Родственные проекты:
|
Воспоминания террориста
Часть II
ГЛАВА I. Покушение на Дубасова и Дурново
III
Базой
для нашей террористической деятельности мы
избрали Финляндию. Как я уже говорил, в
Финляндии тогда не могло быть и речи о
выдаче кого-либо из нас русскому
правительству, а если бы такой вопрос и
возник, то мы немедленно были бы извещены и,
значит, имели бы время скрыться. Во всех
финских правительственных учреждениях и
даже в полиции были члены финской партии
Активного Сопротивления или люди,
сочувствующие ей. Финны эти оказали нам
много ценных услуг.
Мы
находили у них приют, они покупали для нас
динамит и оружие, перевозили его в Россию,
доставляли нам финские паспорта и прочее.
Особенно близко сошлись мы с четырьмя «активистами»,
людьми, горячо преданными русской
революции, смелыми и энергичными. Хотя они и
не вступили в боевую организацию, но каждый
из нас всегда мог рассчитывать на их помощь,
даже если бы эта помощь была связана с
большим риском. Эти четверо были:
учительница лицея Айно Мальмберг, служащая
в торговой конторе Евва Прокопе, архитектор
Карл Франкенгейзер и студент
гельсингфорсского университета Вальтер
Стенбек, принимавший в 1905 году
непосредственное участие в освобождении из
тюрьмы убийцы прокурора Ионсона, Леннарта
Гогенталя. Можно без преувеличения сказать,
что только свободным условиям Финляндии и
помощи названных лиц мы были обязаны
быстрым и не сопряженным с жертвами
восстановлением боевой организации.
Как
только стало известным, что партия решила
возобновить террор, старые члены боевой
организации стали съезжаться в Финляндию.
Некоторые из них успели за это короткое
время принять участие в отдельных боевых
актах в провинции; так, Борис Вноровский
участвовал в освобождении Екатерины
Измаилович из минской тюрьмы. Кроме него,
Азефа и меня, в Гельсингфорс приехали еще:
Моисеенко, Шиллеров, Рашель Лурье и
Зильберберг. В Петербурге остался только
Петр Иванов, извозчик.
Центральный
комитет решил, что боевая организация
предпримет одновременно два крупных
покушения: на министра внутренних дел
Дурново и на московского генерал-губернатора
Дубасова, только что «усмирившего» Москву.
Из соображений политических нам, однако,
было поставлено условие, чтобы оба эти
покушения были закончены до созыва первой
Государственной Думы. Это условие сильно
стесняло нас: оба дела были трудные и
требовали долгого времени для своей
подготовки. Кроме того, наличный состав
боевой организации был слишком малочислен,
чтобы в такой короткий срок совершить хотя
бы одно из этих покушений. Поэтому первой
нашей заботой было пополнить наш состав
новыми членами.
К
весне 1906 г. в боевую организацию входили,
кроме перечисленных выше, еще следующие
лица: Владимир Азеф (брат Евгения Азефа),
Мария Беневская, Владимир Вноровский (брат
Бориса Вноровского), Борис Горинсон, Абрам
Рафаилович Гоц (брат Михаила Гоца),
Двойников, Александра Севастьянова,
Владимир Михайлович Зензинов, Ксения
Зильберберг, Кудрявцев («Адмирал»),
Калашников, Валентина Колосова (урожденная
Попова), Самойлов, Назаров, Павлов, Пискарев,
Всеволод Смирнов, Зот Сазонов (брат Егора
Сазонова), Павла Левинсон, Трегубов, Яковлев
и некий рабочий «Семен Семенович», фамилия
которого мне неизвестна. Всего в боевой
организации было тогда около 30 человек. Я
считал, что такое переполнение организации
только вредит делу, и не раз указывал на это
Азефу. Азеф не соглашался со мной: по его
инициативе и только с его одобрения были
приняты некоторые из перечисленных мною
лиц. Лица эти, достойные всякого уважения и
готовые на всякое боевое дело, были, однако,
лишними в наших планах и оставались в
бездействии.
Из
новых товарищей мое внимание в особенности
обратили на себя четыре лица: Абрам Гоц, «Адмирал»,
Федор Назаров и Мария Беневская. Каждый из
них представлял собою не только крупную
боевую силу, но и оригинальную, не похожую
на других, индивидуальность и каждый из них
сыграл, по-своему, заметную роль в боевой
организации.
Абрам
Гоц был сын очень богатого купца. Молодой
человек лет 24, крепкий, черноволосый, с
блестящими черными глазами, он во многом
напоминал своего старшего брата. У него был
неиссякаемый источник революционной
энергии, а отсутствие опыта заменялось
большим практическим умом. От него
постоянно исходила инициатива различных
боевых предприятий, он непрерывно был занят
составлением всевозможных
террористических планов. Убежденный
последователь Канта, он относился, однако, к
террору почти с религиозным благоговением
и брался с одинаковой готовностью за всякую,
самую неблагодарную террористическую
работу.
По
своим взглядам он был правоверный
социалист-революционер, любящий массу, но
любовь эту он сознательно принес в жертву
террору, признавая его необходимость и видя
в нем высшую форму революционной борьбы.
Его ожидала судьба всех даровитых
террористов: он был арестован слишком рано
и не успел занять в терроре то место, на
которое имел все данные, — место главы
боевой организации.
«Адмирал»
был выше среднего роста, блондин, с большими
светло-голубыми глазами. Он сразу привлекал
к себе своей спокойной силой. В нем не было
блестящих задатков Гоца, но он был одним из
тех редких людей, на которых можно целиком
положиться в уверенности, что они не
отступят в решительную минуту. Больше, чем
кто-либо другой, он вносил в организацию дух
братской любви и дружеской связи.
Федор
Назаров, рабочий Сормовского завода, по
характеру был полной противоположностью «Адмиралу».
Он тоже принадлежал к тем людям, которые,
однажды решившись, без колебания отдают
свою жизнь, но мотивы его решения были иные.
«Адмирал» верил в социализм, и террор был
для него неотделимою частью программы
партии социалистов-революционеров. У
Назарова едва ли была твердая вера. Пережив
сормовские баррикады, демонстрацию рабочих
под красным знаменем и шествие тех же
рабочих за трехцветным национальным флагом,
он вынес с завода презрение к массе, к ее
колебаниям и к ее малодушию. Он не верил в ее
созидающую силу и, не веря, неизбежно должен
был прийти к теории разрушения. Эта теория
шла навстречу его внутреннему чувству: в
его словах и делах красной нитью проходила
не любовь к униженным и голодным, а
ненависть к унижающим и сытым. По
темпераменту он был анархист и по
мировоззрению далек от партийной программы.
Он имел свою, вынесенную им из жизни,
оригинальную философию, в духе
индивидуального анархизма. В терроре он
отличался из ряда вон выходящей отвагой и
холодным мужеством решившегося на убийство
человека. Организацию и каждого из членов
ее он любил с тем большей любовью, чем
сильнее было его презрение к массе и чем
озлобленнее была ненависть к правительству
и буржуазии. Он едва ли сознавал истинные
размеры своих сил.
Мария
Беневская, знакомая мне еще с детства,
происходила из дворянской военной семьи.
Румяная, высокая, со светлыми волосами и
смеющимися голубыми глазами, она поражала
своей жизнерадостностью и весельем. Но за
этою беззаботною внешностью скрывалась
сосредоточенная и глубоко совестливая
натура. Именно ее, более чем кого-либо из нас,
тревожил вопрос о моральном оправдании
террора. Верующая христианка, не
расстававшаяся с евангелием, она каким-то
неведомым и сложным путем пришла к
утверждению насилия и к необходимости
личного участия в терроре. Ее взгляды были
ярко окрашены ее религиозным сознанием, и
ее личная жизнь, отношение к товарищам по
организации носили тот же характер
христианской незлобивости и деятельной
любви. В узком смысле террористической
практики она сделала очень мало, но в нашу
жизнь она внесла струю светлой радости, а
для немногих — и мучительных моральных
запросов.
Однажды
в Гельсингфорсе я поставил ей обычный
вопрос:
—
Почему вы идете в террор?
Она
не сразу ответила мне. Я увидел, как ее
голубые глаза стали наполняться слезами.
Она молча подошла к столу и открыла
евангелие.
—
Почему я иду в террор? Вам неясно? «Иже бо
аще хочет душу свою спасти, погубит ю, а иже
погубит душу свою мене ради, сей спасет ю».
Она
помолчала еще:
—
Вы понимаете, не жизнь погубит, а душу...
Назаров
говорил иное. Я встретился с ним впервые в
Москве, в ресторане «Волна», в Каретном ряду.
Он пил пиво, слушал машину и спокойно, почти
лениво, отвечал на мои вопросы:
—
По-моему, нужно бомбой их всех... Нету правды
на свете... Вот во время восстания сколько
народу убили, дети по миру бродят... Неужто
еще терпеть? Ну, и терпи, если хочешь, а я не
могу.
«Адмирал»
не говорил ничего. Товарищ М.А.Спиридоновой,
крестьянский партийный работник, он видел
еще перед своими глазами реки крови и возы
розог. Он помнил еще Луженовского, помнил
Жданова и Абрамова и не мог простить
Лауницу усмирения Тамбовской губернии. За
этим молчанием мне чудился тот же вопрос,
который поставил Назаров:
—
Неужто еще терпеть?
Военная
организация еще не сорганизовалась, и еще
не все товарищи приехали в Гельсингфорс,
когда Азеф неожиданно отказался от участия
в терроре. Мы обсуждали втроем, — он,
Моисеенко и я, — план нашей будущей
кампании. В середине разговора Азеф вдруг
умолк.
—
Что с тобой?
Он
заговорил, не подымая глаз от стола:
—
Я устал. Я боюсь, что не могу больше работать.
Подумай сам: со времени Гершуни я все в
терроре. Я имею право на отдых.
Он
продолжал, все еще не подымая глаз:
—
Я убежден, что ничего на этот раз у нас не
выйдет. Опять извозчики, папиросники,
наружное наблюдение... Все это вздор... Я
решил: я уйду от работы. «Опанас» (Моисеенко)
и ты справитесь без меня.
Мы
были удивлены его словами: мы не видели
тогда причин сомневаться в успехе
задуманных предприятий. Я сказал:
—
Если ты устал, то, конечно, уйди от работы. Но
ты знаешь, — мы без тебя работать не будем.
—
Почему?
Тогда
Моисеенко и я одинаково решительно заявили
ему, что мы не чувствуем себя в силах взять
без него ответственность за центральный
террор, что он — глава боевой организации,
назначенный центральным комитетом, и еще
неизвестно, согласятся ли остальные
товарищи работать под нашим руководством,
даже если бы мы приняли его предложение.
Азеф
задумался. Вдруг он поднял голову:
—
Хорошо, будь по-вашему. Но мое мнение, —
ничего из нашей работы не выйдет.
Тогда
же был намечен следующий план. Было решено
сосредоточить главные силы в Петербурге:
дело Дурново нам казалось труднее дела
Дубасова. В обоих случаях был принят метод
наружного наблюдения. Из соображений
конспиративных, петербургская наблюдающая
организация разделилась на две
самостоятельные и связанные только в лице
Азефа группы: на группу извозчиков (Трегубов,
Павлов, Гоц), с которой непосредственно
должен был сноситься Зот Сазонов, и на
смешанную группу из пяти человек, куда
входили извозчики — «Адмирал» и Петр
Иванов, газетчик Смирнов и уличные торговцы
Пискарев и Горинсон. С этой последней
группой должен был все сношения вести я.
Параллельно с этим учреждалось, под моим
руководством, наружное наблюдение в Москве
за адмиралом Дубасовым (Борис и Владимир
Вноровские, Шиллеров). Кроме того, Зензинов
уехал в Севастополь, чтобы на месте
выяснить возможность покушения на адмирала
Чухнина, усмирившего восстание на крейсере
«Очаков»; Самойлов и Яковлев
предназначались для покушения на генерала
Мина и полковника Римана, офицеров лейб-гвардии
Семеновского полка; Зильберберг стал во
главе химической группы, куда вошли, кроме
него, его жена Ксения, Беневская, Левинсон,
Колосова, Лурье, Севастьянова, «Семен
Семенович». Группа эта наняла для
лаборатории дачу в Териоках. Наконец,
Моисеенко, Калашников, Двойников и Назаров
оставались пока в резерве и жили в
Финляндии.
Прошел
весь январь, пока организация приступила к
работе. Азеф и я жили в Гельсингфорсе: Азеф
на квартире у Мальмберг, я снимал комнату в
незнакомом финском семействе по паспорту
Леона Роде. Мне приходилось бывать в этой
комнате очень редко: я был в постоянных
разъездах между Москвой и Петербургом. Я
приезжал в Гельсингфорс только для
совещания с Азефом.
Другие параграфы главы: |
I |
II |
III |
IV |
V |
VI |
VII |
VIII |
IX |
X |
XI |
XII |
Б.Савинков. Воспоминания террориста. Издательство "Пролетарий", Харьков.
1928 г.
Электронная версия текста с сайта Бориса Чимит-Доржиева. Для навигации по
книге использована обложка современного издания.
|
