он участвует в ответственной операции, в качестве комиссара сопровождает продовольственный маршрут из Петрограда в Москву. Через шесть лет Моисеев принимает активное участие в операции по поимке террористов Болмасова* и Сольского, которые устроили взрыв в Деловом клубе на Мойке и затем хотели скрыться за границей в Финляндии. 20 декабря 1927 года его награждают именными часами с надписью: «За преданность делу пролетарской революции». Награду Семен передал в фонд строительства автотанкового отряда им. Дзержинского.
*Болмасов Александр Борисович (1896-1927). Уроженец Одессы, сын генерала от артиллерии, офицер-артиллерист, участник Первой мировой войны, офицер белой армии на Северном фронте. В 1922 году прибыл в Финляндию, жил в Хельсинки, контактировал с монархистами. В период 1925-1927 годов девять раз совершал нелегальные переходы из Финляндии в СССР по заданию монархической организации. Был связан с начальником разведотдела штаба второй дивизии капитаном Резенстрёмом, которому доставлял сведения из СССР. Болмасов также поддерживал связи с финской полицией в лице Сикорского. 22 августа 1927 года с напарником Сокольским Александром Александровичем (1904-1927) был задержан в деревне Шуя (Республика Карелия) и 23 сентября 1927 года расстрелян. (Лайдинен Э.П., Веригин С. Г. Финская разведка против советской России. Петрозаводск, 2004).
До 1930 года Моисеев успел поработать в Петрограде, затем уполномоченным ГПУ на станции Петрозаводск в Карелии, где отлично себя зарекомендовал. После этого с повышением его перевели в Москву и назначили начальником оперативной группы ГПУ трех вокзалов: Ленинградского, Казанского и Ярославского. Нетрудно вообразить, что в ту пору представляли собой московские вокзалы. За 13 лет непрерывной войны большевиков с внутренними и внешними врагами, после октябрьского переворота, после кровавой Гражданской войны и уничтожения деятельных сил в деревне и надвигающегося тотального голода страна дошла до крайней степени обнищания и разрухи. Массы людей просто бежали с обжитых мест куда глаза глядят и, прежде всего, конечно, в города. Многим тогда не без основания казалось, что выжить можно только в городах. Но города заняли оборону. На защите столицы от остальной страны стоял чекист Семен Моисеев. «Обстановка была сложной, -- рассказывал он автору книги «Каналоармейцы» И. Чухину, -- Переселенцы, беглые кулаки, профессиональные преступники, безработные, диверсанты, мошенники – всех притягивала железная дорога…» Может быть, именно здесь впервые 28-летний, но уже многоопытный чекист Моисеев понял, как зыбка его безраздельная власть над нескончаемым серым потоком людей, ежечасно и, в общем-то, бессмысленно перетекающим с одного вокзала на другой, чтобы бежать куда-то в поисках лучшей доли. Может быть, именно тогда, в мае 1930-го, он догадался, что отлаженная машина ГПУ, которая наделила его этой тайной властью, не остановится и перед ним самим, стоит ему лишь немного ошибиться. А может быть, ничего такого он и не понял. Не захотел понять. Власть секретной службы, власть тайная, ограничения которой весьма условны, сродни наркотику. Почти наверняка не понял. Ведь и потом до конца оставался беспредельно верен ГПУ. И в результате не он службе изменил, а служба ему. В мае 1930 года произошел нелепый и трагический для судьбы Моисеева случай. В вагоне электрички на линии Петровская – Разумовская он встретил человека, похожего на некоего «эмиссара монархического Парижского центра» с фамилией Соловьев, на которого велась охота. Именно на этого Соловьева накануне в отдел пришла ориентировка. При попытке задержания так называемый «эмиссар» попытался скрыться, и Моисеев прямо на перроне выстрелом из браунинга ранил его в ногу. «Докладываю дежурному по ОГПУ: так, мол, и так, ранил при задержании Соловьева. Вызывают меня на Лубянку и… в камеру! Оказывается: и Соловьев, и похож, но не тот. Не монархистом задержанный оказался, а инженером, да не простым, сыном ответственного «спеца» из НКПС (Народного комиссариата путей сообщения – прим. К. Г.). Был уже звонок…» Но не зря говорят: пришла беда – отворяй ворота. У Семена новая неприятность. В камере он встретил недавнего знакомца, некоего Яшина, а на самом деле Спицина, адъютанта аж самого Мамонтова*, связного финского шпионского центра, известного чекистам как «колокольцевская гимназия». Два месяца назад сам Моисеев с помощником Сабиевым арестовал Яшина на вокзале.
**Мамонтов (правильно – Мамантов) Константин Константинович (1869-1920), генерал-лейтенант, один из организаторов вооруженного противодействия большевикам и советской власти в России, командир конного корпуса вооруженных сил юга России, организатор известного рейда по тылам красных войск на Южном фронте в 1919 году.
Теперь они встретились в общей камере. Яшин-Спицин очень обрадовался такому повороту дел, вспоминал Моисеев: «Все шипит: «Погоди, сука, мы-те на этапе рога-то обломаем…» И обломали бы, причем с удовольствием. Выход у Семена был один и он о нём хорошо знал: «Жаль просто так пропадать, написал заявление в коллегию ОГПУ. Так, мол, и так, направьте на борьбу с басмачами, кровью искуплю свою ошибку. Вскоре, действительно, вызывают к дежурному по тюрьме, предлагают расписаться за «выписку из протокола заседания коллегии ОГПУ». Читаю: 5 лет заключения в концлагерь УСЛОНа…» Вот так было до него и будет еще долго: ни следствия тебе, ни даже элементарного разбирательства и уж конечно без суда. Некогда, мол, враг не дремлет… Бывший чекист, а теперь заключенный Моисеев отправился этапом по железной дороге на Север. Вагон-«зак» стучал по рельсам там, где еще недавно Семен сопровождал в поезде на отдых в Медвежью Гору заместителя председателя Совета народных комиссаров В. В. Куйбышева*. А позже сопровождал и А. М. Горького, собравшегося в городок Кемь и на Соловецкие острова с важной международной просветительско-гуманитарной миссией. Миссия была заказана ГПУ и состояла в том, чтобы авторитетом великого русского писателя обелить в глазах мировой общественности средневековое варварство большевиков. А. М. Горький не подкачал и обелил, бросив весь свой громадный авторитет писателя в грязь разбитых дорог соловецких лагпунктов.
*Куйбышев Валериан Владимирович (1888 – 1954) – советский государственный и партийный деятель, в партии большевиков с 1904 года, участник Гражданской войны. С 1930 по 1934 годы председатель Госплана СССР и заместитель председателя Совета Народных Комиссаров (СНК) и Совета Труда и Обороны (СТО) СССР. С 1927 года избирался членом Политбюро ЦК ВКП(б). В Карелию, на станцию Медвежья Гора приезжал инкогнито для краткосрочного отдыха.
Свое превращение из охотника в дичь Моисеев называет «анекдотическим». И зря, поскольку подобных «анекдотов» по лагерям были десятки тысяч. «Некоторые мои друзья из ИСО (информационно-следственный отдел, один из главных в системе лагерной управленческой иерархии – прим. К. Г.) надсмехались надо мной, -- пишет Моисеев в поздних воспоминаниях. – Один из них, мой друг некий Задоркин Василий Иванович даже прислал дружеский шарж в стихотворной форме: Где шум паровоза Где вечно угроза, Где путь бесконечный И дух только вечный, Где можно на станции Сломать себе шею, Там жил и работал Семен Моисеев… Однако на Соловки Моисеева не отправили, оставили в Кемском лагере на общих работах. Подъем в пять утра, «колонной шагом марш» пять километров по Ухтинскому тракту в делянку, заготовка древесины до позднего вечера. При этом обеда не подают, выходных не предлагают. Через два-три месяца он стал серьезно задумываться о том, сколько еще может так протянуть. Выходило, что не так уж и много. Но коллеги о Моисееве не забыли: «…Вызывает меня начальник информационно-следственного отдела лагеря Линин, показывает шифровку из Москвы: «з/к Моисеева использовать на оперативно-чекистской работе». Дали наган, обмундирование без петлиц, поселили на частной квартире…». В новые обязанности заключенного чекиста входила борьба с побегами своих бывших товарищей по нарам, взаимодействие с погранотрядом, а также «выявление финской агентуры (это в лагере-то? – прим. К. Г.), засылка наших в «колокольцевскую гимназию» в Гельсингфорс, которую я хорошо знал». Иными словами, предстояла борьба с настоящими побегами из лагеря и организация липовых. Выпадали и другие ответственные поручения. Как надежно не упрятывали заключенных ГУЛАГа, как их не охраняли, а побеги бывали. Удавались они, как правило, людям с хорошей физической, специальной (топография, навыки выживания) и спортивной подготовкой, то есть бывшим офицерам и спортсменам. Да, близка была граница с Финляндией, заманчива, но сплошные непроходимые болота летом, глубокие снега зимой, а также отсутствие возможности найти пищу и кров делали её недосягаемой для большей части беглецов. А те, которым с побегами всё-таки повезло, первым делом выпускали за границей книги, наполненные описаниями ужасов советских концентрационных лагерей. К примеру, в Лондоне в 1926 году вышла книга С. Мальсагова «Адский остров», в Париже в 1928 году опубликована книга Ю.Бессонова «26 тюрем и Соловки». Мир увидел и некоторые другие издания, вызвавшие громадный резонанс. Эти и другие документальные свидетельства бывших заключенных Соловецких лагерей особого назначения убедительно повествовали, в том числе, об использовании труда новых советских каторжников на заготовке леса. Северный лес, как правило, шел из России на экспорт. По качеству он был несравненно выше, а по цене гораздо более низкой, нежели могли предложить другие поставщики. На Западе поднялась кампания против устроенной советами каторги, но, главное, -- против «советского демпинга». Международное сообщество (а точнее – конкуренты СССР на мировом рынке лесного сырья) стало требовать проведения «независимых инспекций». В окраинные регионы СССР зачастили разного рода делегации. Не обошли своим вниманием и север Карелии, городок Кемь. Ведь именно здесь располагались «ворота на Соловки» -- печально известный миру Кемский пересыльный пункт («Кемьперпункт»), здесь до сих пор работает торговый порт. Отсюда и поныне идут за границу корабли с древесиной и пиломатериалами. Одна такая комиссия в составе двух иностранцев -- мужчины и женщины («миссия Томпсона») прибыла в Кемский лагерь. Накануне лагерные оперативники получили приказ из Москвы: встретить и показать всё, что захотят. При одном секретном условии: если иностранцы получат какие-либо документы из разряда «не тех», или в результате напишут чего-нибудь плохое, спрос будет с оперативников, причём по всей строгости… Для иностранной миссии, рассказывал С. Л. Моисеев, подобрали подходящий дом. В качестве хозяйки определили переводчицу ИСО Эльзу Фронт-Ромман, знающую иностранные языки. Членам миссии, разумеется, предоставили полную свободу ходить по Кеми, фотографировать заключенных, заводить разговоры. Правда, ни шагу они не сделали без внимательного наблюдения самого Моисеева и его коллег -- лагерных чекистов. «Потом заявляют, что им нужно выехать на делянку, в лес, -- вспоминал Моисеев. – Есть, говорю, съездим. Взяли старенький «фордик», за руль сел наш оперативник Савич, тоже, как и я, заключенный, бывший работник наркомата иностранных дел. Километра три отъехали по ухтинскому тракту – мотор заглох. Савич полез копаться и чинил его…целый день. Приехали в Ухту уже к ночи, снимать, конечно, нельзя. Пассажиры мои нервничают. Савич докладывает, что иностранцы подозревают, разговор у них-де идет, что советская разведка дурачит их. Поэтому, когда мы поехали обратно, мотор снова заглох, я чуть не с кулаками набросился на Савича. Ору что есть мочи и слова международные вставляю… Чтобы поверили, значит. Так старался, что мистер Томпсон начал заступаться за Савича, сам полез в мотор. Но там все на совесть было сломано…». В Кеми иностранцы поняли-таки, что их дурачат. «Хозяйка» дома Эльза Фронт-Ромман доложила, что члены миссии собираются побыстрее выезжать, чтобы увезти фотопленку, отснятую в Кеми. Но выпустить иностранцев с пленкой было никак невозможно. Что делать? И тут чекисты нашлись. Моисеев пишет: «Хорошо, что в лагере было много умельцев…» По дороге на вокзал мистер Томпсон обнаружил, что плече у него болтается один ремешок, а фотоаппарата нету. Настоящий международный скандал! Чекисты мечут гром и молнии: найти, наказать! Разумеется, фотоаппарат нашли и перед отходом поезда с душевными извинениями вернули хозяину, правда, в разобранном виде. «Вот такие операции приходилось проворачивать», -- вспоминал С. Моисеев. В первой половине 1931 года Моисеева досрочно освободили из заключения, а Карельский обком ВКП(б) восстановил его в партии. Осенью того же года на севере Карелии развернулась громадная стройка. Одновременно на всем 227-километровом протяжении трассы с юга на север, от Онежского озера до Белого моря, началось сооружение Беломорско-Балтийского искусственного водного пути. Основу Беломорско-Балтийского исправительно-трудового лагеря составили десятки тысяч заключенных СЛОНа, то есть Соловков, Кеми и многочисленных «командировок» с островов и побережья Белого моря. Для того, чтобы заставить их работать, потребовались проверенные кадры. Семена Моисеева назначили руководителем самого северного, восьмого отделения строительства. Теперь он стал одним из крупных линейных руководителей Беломорстроя и отвечал за своевременное и качественное строительство четырех гидроузлов Беломорского канала: шлюзов №№ 16, 17, 18 и 19, вместе с большими земляными плотинами и водоспусками на каждой. В ведении чекиста Моисеева оказался громадный лагерь примерной численностью 10 тысяч заключенных. Лагерь состоял из четырех лагерных пунктов (на каждом гидроузле), представлявших собой автономные поселения – с жилыми бараками, столовой, лазаретами, конюшнями и прочим необходимым хозяйством, включая барак РУРА («роты усиленного режима» для филонов и отказчиков), а также непременное ничем и никем не обозначенное кладбище. Был здесь даже водопровод (на шлюзе №17), построенный инженером Эйзольдом. Водопровод подавал воду на первый лагерный пункт из речки Шижня по 720 вёдер в час. Его обслуживали трое заключенных и три лошади. Кроме того в его ведении были небольшие, на несколько сотен заключенных, отдаленные «командировки», в основном для заготовки древесины. За шлюзом № 17 распахали под картошку сенокосы и пожни, развернули большое тепличное хозяйство, в котором под стеклом выращивали диковинные здесь, в десятке километров от Белого моря, помидоры, огурцы и капусту. Штаб восьмого отделения располагался в нескольких километрах от тогдашнего села Сорока (с 1938 года – город Беломорск), в поморском селе Шижня. Только трое штабных, включая самого Моисеева, начальника охраны Аксенова и начальника КВЧ (культурно-воспитательной части) Васина, были вольнонаемными. Остальные обычные заключенные. В архиве Моисеева сохранилась коллективная фотография штаба, сделанная 7 ноября 1931 года фотографом М. Т. Гончаренко по случаю XIV годовщины Великого Октября. Этакий небольшой дружный коллектив, обычные немолодые лица. Семен Львович в центре, как добрый хозяин, опустил усталые натруженные руки. Собачка у ног. Только настороженные, испытующие глаза людей, живущих одним днем и не знающих, что будет с ними завтра, выдают напряжение. Именно эти глаза заставляют думать, что на фотоснимке вовсе не праздные сотрудники сельсовета, собравшиеся в выходной день на субботник. На ББК Моисееву исполнилось 29 лет. Впервые ему довелось командовать людьми, численность которых в тысячи раз превышала личный состав транспортного отдела ГПУ, опекавшего три московских вокзала. Теперь она равнялась полностью развернутой кадровой дивизии, а сам он, по военной классификации, стал как бы комдивом. В подчинение к Моисееву попали сотни людей с блестящим образованием и громадным опытом практической работы. Начальником производственно-технической части отделения был заключенный инженер Порозенко, крупнейший специалист-гидротехник, занимавшийся проблемами ирригации в Средней Азии. Помощником Порозенко волею судьбы, а точнее – ГПУ стал 65-летний инженер Ананьев. Судьба этого незаурядного человека, которому выпало опасное счастье прожить жизнь, разделив её на две неравные половины – большую до переворота, при царе, и меньшую при большевиках, заслуживает отдельного рассказа. Вкратце же она такова. Александр Георгиевич Ананьев родился в небогатой интеллигентной семье и, благодаря привитым с детства настойчивости, упорству и знаниям, стал великолепным военным инженером. Инженерную карьеру он начал прорабом на строительстве Троицкого моста через Неву в Петербурге, а закончил полковником инженерных войск. Прихотью судьбы в ночь с 24 на 25 октября 1917 года Ананьев оказался начальником охраны Зимнего дворца и лично видел тот большевистский переворот, который затем на все лады был перевран штатными мифотворцами, получив наименование «великой октябрьской социалистической революции». Однако чекисты арестовали Ананьева в Средней Азии вовсе не за Зимний дворец. Им нужны были инженеры. Они собирали их по всей стране, арестовывали, давали сроки за выдуманные преступления и свозили на ББК «заниматься делом» и «искупать вину перед народом». Когда в разработку попал Ананьев, следователям и придумывать ничего не надо было: враг, да еще какой матерый! «Работы у начальника отделения было, конечно, много, -- рассказывал Моисеев И. Чухину. -- Начинал я день с 7 утра и часов до 9 вечера на ногах… Я начинал рабочий день с объезда своих лагпунктов… Садился на лошадь -- и вперед. Проверял работу на основном производстве, всё ли есть у людей: инструмент, питание, обмундирование, выдерживают ли график работы. Старался заглянуть в бараки, поговорить с отказчиками, поагитировать. Их основное требование было, как ни странно: «Сними охрану, тогда пойдем работать». Приходилось идти на риск, снимать стрелков. После обеда, как правило, занимался оперативно-чекистской работой. Но это отдельная тема…» Удивительно, но факт: Моисеев сохранил и передал в архив все свои удостоверения личности тех лет. Нетрудно представить, как в те годы действовала на людей эта невзрачная серенькая книжица, когда её совали под нос оторопевшему от ужаса человеку. Например, в сентябре 1931 года Моисеев владел удостоверением, в котором его должность обозначалась так: «ВРИД (временно исполняющий должность – прим. К.Г.) начальника 8-го Отделения и начальник ИСЧ (информационно-следственной части – прим. К. Г.) Управления Соловецких и Карело-Мурманских исправительно-трудовых лагерей». Из этого следует, что добродушный, заботливый и рачительный хозяин, каким он может показаться из его рассказа, имел безраздельное право лично судить и миловать любого, кто попадал к нему под начало. Следует отметить, что подобное совмещение было безусловной находкой советской власти. Соединение в одном лице руководителя-хозяйственника, следователя, судьи и прокурора, а в некоторых случаях и палача – что может быть эффективнее для того, чтобы «выдерживать график работы»? Двумя годами позже, когда на место ББЛагеря пришел ББКомбинат (тот же лагерь), эта управленческая «находка» была продолжена в псевдоправовом ключе. На ББКомбинате постоянно работали СВОЙ народный суд – Специальная Коллегия Ленинградского областного суда при ББК НКВД СССР, и СВОЙ прокурор; в 1936 году эту должность исправлял тов. Епишин. Приговоры СВОЕГО суда, утвержденные СВОИМ прокурором доводились до СВОЕГО лагерного населения (так в документах – «лагнаселение») посредством СВОИХ приказов руководителя комбината. В архивных документах мне попалась жалоба одного из судей на руководство лагерного отделения в Кеми. Из неё хорошо видно, как на самом деле относились к «своему» правосудию не только простые заключенные, но и руководство лагерей. Суть дела заключалась в следующем. Судьи прибыли из Медвежьгорска в командировку с целью «совершить правосудие», а им не подали к вокзалу лошадей. Мало того, когда они напустились с упреками, мол, мы народный суд, требуем уважения и так далее, в ответ получили сплошную грубость и оскорбление, мол, какой вы суд, да еще народный… Судя по всему, Семен Моисеев был настоящим чекистом и неплохо исполнял обязанности начальника восьмого отделения Беломорстроя. Прожив первые 25 лет своей жизни на шлюзе № 17, я мог бы показать ему некоторые его тайные захоронения. Их случайно обнаруживали работники канала в 60-х и 70-х годах. В километре за 17-м шлюзом геологи прокладывали дорогу и срыли небольшой земляной бугор. То, что открылось глазам, повергло в ужас даже бывалых. И сам бугор, и всё пространство вокруг оказалось плотно «начинено» человеческими костями… Мужики поставили в этом месте общий на всех бывших подчиненных Моисеева поминальный крест. Тайные захоронения существуют неподалёку от каждого из четырех гидроузлов 8 отделения. Перед шлюзом № 18 и ниже к морю, на окраине нынешнего поселка Водников, где во времена Моисеева был построен лагерь № 2, подобные захоронения устроены прямо в топком болоте. Земли там совсем мало – скала да болото, и местные жители долго могли наблюдать прямоугольные провалы торфа и торчащие из трясины то тут, то там доски гробов. Кроме тайных захоронений, работникам канала доводилось встречать и вовсе незахороненных. Пенсионерка из Выгострова А. Г. Харитонова вспоминала, как в 60-х годах на сенокосе за шлюзом № 17 они буквально натолкнулись на целую груду человеческих костей. Кости лежали в траве просто навалом. Да, болели, да гибли от травм и взрывов, которые производили кустарные взрывники из заключенных после двух-трехдневных «курсов», да, умирали от недоедания и непосильного труда. При 10-тысячном «лагнаселении» это неизбежно. Но почему же хоронили-то не по-человечески, а закапывали втихаря, по-бандитски? Не потому ли, что ощущали себя не дома, не среди своих, а словно в чужой стране и во вражеском окружении. В конце мая 1932 года, когда работы на строительстве канала оставалось еще воз и маленькая тележка, Моисеева перевели с повышением в управление Беломорстроя. Теперь он назначен помощником начальника УРО – учетно-распределительного отдела всего лагеря. Сам он пишет в воспоминаниях, что его перевод в Медвежьегорск связан с «окончанием основных работ на северном участке». Это не так. Работы продолжались еще целый год, до начала мая 1933 года. На Беломорстрое не знали, что ОГПУ (или, как говорили, сам Сталин) поставит задачу открыть первую навигацию 1 мая 1933 года. Это стало известно только 15 февраля 1932 года из речи руководителя лагеря С. Г. Фирина на совещании инженерно-технических работников в Медгоре. Сами «каналоармейцы» и прежде всего технические руководители, инженеры намеревались работать на основных объектах судоходной трассы до конца 1933 года, а до весны 1934 года заниматься доделками. В воспоминаниях С. Л. Моисеева вообще многое неточно. Например, он почему-то пишет, что его перевели в Управление в конце 1931 года, тогда как приказ об этом (№ 189) издан 29 мая 1932 года. И завершение основных работ на участке его отделения оказалось вовсе не таким скорым, а скорее наоборот. Летом 1933 года приемочная, или как ее официально именовали, – «пусковая» правительственная комиссия отказалась принять в эксплуатацию канал № 195 вследствие его неготовности. Канал № 195 -- это участок трассы между шлюзами №№ 18 и 19. Его длина 4 километра 900 метров и расположен он как раз в районе села Шижня, где, как мы помним, располагался штаб 8 отделения, руководил которым С. Л. Моисеев. Прямо под его окнами. Мало того, даже численность сотрудников-заключенных учетно-распределительного отдела, котором руководил, Моисеев всякий раз называет по-разному: в одном случае около 100 человек, в другом 420. Хотя забывчивость бывшего чекиста легко объяснить. Он принялся за свои мемуары, когда ему шел 80-й год. Учетно-распорядительный отдел – самый главный статистический орган лагеря. Только тут знают, сколько и откуда прибывает заключенных, кто они такие и куда направляются на работы. В управлении Беломорстроя в Медвежьегорске дело с учетом было поставлено таким образом, что сегодня никто не знает и едва ли узнает когда-нибудь, сколько заключенных на самом деле было в Беломорско-Балтийском исправительно-трудовом лагере. Какие только цифры не назывались в печати! Даже полмиллиона. Сами лагерные руководители-чекисты также говорили по-разному. Начальник ББЛагеря С. Г. Фирин в выступлении на совместном торжественном заседании президиума Коммунистической академии и Института Советского строительства назвал цифру в 140 тысяч заключенных. Помощник начальника УРО того же лагеря С.Л. Моисеев говорил о 126 тысячах заключенных. Однако я больше склонен верить заключенному инженеру О. В. Вяземскому, который писал о 160 тысячах человек, непосредственно занятых на строительстве канала. У заключенного-инженера не было никакого интереса ни преуменьшать, ни завышать количество строителей. Но, принимая на веру его цифру, стоит иметь ввиду десятки лесных «командировок», отдаленные лагпункты, вроде Уросозера, Хижозера или Попов порога, где заготавливали и разделывали лес, добывали песок и торф для плотин, сооружали водоспуски и плотины. Десятки тысяч заключенных вдали от основной судоходной трассы также работали на ББК. Нельзя забывать и о непрерывной и огромной «выбраковке» рабочей силы в результате смертей, болезней, инвалидности и побегов. Если мы даже приблизительно сложим эти цифры за два года стройки, количество участников сооружения Беломорско-Балтийского канала будет устрашающе огромным*. Как в реальности происходил учет заключенных на Беломорстрое, рассказывал сам Моисеев: «Как-то, году в 1932-м, я был уже помощником начальника УРО, получаем шифровку из Москвы: «Доложить сведения о численности заключенных ББЛАГа: постатейно, в разрезе возраста, социального положения». Ну, думаю, попал ты, Сеня… А были у нас в отделе два таких профессора: Вельмин и Тхоржевский. Ничего, говорят, гражданин начальник. Давайте сделаем пятипроцентную выборку: случайный отбор пяти процентов дел из каждой буквы алфавита – анализируем, обобщаем, умножаем до 100 процентов. Статистика, говорят. Законы больших чисел. «Мужики, делайте, что хотите, но к утру цифры должны быть…»
*Современные историки НКВД называют цифру в 250 тысяч заключенных, по всем учётам прошедших через ББК за период его строительства.
В конце 1932 года чекистам в Медвежьегорске и Москве, на самом деле, стало казаться, что основные строительные работы на трассе Беломорского канала подходят к завершению. Усыпляющую роль сыграла широко разрекламированная кампания по зачетам рабочих дней к революционному празднику 7 ноября. Домой из лагеря хотелось всем, темпы были показаны якобы рекордные, ударников оказалось видимо-невидимо. Никто из высшего руководства еще не подозревал, что успех зиждется на заурядной туфте. Практически во всех отделениях Беломорстроя мелкие и крупные начальники занимались банальными приписками. Скандал разразился в середине февраля 1933 года. А уже в декабре 1932 года из Беломорско-Балтийского исправительно-трудового лагеря на другие стройки небольшими партиями стали отпускать нужных в иных местах людей. Прежде всего, конечно, зарекомендовавших себя с положительной стороны, хватких организаторов-чекистов. Ведь врагов в стране становилось всё больше, разворачивались невиданные стройки, и власть спешила строить для заключенных «создателей счастливого будущего» новые и новые концентрационные лагеря-каторги. В числе семерых нужных для будущего великого дела уехал на строительство Байкало-Амурской железнодорожной магистрали большевик и чекист Семен Моисеев. Помните: «Где шум паровоза, где вечно угроза…» О жизни и работе чекистов на Дальнем Востоке вообще, Воркуте и на БАМе, в частности, слушать нужно не моисеевых. Многое успели рассказать об этом в литературе Варлам Шаламов, Олег Волков и другие тогдашние рядовые «з/к з/к» -- обитатели окраинных лагерей, на собственной шкуре ощутившие их прелести. А сколько людского горя осталось невысказанным? Правда оказалась такой чудовищной, что и Моисеев не смог удержаться. Вспоминая первые недели работы в качестве начальника штаба по приему этапов, он рассказывал И. И. Чухину: «Обстановка была безобразнейшая. Этапы приходили большие, один за другим. Людей привозили голодных, больных, замерзших. Открываем, бывало, дверь вагона, а оттуда мертвые, как поленья, падают…» Много переменил мест и должностей Семен Моисеев. С приемки этапов его направили начальником третьего лагерного пункта в поселок Норск, на реке Нора, что на Туранском перевале. Этот лагпункт снабжал рабочей силой, продовольствием, вещевым и прочим обслуживанием 48 комплексных изыскательских партий. В Богом забытом Норске Моисеев трудился до конца 1933 года, пока на БАМ не прибыл Френкель. Нафталий Аронович быстро отыскал своего протеже по Беломорканалу и отозвал в управление БАМа, на привычные учет и распределение. Моисеев возглавил УРО – учетно-распределительный отдел БАМЛага НКВД СССР. Но и чекистам из «племени гулагов» приходилось выживать. Борьба за теплые места шла нешуточная. В 1937 году начальник оперативной части написал донос в парторганизацию, будто бы Моисеев потворствует врагам народа, создает заключенным более благоприятные условия работы и жизни, чем вольнонаемным. Видно, скрывался за доносом какой-то «бубновый» интерес или личная обида. Как мы помним по предыдущему опыту, на разбирательства в этом племени времени никогда не тратили. Моисеева вначале резко понизили в должности, отправив в Тайшет руководить не лагпунктом даже, а некой «спецточкой». А чуть позже и вовсе уволили с «волчьим билетом», записав в личное дело страшную формулировку о «невозможности использования». Но снова выручили друзья в Москве, «упрятали» Моисеева, в дальние экспедиции: БАМ, Прикаспийские районы, Приполярье… Подальше с глаз, чтобы отсидеться и переждать. Переждал. Войну Моисеев встретил «полярным исследователем» -- заместителем начальника полярной экспедиции в Коми республике. А потом новая встреча с Френкелем, уже генерал-майором инженерных войск и начальником всех «железных дорог НКВД». В то время у НКВД были, оказывается, и свои железные дороги. Френкель назначил Моисеева начальником строительства железной дороги на Воркуту. Через два с половиной месяца дорога была готова. Моисеев вспоминает: «Люди, конечно, работали замечательно». Попробовали бы они работать иначе… Новое назначение: строительство железной дороги Котлас – Коноша, и новый успех: дорога сдана досрочно и с хорошим качеством. В марте 1942 года Френкель вызвал Моисеева под Сталинград, где предложил срочно построить железную дорогу для обеспечения снабжением целой группировки наших войск. Эта рокадная дорога стала широко известна в истории Великой Отечественной войны. Но вместо этого Моисеева берут под арест и сажают в тюрьму: коллеги за спиной собрали на него компромат и «сшили дело». За что же на этот раз? «Сижу в Вельской тюрьме, ломаю голову. Потом уже по материалам «дела» и рассказам друзей восстановил один эпизод. Месяца за два до этого приходили ко мне начальник оперотдела Севдвинлага Вольский и замполит Гунин, обрабатывали. Мол, им нужен для своих дел один ценный з/к, но ломается. А я как начальник строительства имею право дать 15 суток изолятора. Зимой, мол, в Заполярье быстро станет сговорчивее. Не пошел я на это, выгнал их с матюгами. Так эти ребята собрали во всех моих колоннах подписи от начальства и з/к, что на трассе вшивость, плохое питание, воровство. Я пишу Берии: полный произвол! Какое вредительство, если дорога сдана досрочно, с экономией и люди целы. Разберитесь. Разобрались, дали мне 20 лет, вместо возможных 25…» 27 ноября 1942 года военный трибунал строительства железной дороги Коноша – Котлы приговорил Семена Моисеева к 20 годам лишения свободы в лагерях по так знакомой ему «политической» статье 58, пункт 7. Этот пункт обозначал обвинения в подрыве государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы «путем противодействия их нормальной деятельности». Моисееву несказанно повезло. Полагалась за «пункт семь» только одна мера наказания – ВМН, то есть высшая. Таким образом, ни за что ни про что бывший чекист и «гражданин начальник» стал «политическим», или как позже говорили, -- «узником совести», «борцом с тоталитарной властью». В 40 лет карьера Семена Моисеева подошла к завершению. «Всё, думаю, Сеня, отсюда тебя никакой земляк Френкель не выцарапает, из вечной-то мерзлоты…» Френкель и не пытался. Генерал-генералом, но он очень хорошо знал, где можно и где нельзя бряцать шпорами. Спас Моисеева старый большевик-ортодокс, редактор и публицист Гронский. Его арестовали в Москве в 1937 году и к появлению на воркутинских шахтах Моисеева, он уже сделал в лагере неплохую карьеру, занял место помощника заведующего столовой. «Сколько людей спас, -- вспоминал Моисеев. – И меня тоже подкармливал, морально поддерживал: «Ведь мы же коммунисты, мужчины, в конце концов…» Гронский был из другого племени, но духом чрезвычайно близкий «гулаговскому». Рискую высказать предположение, что именно гронские и породили ГУЛАГ, в котором сгинула большая часть их самих. Это о таких «несгибаемых борцах партии» писал советский поэт: «Гвозди бы делать из этих людей...» После 16 лет лагерей Гронский сумел пережить своё 90-летие, постоянно поддерживая письмами связь с Моисеевым. «Феномен Гронского» для современного читателя станет чуть более понятен из статьи в историческом альманахе «Минувшее» (1992, № 8. стр. 139-143), которую я вкратце перескажу. Иван Михайлович Гронский (1894-1985) родился в семье рабочего-народовольца, который закончил свою жизнь в тюрьме. Начинал он с народничества, но вскоре пришел к марксизму и уже в 1918 году вступил в партию большевиков. В 1920 году Гронский начал путь партийного функционера, стал работать секретарем губернского и городского комитета ВКП(б) в Курске и через году приехал в Москву, для учебы в Институте красной профессуры. В 1925 году он закончил учебу и сразу назначен членом редакционной коллегии газеты «Известия ВЦИК». В редакции известной газеты Гронский не потерялся, стал делать карьеру: в 1928 году он уже ответственный редактор и работает до 1934 года, пока его на этом посту не сменит другой такой же партийный публицист Н. И. Бухарин. В начале 1932 года Гронского назначают одновременно главным редактором журналов «Новый мир» и «Красная нива», а в апреле того же года председателем Оргкомитета Союза Советских Писателей (ССП). Чтобы представить важность этого назначения для Гронского, нужно знать, что почетным председателем ССП был назначен А. М. Горький. В эти же недели, как не оправдавшая надежд советской власти, прекратила свое существование Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП). Вместо неё сформировали правительственную комиссию, заявленной целью которой стало рассмотрение вопросов, поставленных деятелями ликвидированной РАПП. В составе правительственной комиссии, кроме И. М. Гронского, были И. Сталин, П. Постышев, В. Ставский и Л. Каганович. Как утверждал позже сам Гронский, именно на заседании этой комиссии впервые был сформулирован термин «социалистический реализм». Так или иначе, но впервые публично он был назван именно в речи Гронского на собрании актива литкружков Москвы 20 мая 1932 года. 1932-й и первая половина 1933 года стали для И. М. Гронского вершинными в его карьере партийного литератора. Главный редактор и там, и там, и там – это хорошо для политического веса. Однако ведь и работать когда-то нужно, и отвечать за свои издания – тоже. А в журналах стали появляться публикации, которые иначе как «грубыми политическими ошибками» не назовешь: произведения Пильняка, Гладкова, Васильева, Зарудина, Макарова… В середине 1933 года Гронский был снят с поста председателя оргкомитета ССП и на его место назначен Горький. А в августе 1934 года Ивана Михайловича не избрали даже простым делегатом первого съезда Союза Советских писателей, который он так долго готовил. Это был сигнал. В печати началась критика Гронского. Его обвиняли в поддержке «не тех» писателей, в «гнилом либерализме» и всех прочих грехах перед партией и народом. Обычно после такого на свободе долго не оставляли. В 1937 году Гронский арестован и 16 лет провел в лагерях Воркуты и Колымы. В 1955 году Иван Михайлович вернулся в Москву. Ему было уже за 60, но он стремился работать. Гронского устроили старшим научным сотрудником в Институт мировой литературы АН СССР. В апреле 1956 года на комсомольском собрании аспирантов института он впервые публично рассказал о своем аресте. Это выступление старого большевика произвело на молодых ученых оглушительный эффект. И не собственно фактом репрессии, но стилем, манерой поведения, отпечатком самой личности, которая явственно проступала сквозь них. Один из участников собрания позже вспоминал: «Если бы по московским улицам вдруг промаршировал бронтозавр, то и он, наверное, не произвел бы такого впечатления, как этот человек. «Ребята» в чопорно-академическом институте, вольное «ты» вождям, безжалостность, прямота, честность и фанатическая преданность партии («верую, ибо абсурдно!»). 2 декабря 1984 года И. М. Гронский отпраздновал 90 лет со дня рождения. Его поздравили коллеги из «Известий», товарищи по партии, были публикации в центральных газетах. Поздравил его из Петрозаводска и С. Л. Моисеев. В их переписке немного места отводиться лагерной теме. Семен Львович писал в воспоминаниях о своих 12 лагерных годах также немного и, надо полагать, неохотно: «В Воркуталаге, наряду с содержанием уголовников-рецидивистов содержалось также множество так называемых политических заключенных из категории «врагов народа», среди которых люди слабовольные зачастую опускались и подпадали под влияние группы уголовников-рецидивистов. Однако множество из группы з/к з/к «политических» сумели преодолеть все трудности лагерной жизни и не потерять своего человеческого достоинства, стараясь держаться отдельно от уголовников, как например, бывший редактор газеты «Известия» Гронский Иван Михайлович, имевший срок 25 лет и выполнявший работу пом. зав. столовой, жена Куусинена Айно Андреевна и дочь Рыкова Наталья Алексеевна, работавшие медсестрами в санчасти лагпункта и другие, которые также были освобождены после смерти Сталина…» 31 июля 1954 года Семен Моисеев освободился из лагеря. Исполнилось ему уже 52 года. В очередной раз в стране резко запахло переменами. Но запах этот быстро улетучился и особых перемен не принес. Большевик и чекист, а потом и заключенный, пострадавший от политических репрессий, Семен Львович Моисеев стал жить в Петрозаводске тихо и скромно. Он много читал и, вероятно, был очень недоволен теми переменами, которые порой происходили в стране. В его коллекции много вырезок со статьями о разных безобразиях, которые творились вокруг, много вырезок о деятельности прокуратуры и судов. Сам же он долго ничего не писал, пока его не подтолкнул к перу всесоюзный комсомольско-молодежный экстаз, поднятый новыми добровольцами и первопроходцами БАМа. Но и эта шумиха вскоре утихла. И чекист Моисеев теперь просто читал, вырезал и складывал, читал, вырезал и складывал.
Гнетнев К. В. Беломорканал: времена и судьбы. Далее читайте:Гнетнев Константин Васильевич (авторская страница).
|
|
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
|
Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании всегда ставьте ссылку |
