Родственные проекты:
|
Дуглас Рид
СПОР О СИОНЕ
2500 ЛЕТ
ЕВРЕЙСКОГО ВОПРОСА
Глава 36. Странная роль мировой печати
Годы 1933-1939 были периодом назревания Второй мировой войны. «Прусский
милитаризм», который считался поверженным в 1918 году, возродился еще более
грозным, чем когда-либо; эта сцена так захватила внимание всего
человечества, что оно потеряло интерес к Палестине, с виду не имевшей
никакого отношения к событиям в Европе. В действительности она продолжала
занимать важное место в «причинах и целях» Второй мировой войны, которые
президент Вильсон считал «неясными» в первой. После 1917 года повторять
выдумки о «преследовании евреев в России» стало невозможным, но
образовавшееся пустое место было успешно заполнено «преследованием евреев в
Германии», и как раз в тот момент, когда сионизм представлялся Вейцману
«беспомощным и безнадежным», сионисты смогли новым гвалтом запугать евреев и
начать новую осаду западных политиков. Последствия стали ясно видны в
результате новой войны, от которой выиграли одни только революционный
сионизм и революционный коммунизм. Будучи свидетелем событий, приведших к
написанию этой книги, автор переходит к повествованию от первого лица.
В начале этого периода, в 1933 году, я смог взойти по ступеням служебной
карьеры, превратившись из простого служащего в редакции в корреспондента
«Таймса» в Берлине. что доставило мне немалое удовлетворение. К концу
периода, в 1939 г., я был полностью в этой работе разочарован и вынужден
отказаться от заработка, подав в отставку. События промежуточных лет покажут
причины этого решения.
Начиная с 1927 года я постоянно сообщал о растущих успехах Гитлера, а в 1933
году, по чистой случайности, я проходил мимо горевшего Рейхстага. Это
событие, использованное для создания Гестапо и концлагерей по испытанному
большевистскому образцу, необычайно упрочило власть Гитлера, но какое-то
предчувствие сказало мне в тот вечер, что пожар Рейхстага предвещает гораздо
более важные события. Непрекращающиеся с тех пор бедствия Европы фактически
начались именно в этот день, а отнюдь не лишь с первым днем войны. В
конечном счете он означал распространение сферы мировой революции вплоть до
центральной Европы, причем передача ее в коммунистическую собственность в
1945 г. лишь подтвердила совершившийся факт (до тех пор скрытый от мировой
общественности умелой пропагандой о мнимом антагонизме между
национал-социализмом и коммунизмом). Единственный вопрос, на который еще
должна ответить история, заключается в том, будет ли мировая революция
отброшена назад или же пойдет еще дальше на Запад с той позиции, которую она
заняла в тот памятный вечер 27 февраля 1933 года.
Начиная с фактического установления этим вечером гитлеровского режима, все
профессиональные наблюдатели в Берлине, как дипломаты, так и журналисты,
поняли что он означает новую войну, если только не удастся этому помешать.
Помешать войне в то время было сравнительно легко; Уинстон Черчилль
справедливо назвал вторую мировую войну «ненужной войной». Ее можно было
предупредить, оказав Гитлеру решительное сопротивление в его первых
воинственных авантюрах в Рейнской области, Австрии и Чехословакии в любое
время вплоть до 1938 года, когда (как это подтверждает и Черчилль)
готовившиеся свергнуть Гитлера немецкие генералы оказались парализованными
капитуляцией Запада а Мюнхене. В Берлине опытные английские наблюдатели
событий единодушно считали, что если Гитлера не остановят, он начнет войну,
и сообщали об этом своему правительству и издателям в Лондоне. Главный
корреспондент Таймса в Берлине Норман Эббатт (я был вторым корреспондентом)
сообщал в начале 1933 года, что войну следует ожидать примерно через пять
лет, если не примут мер к ее предупреждению, и это его сообщение было
опубликовано. И он, и я, и многие другие журналисты с удивлением и тревогой
наблюдали в последующие годы систематическое игнорирование и искажение наших
сообщений, причем в газетах и в парламенте Гитлер изображался, как по своей
природе вполне приличный человек, который не нарушит мир, если его
справедливые претензии будут удовлетворены, — разумеется за чужой счет.
Эти годы обычно называют периодом «политики умиротворения», но правильнее
было бы сказать поощрения, поскольку эта политика превратила возможную войну
в неизбежную. Разочарования и напряжение этих лет фактически сломили Эббатта,
т.ч., начиная с 1935 года, я стал главным корреспондентом в Вене, которая
тогда была вторым удобным пунктом наблюдения за событиями на германской
сцене. В конце 1937 года я сообщил из Вены в «Таймс», что по словам Гитлера
и Геринга война начнется «к осени 1939 года»; эту информацию я получил от
австрийского канцлера. Я был в Вене и во время вторжения Гитлера в Австрию,
а затем, после кратковременного ареста штурмовиками СА при моем выезде
оттуда, был переведен в Будапешт, где в сентябре 1938 года меня застала
грандиозная капитуляция в Мюнхене. Мне стало ясно, что добросовестный
корреспондент бессилен против «политики умиротворения», и что его задача
потеряла всякий смысл; я написал моему издателю увещевательное письмо с
заявлением об отставке, на что получил находящийся у меня по сей день
уклончивый ответ с подтверждением.
14 лет спустя, в своей на редкость откровенной Официальной Истории, изданной
в 1952 году, Таймс публично признал свою ошибку в отношении «политики
умиротворения». Неохотно эта «История» пишет и обо мне: «несколько младших
сотрудников подали тогда в отставку» (в 1938 году мне было 43 года, я был
главным корреспондентом в центральной Европе и на Балканах, работал для
«Таймса» уже 17 лет и, насколько мне известно, был единственным сотрудником,
подавшим в отставку). В том же сборнике «Таймс» опрометчиво обязался не
делать таких ошибок в дальнейшем: «не будет неосторожным заверить, что
редакция на площади Принтинг-Хауз никогда больше не будет реагировать на
любую агрессию на манер Мюнхена». Передовые статьи и репортажи «Таймса» о
позднейших событиях, как например о разделе Европы в 1945 году, о выдаче
Китая коммунистам, а Палестины сионистам, или же о ходе Корейской войны явно
показали, что никакого изменения в политике газеты не произошло. Моя
отставка в «Таймсе» в 1938 году была, таким образом, вызвана теми же
мотивами, что и отставка полковника Репингтона (в то время я о нем еще
ничего не знал) в 1918 году. Над Англией нависла грозная военная опасность,
но журналистам не разрешалось извещать об этом публику; вторая мировая война
была, по моему мнению. результатом именно этого. Журналисту не следует
переоценивать собственного влияния, однако если в такое решающее время на
его сообщения не обращают внимания, то его работа становится сплошной
фальшью и, ему лучше всего прекратить ее, чего бы то ни стоило. Именно это я
и сделал, а много лет спустя меня утешили прочтенные мной впервые слова сэра
Вильяма Робертсона полковнику Репингтону: «Главное — держаться прямого
курса, тогда можно быть уверенным, что в конце концов из того, что сейчас
кажется злом, получится добро».
При подаче в отставку в 1938 г. у меня была еще одна причина удивляться
тому, как действует печать, и чего я еще не знал в 1933 г. Мне поначалу
казалось, что извращение правдивой картины событий происходит в силу слепого
увлечения, простых симпатии или антипатий. Однако, исход последовавшей войны
показал, что именно за этим искажением правды стояли гораздо более
существенные мотивы. Речь идет о «преследовании евреев» в Германии, и на
этом примере я увидел, что описание фактов постепенно уступало место столь
пристрастному их изображению, что от правды не оставалось и следа. Это было
проведено в трех последовательных стадиях. Вначале сообщалось о
преследовании «политических противников и евреев»; затем это незаметно
превратилось в «евреев и политических противников»; в конце же концов печать
стала писать только о «преследовании евреев». Таким методом общественности
преподносилась совершенно ложная картина, страдания подавляющего большинства
жертв режима стушевывались при резком освещении происходившего только с
одной, ограниченной группой лиц. Последствия ясно сказались в 1945 году,
когда, с одной стороны, преследования евреев стали единственной причиной
приговоров в Нюрнбергском процессе, в то время как народы пол-Европы были
преданы, став жертвой тех же преследований, пришедшихся на долю евреев в
гораздо меньшем масштабе, в соответствии с их незначительным меньшинством в
народонаселении всех стран в мире.
Я был типичным англичанином моего поколения, и в то время не видел различий
между самим собой и евреями, считая, что и евреи не видят в себе ничего
отличного от меня. Если впоследствии эти различия стали бросаться мне а
глаза, как и то, что влиятельные группы стараются их создавать, то это
произошло в результате не политики Гитлера, а того, что я стал замечать
новые препятствия в деле правдивого освещения событий. Когда в Германии
началось общее преследование противников режима, я писал о том, что видел.
Ecли я узнавал о концентрационном лагере с тысячью заключенных, то я так об
этом и писал: если мне становилось известно, что среди этой тысячи
находились 30 или 50 евреев, я сообщал и об этом. Я видел первые волны
террора, говорил со многими из его жертв, осматривал их повреждения и был
предупрежден, что все это привлекло ко мне внимание Гестапо. Подавляющее
большинство жертв, наверняка гораздо более 90% были немцы, и лишь немногие
были евреями. Это отражало их процентуальное отношение ко всему населению в
Германии, как впоследствии и в других странах, оккупированных Гитлером.
Мировая печать однако, в своих сообщениях того времени писала только о
евреях, как будто бы главной массы пострадавших не существовало вообще.
Приведу примеры из сообщений прессы и моих собственных наблюдений. Раввин
Стефен Уайз писал в 1949 году о событиях, о которых я сам сообщал в 1933 г.,
и не может быть сомнений в том, что ту же версию событий он распространял и
в ближайшем окружении президента Рузвельта, где он в те годы был постоянным
гостем: «Мероприятия против евреев продолжали превышать в их систематической
жестокости и планомерном уничтожении террор против других групп. 29 января
1933 года Гитлер был назначен канцлером... и тотчас же режим террора начался
с избиений и арестов евреев... мы собирались организовать демонстрацию
протеста в Нью-Йорке 10 мая, в день, когда было проведено сожжение еврейских
книг в Германии... Главный удар приняли на себя евреи... концентрационные
лагеря были переполнены евреями». От начала и до конца это — сплошная ложь.
Мероприятия против евреев не превышали террора против других противников
режима, евреи разделяли судьбу гораздо большего числа других пострадавших.
Режим террора начался не 29 января 1933 года, а в ночь пожара Рейхстага,
27-го февраля. Не было никакого приказа «сжигать еврейские книги»; я
присутствовал при таком сожжении и написал о нем, а теперь еще раз
просмотрел собственные репортажи, чтобы проверить мои воспоминания.
Сжигалась масса «марксистских» книг, в том числе труды многих немецких,
английских и других нееврейских писателей (были бы мои книги тогда уже
опубликованы, они несомненно также подверглись бы сожжению); в костер были
брошены разумеется и некоторые еврейские книги, но «главный удар» террора
вовсе не был направлен против евреев, а концлагеря не были ими
«переполнены». Число еврейских жертв соответствовало их процентной доле в
населении.
Бесконечное повторение этого вранья несомненно довлело над сознанием широких
масс населения в странах союзников в продолжение Второй мировой войны. В дни
моей отставки, вызванной исключительно «политикой умиротворения» и близкой
неизбежностью «ненужной войны», это второе препятствие на пути правдивого
репортажа было лишь второстепенной неприятностью. Позже я понял, что
стоявшие за ним мотивы играли громадную роль в руководстве ходом войны и ее
исходом. Познакомившись с эпопеей Роберта Вильтона после первой войны, я
увидел, что мы оба столкнулись с очень похожими друг на друга явлениями. Он
пытался найти объяснение происходившему в России и неизбежно натолкнулся на
«еврейский вопрос». Двадцать лет спустя мне пришлось убедиться, что обратить
внимание публики на лживость газетного изображения преследований в Германии
было фактически невозможно, как и невозможно было объяснить, что евреи были
только малой частью в общем количестве жертв.
Эта история сама по себе не стояла ни в какой связи с моим уходом из
«Таймса», но примерно в то же время она стала становиться мне ясной, и
постепенное уяснение мной происходившего тогда отразилось в двух книгах,
написанных после того, как я перестал заниматься журнализмом. Первая из них,
«Ярмарка безумия», была целиком посвящена угрозе войны. Я наивно полагал,
что одинокий голос в состоянии ее предотвратить, и читатель может и сегодня
еще проверить наличие этого мотива. Для оправдания моего рвения терпеливый
читатель сможет также, если он достаточно для этого стар, вспомнить ужас при
одной только мысли о второй войне среди тех, кто пережил первую. Это трудно
понять более молодым, привыкшим к целой серии войн, но в те годы это чувство
довлело над всеми остальными.
Вторая книга. «Великий позор», вышла накануне войны и продолжала
предупреждения первой, но в ней я впервые уделил некоторое внимание
«еврейскому вопросу». Мой опыт расширялся, и я начал распознавать решающую
роль, которую этому вопросу суждено было сыграть в характере и исходе второй
войны, тогда уже явно стоявшей у порога. Этот же вопрос в значительной
степени занимал автора и впоследствии, став со временем поводом для
написания данной книги, и в этом свете написаны и последующие главы о
подготовке, ходе и последствиях Второй войны.
Примечание:
1. В этой главе Дуглас Рид впадает в ошибку многих англичан, всерьез
считавших национал-социалистов зачинщиками Второй мировой войны.
Историография последних 30 лет показала, что Гитлер, как и все остальные
политики послевоенной Германии, о возможности новой мировой войны и не
помышлял. Германскому руководству чужда была даже мысль о возможной
европейской войне, что достаточно явствует из того, что при начале военных
действий против Польши Германия располагала всего лишь 62 дивизиями;
ближайшие противники в европейской войне, к тому же на двух фронтах — Польша
и Франция — располагали совместно 130 дивизиями (30 польских и 100
французских), что заведомо исключает возможность провоцирования европейской
войны с немецкой стороны.
Однако, «мировой кагал», существование которого Дуглас Рид считает
доказанным, учел, что Гитлер и его окружение пойдут очень далеко, чтобы
восстановить положение Германии, как великой державы, и вернуть по крайней
мере часть отторгнутых у нее территорий; при умелой закулисной режиссуре в
условиях господства над мировой печатью и прочими средствами пропаганды
создавшееся положение, корни которого скрывались в Версальском «мирном»
договоре, навязанного Европе теми же закулисными силами, нетрудно было
использовать для провоцирования мировой войны. Потеряв надежду договориться
мирным путем с поляками по вопросу о Данциге и «польском коридоре», чего
безуспешно добивались все правительства послевоенной Германии, Гитлер пошел
на вооруженный конфликт и, по словам свидетелей, «стоял как окаменевший»,
когда через 3 дня после начала военных действий послы Англии и Франции от
имени своих правительств объявили ему войну.
Все последующие события, включая вступление в войну Соединенных Штатов,
представляются, как показывает Д. Рид, логическим развитием плана, умело
задуманного мировым центром, которому ужасы войны и ее разрушения, жертвы и
страдания «гоев» были глубоко безразличны (если не прямо желательны, см.
Талмуд) и который преследовал свои собственные цели:
1) создание еврейского государства,
2) окончательное уничтожение Германии (см. план Моргентау и пр.) и
3) выдачу пол-Европы на разгром большевизму, как продолжение плана
последовательного уничтожения христианской культуры и общественного порядка
Европы, включая физическое уничтожение ее ведущих классов в невиданных до
тех пор масштабах.
Другими словами, Дуглас Рид, не допуская сомнений относительно роли «кагала»
в провоцировании и ведении Второй мировой войны, переоценивает роль Гитлера
и германского руководства, ставших (не без собственной близорукости) его
орудием и жертвой.
По вопросу об истинных причинах и зачинщиках Второй мировой войны за
истекшие 30 лет после написания книги Дугласа Рида появилась обширная
литература, приведенная в значительно дополненной нами библиографии в
разделе 6) Междувоенный период. Вторая мировая война, подготовка и
последствия. Обращаем внимание русских читателей в особенности на труды
следующих авторов (приведенных в упомянутом разделе 6): Bavendamm, Dall,
Diwald, Fish, Grenfell, Hanel? Hesse, Hoggan, Irving, Kluge, de Launay,
Maser, Rassinier, J. v. Ribbentrop, A. v. Ribbentrop, Tansill? Untermayer, «Zwei
Deutsche Friedensvorschlage 1936/1939».
Вернуться к оглавлению
|