Родственные проекты:
|
Георгий Соломон
Ленин и его семья (Ульяновы)
Володя Ульянов. 1874 год.
ГЛАВА 11
Я снова в России. — Болезни. — Я теряю связи. — Сбор в пользу Ленина и Л.
Б. Красин. — Революция 1917 года. — Ленин в пломбированном вагоне. — Выступления
Ленина с критикой Временного правительства. — Временное правительство и мир с
Константинополем и проливами. — Народное движение в апреле 1917 года с убитыми и
ранеными. — Совет рабочих и солдатских депутатов назначает следственную
комиссию. — Я работаю в этой комиссии. — Комиссия и Керенский. - Комиссия и
Ленин. — Его требования и нападки на меня. — То, что установила комиссия. - Моя
кандидатура в гласные думы. — Я еду в Стокгольм. — Распоряжение Керенского о
моем аресте. — Я снова эмигрант.
Россия встретила меня недружелюбно. Началась борьба за существование.
Потянулись долгие тусклые годы, полные всякого рода личных напастей. Несколько
лет я провел, возясь с болезнями, докторами, вынес две серьезные операции.
Далее пошли долгое лечение, пребывание в санаториях и на водах... Я отошел от
революционной работы — не до того уж было...
С Лениным мои сношения оборвались сами собой. Лишь изредка я получал от него и
передавал ему поклоны через случайно встречавшихся общих товарищей. Так, от
одного из них я узнал — это было уже во время войны, примерно в 1916 году, — что
Ленин крайне бедствует. Я принялся собирать для него средства. Сборы шли плохо:
интерес и к революции, и к Ленину в обществе упал. Не могу удержаться, чтобы не
сказать несколько слов об отношении Красина в это время к Ленину.
— Ну, Хромушка («Хромушка», или «Хром», было шутливое домашнее прозвище Красина,
с которым обращались к нему и родные, и такие близкие друзья, как я. Реалистом
он очень увлекался химией, и, возясь с хромом, он вечно приставал ко всем
домашним со своим хромом, почему его и прозвали так. — Авт.), — обратился я к
нему, — раскошеливайся, брат. — И я объяснил ему, в чем дело. К моему
несказанному удивлению, Красин слушал меня с каким-то деревянным и скучающим
выражением лица. Меня это неприятно поразило и как-то, если можно так
выразиться, обескуражило и лишило всякой самоуверенности.
— Все это очень хорошо, — довольно резко, не дослушав до конца, оборвал он меня,
— но только я не желаю принимать участия в этом сборе... — И он в упор,
вызывающе посмотрел мне в глаза холодным взглядом. Я оправился, овладел самим
собой и стал дружески настаивать.
— Эх, Жоржетта (так интимно часто называл он меня), право, ты совершенно
напрасно настаиваешь... Ты не знаешь Ильича так хорошо, как знаю его я... Но
оставим этот вопрос, Жоржетта, ну его к черту... Давай пойдем завтракать, уже
время. (Красин, я знал это, часто в ЦК и на съездах жестоко схватывался с
Лениным, который еще в Брюсселе характеризовал его словами «башка, но великий
буржуй...», из-за чего тогда у меня вышел с ним тоже спор. Отойдя в эту эпоху
далеко от революции, Красин при встречах и разговорах со мной, очень часто
возвращаясь к воспоминаниям своего видного участия в революции, в свою очередь
крайне резко отзывался о Ленине, подчеркивая его нетерпимость, его «нелепое
самодержавное генеральство», часто подкрепляя свои характеристики ссылками на их
общего близкого товарища Глеба Максимилиановича Кржижановского, также
относящегося, по словам Красина, к Ленину весьма скептически в то время. — Авт.)
Он жил с семьей в Царском Селе, откуда и ездил каждый день в Петербург в свое
правление (Сименс и Шуккерт), а потому завтракал в ресторанах. В этот раз он
потащил меня к знаменитому Кюба. Но я не отставал от него и за завтраком и
настаивал на своем.
— Ну, ладно, — сказал он наконец, — чтобы сделать тебе удовольствие, вот тебе
моя лепта... — И он вынул из бумажника две «синенькие» (пятирублевки. — Ред.).
Но я резко отклонил это «даяние» и, выругавшись, вернул ему его, сказав, что
обойдусь и без его лепты.
— Вот и великолепно, — ответил он, хладнокровно пряча свои десять рублей снова в
бумажник. — Не сердись, Жоржетта, но, право, Ленин не стоит того, чтобы его
поддерживать. Это вредный тип, и никогда не знаешь, что, какая дикость взбредет
ему в его татарскую башку, черт с ним!..
На этом наш разговор и прекратился... Я имею в виду написать мои воспоминания
специально о Красине, и в них я коснусь подробно отношений Красина с Лениным.
Но вот Россия докатилась до 1917 года. Я принимал, начиная с конца февраля,
довольно деятельное участие в народном революционном выступлении, так просто и
легко угробившем, не сомневаюсь, навсегда российскую монархию.
В знаменитом пломбированном вагоне Ленин возвратился в Петербург (апрель 1917
г., проехав из Швейцарии через Германию в закрытом вагоне с группой
социал-демократов. — Ред.). Я лично не разделял по поводу его приезда восторгов
моих старых товарищей, с которыми у меня под влиянием революционного движения
вновь установились оживленные связи. Поэтому я и отказался принять участие в
торжественной встрече его, когда он прямо с поезда Финляндской ж. д. сразу же
поместился на поданный ему специально броневик и, зычным голосом закричав:
«Товарищи!», обратился к многотысячной толпе со своими, ставшими теперь
историческими, речами. Но спустя несколько дней Ленин заехал ко мне в редакцию
«Известий Петербургского Совета депутатов солдат и рабочих», одним из редакторов
которых я состоял. Он не застал меня, и через несколько дней я, по его просьбе,
зашел к нему в редакцию «Правды».
В то время Ленин, выступая на митингах, зло и резко характеризовал Временное
правительство. На эту-то тему мы с ним частенько беседовали, вполне сходясь в
нашем отрицательном отношении к гг. керенским разной воды. Самого Керенского
Ленин зло называл министром из оперетки «Зеленый остров». Встречался я с ним и в
особняке Кшесинской (балерина, любовница Николая II. — Ред.). Встречались мы с
Лениным наружно очень дружески, чему способствовало и то, как он относился к
таким современным политическим вопросам, как война, мир, немедленный созыв
Учредительного собрания... Впрочем, его отношение к этим вопросам известно всему
миру, и мне не приходится останавливаться на этом. Отмечу только исторического
порядка ради, что в то время все население Петербурга и все партии, кроме
«кадетской», стояли на почве тех же требований, которые предъявлял и Ленин. Я
лично в отношении мира примыкал к тому течению, которое резко и властно было
выражено основными лозунгами мартовской революции (речь идет о Февральской
революции 1917 г. — Ред.), на знамени которой стояло требование мира без
аннексий и контрибуций, с восстановлением довоенных границ всех воюющих
государств.
Но группа, захватившая власть в порядке революции, с Керенским во главе, имела
«мужество» пойти наперекор всенародным требованиям и сделала попытку повернуть
колесо истории в угодную ей сторону, чем и провоцировала, бессмысленно
провоцировала разделение народа на группы, что вызвало смуту, зародыши
гражданской войны, оттолкнув здоровые элементы революции от той средней
пропорциональной, в которой — это было ясно для всех, кроме правительства гг.
керенских, — заключалось спасение России. И, произведя это преступное разделение
революционных масс, быстро разочаровавшихся в своих официальных вождях,
неудовлетворенных нелепыми затяжками с созывом (бланки-де нельзя так скоро
приготовить?!) Учредительного собрания и пр., Временное правительство, надо
полагать, в силу желания подольше оставаться у чисто диктаторской власти, пошло
ва-банк, издеваясь над массами, над основными лозунгами мартовской революции...
Et deinde bolschevismus!..
Вот при таких-то условиях 21 апреля 1917 года (позорная дата) министр
иностранных дел Временного правительства (П. Н. Милюков. — Ред.) выступил с
печальной памяти требованием мира на условии, чтобы проливы и Константинополь
остались за Россией... К сожалению, подробный историко-политический анализ этого
события, могущий составить собою отдельный трактат, не входит в задачу автора
настоящей книги, почему я и оставляю его пока в стороне и буду продолжать мое
повествование...
Это более чем ошибочное и просто легкомысленное требование не могло, конечно, не
подлить масла в огонь и вызвало, как и следовало ожидать, бурный
неорганизованный народный протест... Это явилось обильной водой на колеса
сравнительно слабо вращающейся мельницы Ленина и его стремлений. И Ленин
злорадно, по-мефистофельски злорадно ликовал, сразу же поняв, что это сулит его
стремлениям... Я видел его в это время, в день, когда Петербург вдруг снова стал
ареной народных волнений. О, как он злорадствовал, и он, и разные Зиновьевы,
окружавшие его!..
22 апреля улицы Петербурга снова обагрились народной кровью. Были убитые и
раненые... Все взволновалось. Петербургский Совет солдат и рабочих, ввиду
охватившей широкие массы населения тревоги, стремясь успокоить страсти, решил
назначить свою особую комиссию для расследования этого события, дав ей широкие
полномочия и потребовав, чтобы официальные власти не касались расследования
этого дела. Персонально комиссия эта состояла из Б. В. Авилова,
П. А. Красикова, Д. Н. Соколова, Крахмаля и меня. Не могу не упомянуть об одном
трагикомическом обстоятельстве.
Естественно, конечно, что назначение этой комиссии, явившееся, в сущности,
непарламентским выражением порицания Временному правительству, было неприятно
тогдашнему «полудиктатору»
А. Ф. Керенскому. Но, как истинный высокопоставленный сын оперетки «Зеленый
остров», он принял эту новость, обидевшись чисто по-гимназически и придираясь к
зеленоостровским пустякам...
Когда комиссия была сконструирована, Б. В. Авилов был командирован ею объявить
ее статус и вообще все о ней министру юстиции, каковым тогда был А. Ф.
Керенский. Последний принял Авилова с величественно-брезгливой гримасой
(конечно, маленького) Юпитера. Авилов передал ему выписку из протокола заседания
Совета и заявление комиссии, в котором «предлагалось» министру юстиции передать
комиссии все находящиеся в министерстве материалы по расследуемому событию.
Керенский сидел величественно в своем кабинете, едва пригласив Авилова присесть.
Он стал с величественным видом опереточного министра читать заявление комиссии.
И вдруг брови его грозно нахмурились. «Почему?» — спросит читатель. Да просто
потому, что он прочел в заявлении слова «комиссия вам предлагает...».
— Что такое?! — спросил он, отвлекаясь от бумаги и повторяя вслух выражение,
остановившее его внимание. — «А потому комиссия вам предлагает...» Как?!
«Предлагает»? Мне? Министру?! «Предлагает сделать соответствующее распоряжение о
передаче всего следственного материала, имеющегося у чинов министерства юстиции,
в распоряжение комиссии...» Не понимаю... комиссия «предлагает» мне?! министру?!
Не понимаю...
Так отнесся Керенский к серьезному событию, выделив свое маленькое самолюбие...
Больше он ничего не извлек из этого урока...
Назначенный секретарем этой комиссии, я, по существу, являлся ее единственным
активным следователем, вызывал к допросам свидетелей, предполагаемых виновных и
пр. Расследование приводило меня к убеждению, что две силы вели агитацию по
этому взрыву; какие-то либеральные группы с одной стороны и большевики с
другой...
Мне приходилось в это время часто видеться с Лениным, который частенько заезжал
ко мне в Таврический дворец, где была резиденция комиссии. Чувствовалось, что он
относился к этой комиссии и ее работам настороженно. Я держал себя в разговорах
по вопросу следствия с необходимой осторожностью, никому не сообщал никаких
фактов, оглашение которых могло бы помешать ходу следствия. Ленин же ставил мне
крайне рискованные вопросы, на которые я отвечал общими местами. Это его
раздражало и выводило из себя. Он указывал, что в качестве члена Совета солдат и
рабочих и редактора «Правды» имеет право знать все подробности о ходе следствия.
Я, само собою, не соглашался с ним, что его злило. Я указал ему на то, что он в
качестве члена Совета может вести агитацию в пользу дезавуирования меня и что,
пока я состою членом комиссии, я буду нести мои обязанности так, как я их
понимаю.
— Да что же это, мил человек, — возбужденно говорил он, — неужели вы стоите в
государственных делах за бюрократическую систему, за канцелярскую тайну и прочие
благоглупости?.. Вас, очевидно, тоже охватывает, по выражению Достоевского,
«административный восторг». Как вы не понимаете, что мне нужно знать все, что
делается в комиссии? А вы прячетесь под сень «следственных тайн»... не понимаю.
— Я действую по инструкции, данной мне комиссией, которая в первом же своем
распорядительном заседании единогласно постановила не оглашать следственного
материала до окончания ее работ...
— Ха-ха-ха! — с досадой отвечал он. — Это значит «прокуль профани»! (Полный
профан. — Ред.) Так? А сами вы в тиши канцелярий будете вершить ваше великое
дело, господа мои хорошие, бюрократы прореволюционной формации, а там, глядишь,
вдруг и облагодетельствуете нас, грешных, каким-нибудь мероприятием вроде
салтыковского помпадура (персонаж сатиры M. E. Салтыкова-Щедрина «Помпадуры и
помпадурши». — Ред.)... Эх вы, горе-следователи!..
— Право, Владимир Ильич, вы зря сыпете вашими перунами, — отвечал я. — Пора бы
вам уже знать из давних времен, что они на меня не действуют, — мне просто
противно... скажу правду, до тошноты противно и стыдно за вас...
Между тем некоторые свидетели давали мне показания, из которых было, несомненно,
видно влияние Ленина и его окружения (Необходимо отметить, что далеко не все
большевики были «ленинцами» и шли в ногу с ним. Так, уже в то время против
Ленина выступали Каменев, Гольденберг, Красин, Красиков, я и другие и вся группа
«Новой жизни». Замечу, что мы (Красин, я и др.) были чисто классическими
большевиками, принимавшими большевизм лишь таким, каким он был до революции, и
стояли враждебно к «необольшевизму», или, если угодно, «ленинизму». — Авт.) на
некоторые моменты выступления. Нащупывался ясный след, который вел хотя и
зигзагами, но упорно во дворец Кшесинской или в редакцию «Правды». Часто мне,
как следователю, сообщали свидетели номера телефонов «Правды», Кшесинской и
других, которые раздавались участникам протеста, а равно и конспиративные адреса
разных «ленинцев»... Словом, как-то все определеннее и яснее намечались следы
ленинской руки...
А Ленин продолжал нервничать и при встречах со мною задавал то насмешливые, то
явно тревожные вопросы...
— Ну, что, Георгий Александрович, — спросил он меня как-то, по обыкновению,
наружно насмешливо, но с худо скрытой тревогой, — как идет следствие? Скоро ли
вы отдадите распоряжение об аресте нас, грешных?.. По старой дружбе предупредите
заранее, чтобы мы велели присным заготовить провизию для передачи нам, когда вы
найдете нужным ввергнуть нас в узилище...
Следственный материал был собран и приведен в порядок... Но мне вскоре из-за
болезни пришлось уехать в Стокгольм, ибо врачи категорически потребовали, чтобы
я прекратил всякую работу и уехал куда-нибудь отдыхать...
Совет солдат и рабочих, узнав о моем предполагаемом отъезде, просил меня поехать
в качестве дипломатического курьера и взять для передачи в Стокгольме кое-какие
пакеты. Я согласился.
Между тем еще до моего отъезда я был намечен по списку большевиков кандидатом в
гласные Василеостровской городской думы. Дело в том, что было решено разбить
весь Петербург на отдельные коммуны с самостоятельными муниципиями. Я согласился
и уехал и вскоре в мое отсутствие был избран.
В Стокгольме спустя некоторое время был назначен социалистический съезд (не
помню точно его назначения, кажется, о мире), на который от Петербургского
Совета солдат и рабочих был делегирован покойный О. П. Гольденберг (классический
большевик) и другие. Он привез мне известие об избрании меня в Думу и вместе с
тем предупреждение от моих друзей не возвращаться в Россию, так как в связи с
возникшим преследованием (скрывавшегося от ареста) Ленина, Троцкого, Козловского
и других Керенский подписал постановление арестовать и меня при въезде в Россию.
Конечно, это было вздорное постановление, так как я абсолютно не принимал
участия в ленинском движении. Но, по настоянию моих друзей, а также и
Гольденберга, я остался в Стокгольме и, таким образом, снова, волею Временного
правительства, стал эмигрантом. Меня стала травить русская печать определенного
направления с «Новым временем» во главе, которое валило на мою голову самые
нелепые обвинения.
Вернуться к оглавлению
Электронная версия книги воспроизводится с сайта
http://ldn-knigi.narod.ru/
OCR Nina & Leon Dotan (02.2003)
ldnleon@yandex.ru {00} - № страниц.
Далее читайте:
Ленин Владимир Ильич
(биографические материалы).
|
