А.Л. Никитин

       Библиотека портала ХРОНОС: всемирная история в интернете

       РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

> ПОРТАЛ RUMMUSEUM.RU > БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА > КНИЖНЫЙ КАТАЛОГ Н >


А.Л. Никитин

1998 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА


БИБЛИОТЕКА
А: Айзатуллин, Аксаков, Алданов...
Б: Бажанов, Базарный, Базили...
В: Васильев, Введенский, Вернадский...
Г: Гавриил, Галактионова, Ганин, Гапон...
Д: Давыдов, Дан, Данилевский, Дебольский...
Е, Ё: Елизарова, Ермолов, Ермушин...
Ж: Жид, Жуков, Журавель...
З: Зазубрин, Зензинов, Земсков...
И: Иванов, Иванов-Разумник, Иванюк, Ильин...
К: Карамзин, Кара-Мурза, Караулов...
Л: Лев Диакон, Левицкий, Ленин...
М: Мавродин, Майорова, Макаров...
Н: Нагорный Карабах..., Назимова, Несмелов, Нестор...
О: Оболенский, Овсянников, Ортега-и-Гассет, Оруэлл...
П: Павлов, Панова, Пахомкина...
Р: Радек, Рассел, Рассоха...
С: Савельев, Савинков, Сахаров, Север...
Т: Тарасов, Тарнава, Тартаковский, Татищев...
У: Уваров, Усманов, Успенский, Устрялов, Уткин...
Ф: Федоров, Фейхтвангер, Финкер, Флоренский...
Х: Хилльгрубер, Хлобустов, Хрущев...
Ц: Царегородцев, Церетели, Цеткин, Цундел...
Ч: Чемберлен, Чернов, Чижов...
Ш, Щ: Шамбаров, Шаповлов, Швед...
Э: Энгельс...
Ю: Юнгер, Юсупов...
Я: Яковлев, Якуб, Яременко...

Родственные проекты:
ХРОНОС
ФОРУМ
ИЗМЫ
ДО 1917 ГОДА
РУССКОЕ ПОЛЕ
ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА
ПОНЯТИЯ И КАТЕГОРИИ

А.Л. Никитин

Слово о полку Игореве

Тексты. События. Люди

РАЗМЫШЛЯЯ  НАД  “СЛОВОМ...”

Разные бывают юбилеи: большие и маленькие, частные и всенародные. Юбилеи сменяют друг друга, но редко остаются в памяти надолго, забываясь в круговерти повседневности.

Это и понятно. Юбилей — всегда напоминание о прошлом, уже прошедшем, о том, что — вроде бы — выпало из жизни. И хотя след глубок и память жива, но это всего только память, тускнеющая с годами и десятилетиями...

И редко-редко выпадает на долю другое: приветствовать бессмертие человеческой мысли, слова, дела, жизнь которых длится и длится, хотя уже исчислена веками. Напоминать о приближении такого праздника души не нужно — загодя, исподволь идет к нему подготовка, и сам праздник похож на распускающийся цветок, будя в нас нетерпеливое ожидание раскрывающегося чуда.

Близящийся 1985 год богат юбилеями. Но для нас и для всей мировой культуры он знаменателен еще и тем, что “Слову о полку Игореве” исполняется 800 лет. Не написанию только — жизни!

Много это или мало?

Да ведь как считать. Если по календарям, по хронологическим таблицам, то может и мало показаться: вон, глиняные таблички шумеров или египетские папирусы сколько тысяч лет в земле пролежали, прежде чем их нашли археологи... Верно, пролежали. И еще столько же могут пролежать, потому что они давно мертвы, и лишь специалисты могут истолковать, что означают начертанные на них знаки. Никто не признает свое родство с ними, никто, читая их, не ощутит комка в горле. Чужое!

А “Слово о полку Игореве” — свое. И — живое.

Оно живо все эти восемьсот лет, сквозь которые прошло, питая мысли и чувства поколений, питая своими животворными соками другие побеги и ветви древа русской поэзии, оживляя росой своих образов нивы братских славянских литератур. Не случайно именно с него начинается изучение нашей русской литературы, не случайно оно переведено на все важнейшие языки мира...

Что можем мы поставить рядом с ним по древности и образности, по силе звучания и богатству языка?

Договоры Олега с греками? Русскую Правду? Рассказы “Повести временных лет”? Похвалы и поучения? Но разве можно сравнить юридические документы, исторические сочинения или эпистолярный жанр со словом поэта? Сиюминутное, пусть даже важное и нужное — с вневременным? Безличное — с личным? Нет, конечно. Меняются времена, меняется жизнь, меняются обычаи и взгляды на прошлое, но только голос поэта продолжает звучать чисто и громко, и чем дальше в веках слышатся его отголоски, тем глубже постигаем мы его величие и силу.

В “Слове о полку Игореве” для нас звучит собственный голос древней Руси, ее поэтическое дыхание. Пожалуй, только в нем оно дошло до нас не в пересказах и переложениях, не в составе компиляций и летописных сводов, а в некой самости, сохранив индивидуальность голосов его авторов даже под пером многочисленных редакторов-переписчиков, и три века спустя после его создания смотревших на “Слово...”, как на образец, достойный подражания. Не случайно именно на его основе возникла “Задонщина”, повествующая о битве на Куликовом поле как своего рода “отмщении” за поражение Игоря на Каяле.

Правда, именно это ощущение актуальности “Слова...” было одним из последних таких всплесков. Наступали другие времена, мысли русских людей уже не были сосредоточены только на борьбе с татарами, и “Слово...” стало восприниматься уже не как призыв к сплочению перед лицом Степи, а как призыв к единству Русской земли, собираемой вокруг захудалого поначалу княжества Московского. Вот почему и его второе рождение произошло уже только в конце XVIII века, когда один из крупнейших собирателей и публикаторов русских древностей граф А.И.Мусин-Пушкин обнаружил текст забытой поэмы и издал его в 1800 году.

С этого момента и началось триумфальное шествие “Слова о полку Игореве” по ступеням мировой литературы.

В чем магия “Слова...”? Что заставляет нас и сейчас создавать новые его переводы, делать поэтические переложения, множить научные исследования? Поход новгород-северского князя, потерпевшего поражение? Нет. Образ князя Игоря, привычный нам по опере А.П.Бородина, на самом деле имеет мало общего с тем Игорем, которого представил нам древнерусский поэт и описали летописцы. И способно ли было одно поражение вдохновить поэта на такое произведение?

Может быть, на нас действует призыв “Слова...” к русским князьям ополчиться против их дальних и близких половецких родственников, организовать своего рода “крестовый поход” против Степи, как до сих пор уверяют нас некоторые историки?

Но так ли это?

Автор “Слова...” не знает антагонизма между Русью и Степью. Наоборот, завершая поэму, он приветствует брак между сыном Игоря и дочерью Кончака, один из многих браков, прочнее всяких договоров связывавший в одну семью кочевые и оседлые народы. И это очень важное замечание. С самого своего начала древняя Русь складывалась как многонациональное государство на основе самой широкой веротерпимости и подлинного интернационализма, благо такое слово еще не было изобретено. Трудно перечислить все племена и народы, входившие в эту добровольную конфедерацию от Балтийского до — почти что — Черного моря!

Вот почему поэт XII века, воздавая “славу старым князьям”, тут же провозглашает здравицу молодым, связанным кровным родством со Степью, словно предугадывая, что меньше чем через полвека после этих событий половцы и русичи будут сражаться плечом к плечу с монгольскими ордами, надвигающимися на них с востока.

Так о чем же “Слово...”?

На первый взгляд — “о подвигах, о доблести, о славе”. А если приглядеться, вчитаться в него, понять, что стоит за привычными нам словами, окажется, что оно говорит о дружбе, о любви, о единении. К прекращению княжеских усобиц призывает автор, к восстановлению единства Русской земли, к миру со Степью, потому что для людей нет ничего более драгоценного, чем мир.

О мире на земле молит Ярославна солнце, ветер, стихии, потому что только мир может вернуть ей любимого мужа. О необходимости мира на Русской земле по воле поэта говорит великий киевский князь Святослав, обращаясь к князьям и боярам. И совсем не случайно автор “Слова...” вспоминает Бояна и времена первых усобиц, когда в 70-х годах XI века начались кровопролитные битвы между сыновьями и внуками Ярослава Мудрого, и вместе с войсками князей на Русскую землю стали приходить союзные и родственные им половцы, “поганые”, сея смерть и разрушение. И та же надежда на мир звучит в заключительных строках поэмы, где описывается ликование “стран и градов”, приветствующих приезд Игоря в Киев, “мать городов русских”.

И ведь не просто в Киев ехал Игорь. Автор специально отметил, что новгород-северский князь спускался по Боричеву взвозу к церкви Богородицы Пирогощей, родовой церкви “мстиславлих внуков”, чтобы там встретиться с Владимиром Глебовичем переяславльским и от лица всех “ольговичей” заключить долгожданный мир с “мономашичами”.

Три предшествующих года между ними шла кровавая усобица, расколовшая многочисленных русских князей-родственников на два враждебных лагеря. Пожар войны “всех против всех” готов был охватить уже всю землю Русскую от Карпат до Волги, но катастрофы не произошло, потому что услышан был страстный призыв автора “Слова...”, способствовавший примирению враждующих. На фоне этой ситуации лозунг “закрыть Полю ворота” означал всего лишь отказ от призванию к участию в междуусобных бранях половецких родственников...

Доискаться до всего этого было не просто.

Найденное в конце XVIII столетия “Слово...” не спешило раскрыть свои тайны. И хотя у колыбели его второго рождения стояли такие выдающиеся служители российской истории и культуры как А.И.Мусин-Пушкин, И.Н.Болтин, И.П.Елагин, А.Ф.Малиновский и Н.Н.Бантыш-Каменский, чьи имена мы до сих пор произносим с чувством признательности и уважения к подвигу их жизни, путь к полному раскрытию “Слова...” и сейчас, почти двести лет спустя, еще далек от своего конца. Можно сказать, что “Слово о полку Игореве” было найдено много раньше, чем общество и наука могли его по достоинству оценить. Я бы сказал, что оно само стало мощным стимулом развития науки и общественного сознания в России.

И все же оно было встречено с восторгом. В то время Россия вела войны на юге, за западе, на севере, и “Слово...” читали как песнь, славящую победы русского оружия. Именно так! Ведь и само поражение Игоря было преподано древним поэтом как предлог для призыва к грядущей победе. “Слово...” как бы раздернуло завесы, скрывавшие истоки нашего прошлого, в первую очередь нашей культуры, и современники открытия древней рукописи сравнивали сначала Г.Р.Державина, а потом и А.С.Пушкина с Бояном, древнейшим из известных русских поэтов, чьи гусли, которыми он аккомпанировал себе так же, как трубадуры и скальды — игрой на арфе, “сами славу князьям рокотали”...

Так было воспринято “Слово...” первоначально.

Прошло еще какое-то время, начались затяжные войны с Турцией, с мусульманскими государствами Средней Азии, и тогда все тот же призыв “закрыть Полю ворота” был прочитан как призыв борьбы со Степью, с половцами, которые в представлении русского читателя того времени оказывались неотделимы от татар, как бы олицетворяя весь Восток — от “неразумных хазар”, отмеченных А.С.Пушкиным, до “полумесяца над Босфором”, который предлагалось заменить восьмиконечным крестом... Должно было пройти много лет, свершиться двум русским революциям, прогреметь двум мировым войнам, чтобы исследователи начали прозревать истину: столь частое упоминание Дона в “Слове...” и призыв к победе на Дону над “погаными” — результат переработки поэтического текста XII века после Куликовской битвы, которая, действительно, произошла на Дону и завершилась полной победой над татарами, “погаными” того времени.

Отсюда, из этих дополнений, переработок, переосмыслений выросла и укрепилась наша уверенность, что “Слово о полку Игореве” — “воинская” повесть, призывающая к битвам с “неверными”, воспевающая героику безрассудного похода Игоря, якобы готовившегося пройти Степь из конца в конец с горсткой сопровождающих его воинов... А ведь именно таким и представлен новгород-северский князь в соименной ему опере!

Стоит заметить, что параллельно с таким истолкованием “Слова...” существовал и другой к нему подход, занявший место в учебниках русской словесности, в обиходе поэтов, которые перечитывали древнерусскую поэму, открывая в ней неиссякаемый источник поэтических образов, драгоценный пласт живого древнерусского языка, не так уж и разнящегося от современного, картины удивительного лиризма. За стуком мечей, за треском “лома копийного” читатели слышали плач Ярославны, прозревали просторы Русской земли, обнаруживали удивительную символику, предвосхищавшую — а порою и превосходившую — поэзию “серебряного века”...

Отсюда открывался уже прямой путь в глубины нашей литературы, к ее истокам, в совсем еще неизученный мир общеславянских представлений о мироздании, природе, стихийных силах, месте человека в мире и его предназначения в жизни. Все это сходилось в “Слове...” как в некоем фокусе, собравшем воедино лучи света, преломленного двояковыпуклой линзой поэтического мастерства. Если поначалу все это относили на счет единичности феномена “Слова...”, то на протяжении XIX и XX века положение изменилось, поскольку были открыты и другие тексты, послужившие к объяснению и пониманию отложившихся в нем пластов.

И все же подлинный интерес как специалистов, так и просто читателей по-прежнему обращен именно к “Слову...”, как бы заслонившему другие произведения, публикуемые с ним в одних сборниках. Явление поразительное, заставляющее задуматься: почему же так происходит?

А причина мне видится вот в чем.

Если не считать отрывка, условно называемого “Словом о погибели Русской земли”, то “Слово о полку Игореве” оказывается единственным произведением светской поэзии домонгольской поры, а то и много позже. Все остальное, что нам досталось от того времени, относится или к иным жанрам, или к другим категориям письменности. Там лежат юридические документы, определяющие внутреннюю структуру древнерусского государства и его международные отношения, сочинения исторического характера, переписка князей, но больше всего литературы церковной, начиная со служебных книг и кончая поучениями, житиями святых и сочинениями морально-дидактического содержания.

Вся эта, как сказали бы мы сейчас, “воспитательная литература” несет на себе отпечаток церковной проповеди и выполняла те же задачи.

Но разве на Руси не было другой литературы? Неужели весь круг чтения человека того времени был ограничен исключительно религиозной тематикой? А как же другие государства, в том числе славянские, где, как мы знаем, была светская, мирская литература и поэзия? Как же Византия и Западная Европа в целом, где светская литература во много раз превалировала над духовной? В ведь и с той, и с другой у древней Руси были самые тесные контакты, торговые и житейские. Русская церковь, начиная с XI века, была подчинена константинопольской патриархии; в Царьград, как по-русски именовался этот город, ежегодно отправлялись караваны купцов и паломников, подолгу жили там. Купцы и миссионеры прибывали в Киев из стран Западной Европы, и туда же с торговыми, военными и дипломатическими миссиями отправлялись русские люди.

Наконец, яркую, полнокровную городскую жизнь государства, лежавшего на перекрестке путей, связующих Восток с Западом и Север с Югом, нельзя представить без странствующих актеров, разыгрывающих на площадях веселые и поучительные комедии и мистерии, без светской поэзии, без озорных фаблио и “рыцарских” романов в частных библиотеках...

Загадка отчасти прояснится, если мы вспомним, каким путем мы получили дошедшие до нас произведения древней русской письменности. Они сохранились в сборниках, которые составляли и переписывали монастырские писцы в тяжелую пору татаро-монгольского ига. Тогда общая грамотность, весьма высокая в предшествующее время, резко упала. Она сохранилась только в княжеских и митрополичьих канцеляриях, при церквах, в монастырях. Теперь все, что казалось непонятным, ненужным или “греховным” просто не переписывалось уже потому, что не оказывалось на это спроса, а выделанный из телячьей кожи пергамен, единственный письменный материал того времени, кроме бересты, шедшей на деловые документы малой важности, был чрезвычайно дорог.

Часто, чтобы переписать богослужебную книгу, писец брал обветшавшие листы старой, часто светского содержания, смывал и сокабливал ранее написанное и поверх писал новый текст. Но даже такие переписанные книги за редчайшими исключениями не смогли дойти до нас, погибнув от старости или сгорев в пламени постоянных городских пожаров и войн.

“Слово о полку Игореве” уцелело чудом, да и то в рукописи второй половины XV века. Оно одно представляет теперь всю ту светскую литературу, богатую и разнообразную, о существовании которой мы можем только догадываться. Поэтому так и тянется к нему мысль, надеясь сквозь его текст увидеть — или хотя бы почувствовать! — остальное. И, как теперь выясняется, — не напрасно, потому что в известном смысле “Слово...” можно назвать энциклопедией той погибшей литературы, о существовании которой современные литературоведы просто не упоминают.

Преодолеть этот барьер мешает обстоятельство психологического порядка: утверждение всеобъемлющей роли Церкви для древнерусской культуры, утверждение, что до официального крещения Руси Владимиром I Святославичем у нас не было ни письменности, ни искусства, ни государственных институтов. Все это пришло как бы на пустое место с греческими попами из Царьграда.

Но ведь это совсем не так! До монгольского нашествия Церковь была не всобъемлющим, а всего лишь хрупким, во многом еще чужеродным для Руси организмом, пытавшимся укрепиться и врасти в русский быт. Пресловутое “крещение Руси” мало что изменило. Жизнь текла по своим складывающимся издавна руслам. Князья не считались ни с монахами, ни с игуменами, ни с митрополитами, назначая и сменяя последних, отмахиваясь от поучений. Еще меньшее значение имела Церковь для жизни простых людей, продолжавших жить по заветам предков.

Язычество нигде, в том числе и на Руси, не оформилось в религию, которую можно было бы “исправить” или “отменить”. Оно не было идеологией, оставаясь именно бытом, традицией, и в качестве таковых дожило не только до середины XVI века, когда против языческих праздников и обрядов русская Церковь на Стоглавом соборе принимала специальные постановления, но и до наших дней, полнее всего сохранившись в деревенской сфере жизни.

В отличие от остальных памятников древней русской литературы, “Слово о полку Игореве” пришло к нам из свободной от влияния Церкви городской среды, сохранив в своем тексте отпечатки древнерусских верований, свободных от церковных догм, отголоски общеславянской мифологии и языческого эпоса, сохранив мироощущение человека, чувствующего себя гармонично слитым с миром стихийных сил всего мироздания.

Собственно говоря, никакого “двоеверия”, о котором так любят у нас писать, никогда не было. И там, и там была не религия, а обрядность. Христианство не выходило за стены храма, а в домах, на улицах и площадях, в деревнях и селах протекала обычная полнокровная жизнь средневековья, где элементы христианской обрядности, ее образы и символы органично вплетались в языческий быт.

Не случайно на браслетах XII века, времени развернутого храмового строительства, мы находим изображения русалок и скоморохов, видим плясуний и каких то легендарных персонажей, пришедших из языческой обрядности, а на “змеевиках”, соседствовавших с нательными крестами, — ближайших сестер Медузы Горгоны... Да что говорить, если на стенах башенных лестниц самой Софии киевской, главной святыни полуденной Руси, играют музыканты, пляшут ряженые актеры, кувыркаются гимнасты, зрители на ипподроме следят за бегом колесниц и наслаждаются травлей зверей.

Вот и в “Слове...”, как на стенах храмов, мы обнаруживаем многочисленных персонажей языческого мира, никак не соотносящихся с учением православной Церкви и ее символикой. Чего же ожидать, если даже тоскующая в разлуке с мужем Ярославна обращается не к Богу, не к Христу, а к стихиям, как то и положено язычнику, заклинающему Судьбу!

Так получается, что “Слово о полку Игореве” служит нам своего рода “пропуском” в жизнь древней Руси, исправляет наши неверные о ней представления, делая понятными живших тогда людей, приучая внимательнее вглядываться в остатки прошлого, не полагаясь на утверждения его прежних толкователей.

В самом деле, можно только удивляться, как мало еще мы знаем “Слово...”, и это — после почти двухвекового его непрестанного и пристального изучения. Мне приходилось уже писать, что текст XII века сохранил и донес до нас отрывки поэмы Бояна, поэта XI века. Именно эти фрагменты, использованные автором “Слова...”, позволили скептикам утверждать подложность его текста, относить создание замечательной поэмы к концу XVIII века, аргументируя свой скепсис тем, что, дескать, многое в “Слове...” резко расходится с сообщениями летописцев или не находит у них подтверждения.

В своей книге “Точка зрения”, а до этого — в журнале “Новый мир” (№№ 5-7 за 1984 г.), я рассказал, почему так могло получиться и почему, наряду с искренним непониманием, существовала определенная тенденция, пытавшаяся изъять “Слово о полку Игореве” из контекста древнерусской культуры.

Но то был только один из многих примеров неожиданных открытий, которые ожидают исследователей “Слова...”. Сейчас к ним можно добавить еще несколько, в первую очередь касающихся вопроса о “добросовестности” его первых издателей.

Общеизвестно, что вовсе не “скептики”, а самые рьяные “защитники” подлинности “Слова...” не раз и не два в обстоятельных работах доказывали, что первые его издатели, будучи людьми невежественными (если не злонамеренными), внесли в текст множество ошибок, исказили его. Такие утверждения весьма компетентных ученых, в первую очередь Д.С.Лихачева и Л.А.Дмитриева, не говоря уже об их предшественниках, бросали естественную тень на имя первооткрывателей и публикаторов. С другой стороны, это давало им возможность вносить в текст “Слова...” многочисленные “исправления”, общее количество которых уже превышает 690 случаев. Это значит, что на каждые четыре лексических единицы текста — слова, предлога, союза, — приходится не менее одного исправления. Пользуясь этим, “скептики” могли уже утверждать, что А.И.Мусин-Пушкин, И.Н.Болтин и другие не только искажали текст, но и прямо его дописывали.

И вот совсем недавно известный филолог Л.П.Жуковская, работая над рукописями в одном из центральных архивов, обнаружила, наряду с другими, список так называемого “Пролога”, точно датированного припиской переписчика 1479 годом, в котором орфография точнейшим образом повторяла именно эти “ошибки” мусин-пушкинской рукописи “Слова...”! Более того, особые написания некоторых букв, так называемые лигатуры, о которых только предположительно говорили и писали лингвисты, оказались на тех самых местах, где им следовало быть в утраченном списке “Слова...”.

Открытие это не просто реабилитировало научную добросовестность первых издателей текста. Оно показало, что издание 1800 года предельно точно воспроизводит рукопись, исчезнувшую во время пожара Москвы в 1812 году, а вместе с тем позволяет датировать список, который находился в руках Мусина-Пушкина, не серединой XVII века, как утверждали некоторые литературоведы, а концом XV века...

Другой, не менее интересный факт, выявленный той же Л.П.Жуковской.

За 800 лет, прошедших со времени его написания, “Слово...” жило отнюдь не пассивно. О его роли за последние два столетия, протекшие со времени его открытия, ставшего его вторым рождением, я уже говорил: оно служило постоянным стимулом развития истории, археологии, исторической географии, фольклористики, литературоведения, палеографии, лингвистики... Оно задавало специалистам все новые и новые вопросы, на которые приходилось искать ответы, и оно же со школьной скамьи приобщало поколения русских людей к сокровищнице нашей древней культуры.

А до этого?

Сейчас нам известно, что список “Слова...”, найденный Мусиным-Пушкиным, являлся копией, сделанной в конце XV века с предшествующего списка. Но и этот список был отнюдь не первоначальным. Как выяснила Л.П.Жуковская, между 1185 годом и концом XV века текст редактировался не менее четырех раз, что отразилось в особенностях его орфографии. На самом деле, реальных “редактур” могло быть гораздо больше — столько же, сколько было промежуточных списков, причем всякий раз текст “Слова...” мог что-то приобретать и что-то терять.

Как велики могли быть потери показывает недавно вновь изученный список “Слова...” середины XIX века, хранящийся в Историческом музее в Москве. Он восходит к неизвестному оригиналу, написанному раньше, чем список Мусина-Пушкина, и в нем отсутствуют многие “темные места”, оставшиеся непонятными переписчику, который их просто опустил...

Другой пример, куда более важный. Как известно, для создания “Задонщины”, прославляющей победу московского князя Дмитрия Ивановича над Мамаем, автор ее использовал в начальной части переработанные фрагменты поэмы XII века, сохранив их последовательность. Именно так, как мы знаем, поступил в свое время и автор “Слова...”, воспользовавшись не только “старыми словесы”, но и “замышлением Бояна”, т.е. его композицией. Благодаря этим параллелям со “Словом...”, имеющимся в “Задонщине”, можно утверждать, что ее автор имел в руках какой-то текст “Слова...”, отличавшийся от того, что мы знаем по списку Мусина-Пушкина.

Более того, сейчас мы можем утверждать, что и само “Слово...” в конце XIV или в первой половине XV века под влиянием победы на Дону было соответственным образом переработано и уже в таком виде дошло до нас, будучи маркировано упоминанием Дона, как ориентира не поражения, а триумфа и победы. Отсюда — “Дон, ти, княже, кличет, зовет князи на победу!”

Все это — сравнительно поздние приобретения текста, тогда как были более ранние.

Один из переписчиков “Слова...” в конце XII или в начале XIII века вставил в конец поэмы, между описанием бегства Игоря из плена и сценой его приезда в Киев, совершенно уникальный фрагмент двух диалогов — Игоря и реки Донец, Гзака и Кончака. По своей ритмике, лексике, образности оба они резко выпадают из поэтического текста и, наоборот, схожи друг с другом. Мне представляется несомненным, что оба эти отрывка заимствованы из какой-то древнерусской пьесы XII века, посвященной злоключениям Игоря, иначе я их не могу объяснить.

Другими словами, я считаю, что “Слово...” сохранило единственное пока свидетельство существования древнерусского площадного театра, живо откликавшегося на злободневные события и ничем не отличавшегося от такового же в странах Западной Европы и Византии. Косвенным подтверждением этому служат уже упоминавшиеся мной фрески с музыкантами и “скоморохами” на башенной лестнице в Софии киевской.

А древняя Русь, как мы знаем теперь, мало чем отличалась от своих западных и южных соседей — разве что обширностью городов и посадов да неразвитостью каменного градостроительства, компенсируемого зато широчайшим развитием грамотности задолго до официального ее “крещения”. Массовые находки металлических и костяных “писал”, надписи на предметах и на стенах, а также древнейшие берестяные грамоты XI века демонстрируют это более чем наглядно. Но все это было в одночасье сметено и уничтожено вихрем татаро-монгольского нашествия, отбросившего Русь на несколько сотен лет назад, а ее культуру поставив под контроль черного духовенства...

Так открывается еще одна сторона “Слова о полку Игореве”, и оно предстает перед нами не только пропуском в исчезнувший мир, но и посланием, направленным из далекого прошлого, в котором каждая буква, каждое слово исполнено значения и несет в себе удивительно обильную информацию о культуре и жизни древней Руси, которой мы так многим обязаны.

Нет, нельзя “Слово...” воспринимать только как “памятник” нашей древней литературы! Оно никогда не выпадало из жизни народа, оставалось всегда живым и таким останется и тогда, когда мы торжественно отметим его 800-летие. Всякий раз, когда наступала пора, оно вспыхивало чистым и ярким пламенем, зажигая наши сердца и души, чтобы подвигнуть их на прекрасное — на защиту Родины, на заботы о мире, на любовь к своей земле, к Отечеству. И каждый раз оно открывало нам свою новую сторону, показывая, сколь мощен был талант прикасавшихся к нему поэтов, обращавшихся не только к современникам своим, но и ко всем нам, и дальше, уже к нашим потомкам, которые через “Слово о полку Игореве” будут открывать для себя, как и мы, не только свое прошлое, но и свое будущее.

Вернуться к оглавлению

Никитин  А.Л. Слово о полку Игореве. Тексты. События. Люди. М., 1998.


 

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании всегда ставьте ссылку