|
Константин Симонов |
|
1979 г. |
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
БИБЛИОТЕКАА: Айзатуллин, Аксаков, Алданов...Б: Бажанов, Базарный, Базили...В: Васильев, Введенский, Вернадский...Г: Гавриил, Галактионова, Ганин, Гапон...Д: Давыдов, Дан, Данилевский, Дебольский...Е, Ё: Елизарова, Ермолов, Ермушин...Ж: Жид, Жуков, Журавель...З: Зазубрин, Зензинов, Земсков...И: Иванов, Иванов-Разумник, Иванюк, Ильин...К: Карамзин, Кара-Мурза, Караулов...Л: Лев Диакон, Левицкий, Ленин...М: Мавродин, Майорова, Макаров...Н: Нагорный Карабах..., Назимова, Несмелов, Нестор...О: Оболенский, Овсянников, Ортега-и-Гассет, Оруэлл...П: Павлов, Панова, Пахомкина...Р: Радек, Рассел, Рассоха...С: Савельев, Савинков, Сахаров, Север...Т: Тарасов, Тарнава, Тартаковский, Татищев...У: Уваров, Усманов, Успенский, Устрялов, Уткин...Ф: Федоров, Фейхтвангер, Финкер, Флоренский...Х: Хилльгрубер, Хлобустов, Хрущев...Ц: Царегородцев, Церетели, Цеткин, Цундел...Ч: Чемберлен, Чернов, Чижов...Ш, Щ: Шамбаров, Шаповлов, Швед...Э: Энгельс...Ю: Юнгер, Юсупов...Я: Яковлев, Якуб, Яременко...Родственные проекты:ХРОНОСФОРУМИЗМЫДО 1917 ГОДАРУССКОЕ ПОЛЕДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАПОНЯТИЯ И КАТЕГОРИИ |
Константин СимоновГлазами человека моего поколенияРазмышления о И.В.Сталине7 апреля 1979 года
После окончания, сговорившись с
Шепиловым,
редактировавшим тогда «Правду»,
мы, писатели, — твердо помню, что это были Фадеев, Корнейчук, я — не помню
точно, были ли вместе с нами Сурков и Твардовский, — поехали в редакцию
«Правды». Помимо всего, что, казалось бы, полностью забило голову в эти
часы, тех событий и перемен; помимо того, что и сам характер заседания, и
назначения, произведенные на нем, говорили о том, что Сталин вот-вот умрет,
у меня было еще одно чувство, от которого я пробовал избавиться и не мог: у
меня было ощущение, что появившиеся оттуда, из задней комнаты, в президиуме
люди, старые члены Политбюро, вышли с каким-то затаенным, не выраженным
внешне, но чувствовавшимся в них ощущением облегчения. Это как-то
прорывалось в их лицах, — пожалуй, за исключением лица Молотова —
неподвижного, словно окаменевшего. Что же до Маленкова и Берии, которые
выступали с трибуны, то оба они говорили живо, энергично, по-деловому.
Что-то в их голосах, в их поведении не соответствовало преамбулам,
предшествовавшим тексту их выступлений, и таким же скорбным концовкам этих
выступлений, связанным с болезнью Сталина. Было такое ощущение, что вот там,
в президиуме, люди освободились от чего-то давившего на них, связывавшего
их. Они были какие-то распеленатые, что ли. Может быть, я думал не теми
словами, которыми я сейчас пишу об этом, даже наверное. Я думал осторожней и
неувереннее. Но несомненно, что я об этом думал. В основе своей это не
сегодняшние, а тогдашние чувства, запомнившиеся потом на всю жизнь. И несмотря на все предыдущее — на заседание, после которого мы приехали сюда, на решения, которые были приняты, все равно что-то в нас, во всяком случае во мне, содрогнулось в эту минуту. Что-то в жизни кончилось. Что-то другое, неизвестное еще, началось. Началось не тогда, когда в связи с тем-то и тем-то оказалось необходимым назначить Маленкова Председателем Совета Министров еще при жизни Сталина и он был им назначен, — не тогда, а вот сейчас, после этого звонка. Не помню, кто что взял на себя, что собрался делать и написать, — я сказал,
что напишу стихи, я не знал, сумею ли написать эти стихи, но знал, что ни на
что другое в этот момент не способен. Передо мной лежит сейчас пачка сложенных тогда, в пятьдесят третьем году, материалов и документов тех мартовских дней. Все засунуто в одну, много лет пролежавшую папку: траурная повязка, с которой стоял в почетном карауле, и пропуск на Красную площадь с надпечаткой «проход всюду»; стенограмма одного из двух писательских траурных собраний, на котором я выступал вместе со многими другими, и вырезка газетного отчета о другом писательском собрании, где я читал свои, плохие, несмотря на рыдания, стихи; пачка газет за те дни — «Правды», «Известий», «Литературки» и других. Потом, спустя годы, разные писатели разное и по-разному писали о Сталине. Тогда же говорили, в общем, близко друг к другу — Тихонов, Сурков, Эренбург. Все сказанное тогда очень похоже. Может быть, некоторое различие в лексиконе, да и то не слишком заметное. В стихах тоже поражающе похожие ноты. Лучше всех — это неудивительно, учитывая меру таланта, — написал все-таки Твардовский; сдержаннее, точнее. Почти все до удивления сходились на одном: В этот час величайшей печали Это Твардовский. Нет слов таких, чтоб ими передать А это Симонов. Обливается сердце кровью... Это Берггольц. И пусть в печали нас нельзя утешить, А это Исаковский. Похоже, очень похоже написали мы тогда эти стихи о Сталине. Ольга Берггольц, сидевшая в тридцать седьмом, Твардовский — сын раскулаченного, Симонов — дворянский отпрыск и старый сельский коммунист Михаил Исаковский, Можно бы к этому добавить и другие строки из других стихов людей с такими же разнообразными биографиями, связанными с разными поворотами судеб личности в сталинскую эпоху. Тем не менее схожесть стихов была рождена не обязанностью их написать — их молено было не писать, а глубоким внутренним чувством огромности потери, огромности случившегося. У нас были впереди потом еще долгие годы для того, чтобы попробовать разобраться в том, что это была за потеря, и лучше или хуже было бы — я не боюсь задавать себе этот достаточно жестокий вопрос — для всех нас и для страны, если бы эта потеря произошла не тогда, а еще позже. Во всем этом предстояло разбираться, особенно после XX съезда, но и до него тоже. Однако сама огромность происшедшего не подлежала сомнению, и сила влияния личности Сталина и всего порядка вещей, связанного с этой личностью, для того круга людей, к которому я принадлежал, тоже не подлежала сомнению. И слово «потеря» уживалось со словом «печаль» без насилия авторов над собою в тех стихах, которые мы тогда написали. «Так это было на земле», —скажет немногим позже Твардовский, одним из самых первых и много глубже других начавший думать об этом. Сейчас, еще раз перелистав газеты тех дней, хочу вернуться к своим
размышлениям о том, когда же все-таки умер Сталин — сразу и нас готовили к
этому, или он умер до того, как собралось совместное заседание, произведшее
новые назначения, или он умер действительно тогда, когда при нас раздался
звонок в «Правду» Шепилову, около десяти часов вечера пятого марта. Не хочу
строить догадок на материале, недоступном другим людям, но вот читаю
постановление совместного заседания Центрального Комитета, Совета Министров
и Президиума Верховного Совета, появившееся на следующий день после
сообщения о смерти Сталина, вижу, что в преамбуле о смерти Сталина не
говорится, о смерти его говорилось накануне в обращении ко всем членам
партии и всем трудящимся Советского Союза, а преамбула постановления
составлена так, что неизвестно, в какой день произошло это совместное
заседание — предшествовало оно смерти Сталина или состоялось после его
смерти. Процитирую эту преамбулу, она очень интересна с этой точки зрения. Фрагмент книги Константина Симонова "Глазами человека моего поколения. Размышления о И.В.Сталине. М., АПН, 1989.
|
|
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
|
Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании всегда ставьте ссылку |