...Минует еще один день и еще ночь. И все повторяется снова.Япочти не замечаю своих сокамерников и не сразу осознаю, что одного уже нет. Его перевели куда-то еще. Второй парень, Дима, два с лишним года доказывающий свою невиновность, был интеллигентен и приятен, старался помочь, видя мое состояние, и делал все, что можно, отстаивая мои права.

— Здесь бороться не будешь — пропадешь, — говорил он. — Это ведь выдумки насчет презумпции невиновности. Все знают, что ты преступник, и относятся к тебе, как к убийце, насильнику, врагу народа. Поэтому не давай себя в обиду. Защищать тебя некому.

... К.У. Черненко еще только разворачивал предвыборную кампанию за место депутата Верховного Совета СССР от Москвы, а аналитики посольств и спецслужб западных стран уже докладывали, что дни его сочтены, и называли возможных претендентов на пост Генсека. Среди них был и Горбачев, хотя и не на первом месте. Впереди стояли более опытные и умудренные политики. Но как только на небосклоне реально засияла звезда Горбачева, он стал объектом самого пристального их внимания. Тщательно рассматривался не только его моральный облик, но и склонности, работоспособность, здоровье, образование, профессиональная подготовка, семейные отношения, сильные и слабые стороны.

Когда новый генсек начал энергично, раскованно, с очаровательной улыбкой завоевывать умы и сердца людей у нас и за рубежом, руководители западных стран, журналисты интересовались: где вырос Горбачев, откуда он вышел на вершины, определяющие кремлевскую политику? То ли это была похвала тем местам, где родился, жил и трудился крестьянский сын, то ли самому Горбачеву, сумевшему подняться, окрепнуть и засверкать в далекой ставропольской степи где-то на границе с Ростовской областью.

Что же сформировало характер, нравственные позиции, определило работоспособность и методы действия Горбачева?

Десятилетний период работы с ним позволяет мне сделать ряд выводов, тем более что и сам генсек говорил о том, что способствовало формированию его характера, становлению как политического лидера. Прежде всего надо сказать о том генетическом наследии, которое досталось Михаилу Сергеевичу от двух пересекшихся линий — черниговских Гопкало по матери и воронежских Горбачевых по отцу, чему он придавал большое значение. Трудно судить, что стало с предками этого семейства, но известно, что деды прожили трудную, временами трагическую жизнь, стояли у истоков колхозного движения и конфликтовали с советской властью. Все это, несомненно, сказалось на характере Михаила.

Дед его по отцовской линии Андрей Моисеевич был человек угрюмый и нелюдимый, яростно выступавший против всякой ликвидации частного хозяйства и сопротивлявшийся обобществлению производства, созданию колхозов. Видимо, это неприятие новой жизни и привело его в ссылку, по одним сведениям, — на лесоповал, где он несколько лет валил сибирские кедры и пихты, по другим — на Магнитку. Вернувшись в родные края, он замкнулся, оставаясь таким же нелюдимым и упрямым, работал на фермах вдали от села и родных.

Совсем иным был его дед по матери — Пантелей Ефимович. Новая власть пришлась ему по душе, позволила раскрыться таланту организатора и краснобая. Всю свою энергию он употребил на организацию колхозной жизни. Но в 1937 году был арестован и больше года провел в тюрьме, однако вскоре его освободили, восстановили в партии и вновь избрали председателем колхоза. Война разметала семью. Отца, работавшего механизатором в МТС, призвали в армию, дед Пантелей подался с колхозным стадом в предгорья Кавказа, а дед Андрей остался в селе.

Михаил Сергеевич часто вспоминал те тяжелые годы, но не очень любил говорить о том, как останавливавшиеся в их доме оккупанты заставляли готовить для них пищу, и Михаилу приходилось часами ощипывать гусей, уток и кур для стола гитлеровцев. О зверствах фашистов Горбачев не говорил, а вот то, что сотрудничавший с немцами калмык выстегал его нагайкой, врезалось в его память, и он часто вспоминал этот недружественный акт по отношению к будущему президенту СССР.

Михаил наследовал от дедов и родителей противоречивый характер. В нем сочетались неуверенность, мягкость, дар организатора и краснобая, крестьянская сметливость и скаредность. Даже в должности генсека он не мог отказаться от любого подношения.

В крестьянской семье Горбачев вырос трудолюбивым и работоспособным. Природой ему была дана светлая голова, отличная память и немалая хитрость, которая с годами была доведена до высот совершенства, хотя для тех, кто знал его ближе, комбинации, изобретаемые им, были довольно просты, легко разгадывались. Что больше всего поражало — так это умение не просто обыгрывать противника, а стараться создавать беспроигрышную ситуацию при любом обороте дела. И разобраться в этих хитросплетенных комбинациях новому человеку было довольно сложно. Он умел навязывать оппоненту линию беседы, свою позицию и ставил того в положение обороняющегося.

Эту черту характера Горбачева раскусили помощники Рейгана еще при встрече в Женеве и всячески советовали американскому Президенту не принимать навязанный Горбачевым план бесед, перечень вопросов для обсуждения, уходить от них на переговорах, либо чаще менять темы. Совершенства подобная тактика достигла у Горбачева на посту генсека, но корни ее, безусловно, тянулись вглубь, закладывались в период политического возмужания в годы работы на Ставрополье.

Уже в детские и юношеские годы в Горбачеве чувствовался лидер. В школе он возглавил пионерско-комсомольскую организацию, верховодил во всех юношеских мероприятиях, участвовал в самодеятельности и сам выступал со сцены. Вспоминая тот период, Горбачев сказал, что однажды сорвал в школе занятия, выведя всех учащихся на встречу воды, пришедшей по каналам в выжженную солнцем степь. Для тех засушливых мест вода — событие неординарное. Вот почему срыв занятий сошел ему с рук, ибо его политическое чутье, возможно, уже тогда было выше, чем у школьных учителей, не догадавшихся отметить это мероприятие, имевшее в то время не только хозяйственное, но и политическое значение. Прощалось многое Горбачеву еще и потому, что был он отличником, учеником-общественником, а в последующие годы и добрым помощником отца, работавшим в машинно-тракторной станции, которая выполняла все механизированные работы на колхозных полях.

Как и многие в тех местах, Горбачев рано начал трудиться в поле. Впрочем, это было характерно для тех трудных военных лет: деревня обезлюдела. Война нанесла серьезные раны селу. Оставила она глубокий след и в характере Михаила. Он часто вспоминал о той поре, рассказывал, как прятался на дальних фермах от угона в фашистскую Германию. Конечно, это были не те зверства, которые немцы чинили в Белоруссии и многих западных российских районах, но и они оставили свою метину в характере Горбачева.

В послевоенные годы, помогая отцу на комбайне, Михаил смог завоевать признание не только среди сверстников. В свои 16 лет он получил правительственную награду — орден Трудового Красного Знамени — как помощник комбайнера. В трудные военные годы еще до возвращения отца из армии на нем лежала посильная забота и о хлебе насущном, так что трудовая закалка была довольно солидная и проверялась возможностью выжить в пору голода, разрухи и разорения.

Неплохие наследственные качества, закрепленные тяжелыми условиями военной поры, стали той стартовой площадкой, с которой он поднялся, как говорится, выше собственной крыши.

Серебряная медаль, полученная им за хорошие знания, позволила Мише выбирать учебное заведение по душе. Из того, что рассказывали о нем ставропольчане, Раиса Максимовна, сам Михаил Сергеевич, можно сделать выводы, почему он избрал именно специальность юриста, хотя применять свои знания в этой области не захотел. Сначала он мечтал о профессии железнодорожника и даже готовился учиться в ростовском вузе. Транспорт под опекой Кагановича был в ту пору государством в государстве. Здесь платили хорошие деньги, давали форму. Железная дорога имела свои магазины, поликлиники, санатории, предоставляла многие другие социальные блага. Она лучше других обеспечивала жильем. Однако домашние посоветовали ехать учиться в столичный университет. Это был добрый совет. В ту пору в печати много писалось о строительстве нового здания МГУ на Воробьевых горах. В газетах и журналах публиковались снимки макетов нового здания, рассказывалось о великолепных условиях жизни студентов.

В общем все сходилось на том, что надо поступать в МГУ, но на какой факультет? Почему молодой абитуриент выбрал юрфак? Что бы ни говорили по этому поводу, но кто помнит ту пору, хорошо знает, что кроме МИДовского института международных отношений, куда из-за незнания языка Миша поступить при всем желании не мог, престижной считалась работа в правоохранительных органах — МГБ, МВД, прокуратуры. Да и впечатляюще — перед всесильными органами внутренних дел и прокуратуры в те времена люди робели. Их работники кроме всего прочего носили форму не хуже, чем железнодорожники.

Разумеется, ничего предосудительного в желаниях крестьянского паренька выбиться в люди нет. Молодости свойственно сначала видёть форму, а потом содержание. И Миша поступил на юридический факультет. Начиналось его триумфальное шествие на студенческом уровне.

Правда, своей будущей профессией Миша восхищался сравнительно недолго. Проходя практику в прокуратуре своего родного района, носившего в ту пору имя В.М. Молотова, Горбачев столкнулся с серыми буднями следственного работника, участвуя в допросах мелких нарушителей законов, составляя протоколы, оформляя различные дела. Это несколько поумерило пыл и помогло понять, что прямой путь — не самый ближний к цели. Но значимость своей должности он все еще ощущал зримо. А потому писал нежные письма любимой почему- то на бланках районной прокуратуры. Так что отношения с Раисой Максимовной были поставлены с самого начала на прочную правовую основу.

Кстати, желая проиллюстрировать теплоту чувств супруга, Раиса Максимовна решила обнародовать этот исторический документ, попросив снять с него ксерокопии. Я тогда посоветовал закрыть штамп, свидётельствующий об "использовании государственной собственности в личных целях", полагая, что даже начинающему юристу было ясно, что так делать во всяком случае некорректно. По существовавшим в ту пору законам это грозило крупными неприятностями, а сегодня выглядит смешно. Но то ли Раиса Максимовна не поняла иронию, то ли сочла, что за давностью совершенного Михаил Сергеевич наказания уже не понесет, но она отвергла мое предложение, полагая, наверное, что из песни слова не выбросишь. Так эти штампы молотовской прокуратуры на письме будущего юриста Горбачева и красуются в книге Раисы Максимовны, написанной прозаиком Георгием Пряхиным и носящей загадочное название "Я надеюсь...". На что надеялась Раиса Максимовна в период выхода произведения летом 1991 года, сказать трудно.

Отправляя письмо в столицу на официальном бланке, практикант добросовестно заполнил штамп прокуратуры, аккуратно, как учили, выведя число — 20 июня 1953 года.

Это было время низвержения Л.П. Берии, краха существовавшей в ту пору всей правоохранительной системы. Страна нуждалась в незапятнанных свежих силах в госбезопасности, Министерстве внутренних дел, прокуратуре. Перспективы у выпускников открылись огромные. Правда, на работу в МГБ Мишу в ту суровую пору вряд ли бы взяли. Он находился на оккупированной территории, имел репрессированных родственников.

В те годы пребывание на оккупированной территории было большой помехой в продвижении по службе. Когда одного из заместителей заведующего отделом ЦК КПСС уже в 1986 году обвинили в том, что его отец в годы войны якшался с немцами, Горбачев распорядился немедленно убрать его из аппарата ЦК. И этого работника перевели на иную работу, несмотря на то что генсек в течение многих лет лично знал его, пользовался его помощью. Узнав о несправедливом решении, я и Анатолий Павлович Лущиков, помощник генсека по вопросам сельского хозяйства, пришли к Горбачеву с просьбой отменить несправедливое решение. Мы многие годы знали этого товарища и говорили Горбачеву, что обвинение не доказано, что сам сотрудник ЦК был в 10—12-летнем возрасте и не может нести ответственности за действия родственников. Но Горбачев был непреклонен. В течение года я еще несколько раз бесплодно обращался к генсеку, звонил руководству КГБ, чтобы проверили факты. В конце концов выяснилось, что отец этого сотрудника был оставлен для подпольной работы в тылу и действовал, как мог, для нашей победы. Но люди, давшие ему задание, погибли или уже умерли, и правду пришлось добывать, роясь в архивах, доступ в которые был непрост. Результаты проверки я доложил Горбачеву и внес предложение восстановить человека в прежней должности. Но генсек уже, как говорится, "закусил удила":

— Ты кончай мне руки выкручивать. Решение принято. Он в новой должности, и не вижу причин возвращаться к старому делу.

Только приход в ЦК КПСС В.П. Никонова, члена Политбюро, разрешил эту проблему. Не знакомый с тонкостями политеса, Виктор Петрович узнал у меня подробности дела и утвердил снова на работе в ЦК оклеветанного человека, которого тоже знал многие годы, с чем молча вынужден был согласиться Горбачев. Так что Горбачев хорошо разбирался, что значит иметь под подозрением родственников и жить на оккупированной территории.

Наверное, и тогда, в середине 50-х годов, он, поближе познакомившись со столичными и государственными порядками, понял, что с его биографией особой перспективы на стезе правоохранительного дела ему не видать. Его не востребовали в органы госбезопасности, зато как коммуниста и отличника рекомендовали для работы в Генеральной прокуратуре СССР, где в ту пору шла массовая замена скомпрометировавших себя в сталинский период работников. Но и здесь неудача постигла его, возможно, по тем же причинам. В Генеральной прокуратуре места для него не нашлось. Неудача оставила на сердце Горбачева довольно внушительную ссадину, ибо слишком часто он даже в качестве генсека возвращался к этой, на мой взгляд, малозначащей истории. И однажды сказал, что где-то в середине 70-х годов его прочили в генеральные прокуроры СССР, но он будто отказался.

Юному юристу предстояло возвращаться в родные места. Да и в этом ему повезло, так как выпускники вузов в ту пору направлялись в восточные районы страны, нередко туда, где еще строились города, обживались целинные земли. Как коммунисту, комсомольскому вожаку, ему, конечно, больше бы подходил какой-то отдаленный район страны. Но, видимо, уже тогда Бог был на стороне Михаила, и вместо Красноярского или Целинного краев он оказался на Ставрополье.

Приехав на родину, Михаил обнаружил, что и здесь его особенно не ждали, приличной должности в краевом центре не подготовили, а на периферию ехать и закапывать свой талант и большие разносторонние знания смысла не имело.

Московский университет дал Горбачеву нечто большее, чем юридические знания, — здесь он опробовал силы как политический боец молодежного движения, и эта возможность лидировать среди студентов, конечно же, была заманчивой, удовлетворяла те тщеславие и амбиции, которые у него, как у немалой части молодых, были весьма сильны. Именно в университете он познакомился со многими способными людьми, чьи идеи в последние годы овладели умами общественности. Там, кстати, он сдружился со своим однокашником Зденеком Млынаржем, в последующие годы одним из руководителей компартии Чехословакии, а после 1968 года диссидентом и эмигрантом. Зденек гостил у него в Ставрополье, что по тем временам, я думаю, требовало мужества от Горбачева, пригласившего иностранца. Это была довольно прочная дружба, и о ней Горбачев вспоминал всегда с неподдельной теплотой. Особенно часто он говорил о днях смерти Сталина, потрясшей в ту пору не только нашу страну, но и братские страны социализма.

— Что же теперь со всеми нами будет, Мишка? — спрашивал Млынарж, — ведь пропадем.

Впрочем, пропасть им не пришлось, хотя пути и взгляды на социализм временно разошлись. Прежняя дружба сменилась похолоданием в период "пражской весны", разделившей их по разные стороны баррикад. Горбачев по-прежнему отстаивал верность традиционной коммунистической модели, Млынарж перспективу видел в другом и покинул Чехословакию, но открытого разрыва между ними не было.

После восхождения Горбачева на пост генсека 3. Млынарж опубликовал в одной из итальянских газет статью о новом лидере советской компартии. Горбачев хранил эту газету. Однажды, достав ее, он заговорил о Млынарже, вскользь бросив, что они дружили. Горбачев еще раз пробежал перевод статьи и сказал, что ничего плохого в ней о нем нет. Вскоре дружба возобновилась, Млынарж нередко бывал у Горбачева, давал советы, в том числе и такие, что нельзя быстро ломать сложившиеся структуры. Трудно сегодня говорить, какое влияние оказал этот человек на Горбачева за все годы их знакомства. Но то, что это влияние было, вопрос несомненный.

Общественная работа в МГУ дала возможность расширить круг знакомств Горбачева, приобщиться к деятельности университетской молодежной элиты, и это было с точки зрения будущего крайне полезное дело, позволявшее видёть механизмы восхождения к власти пусть на комсомольском, но столичном уровне.

Вкусивший прелести столичной жизни Горбачев беспокоился по поводу неопределенности в своей судьбе. Молодого юриста это волновало теперь вдвойне. В сентябре 1953 года он женился на Раисе Титаренко, студентке философского факультета МГУ, и думать надо было о работе и для нее. Поскольку достойного места в краевой прокуратуре никто не заготовил, вполне возможно, что его ждало захолустье. А это не входило в планы молодого специалиста, вполне обоснованно гордящегося своим московским дипломом. Горбачев давно понял, в какие двери надо стучаться, чтобы не ждать милости от судьбы. Нравы в ту пору в партийных органах были не те, что в середине 70-х годов, и его не только сразу приняли и выслушали в крайкоме, но и помогли Михаилу сменить профиль работы. А хотел он потрудиться на общественном поприще в качестве комсомольского функционера, где, как считал, имел большой столичный опыт. И верно, московский опыт у ставропольских комсомольцев был в дефиците.

Судьба еще раз улыбнулась Горбачеву, и его сразу утвердили заместителем заведующего отделом пропаганды крайкома ВЛКСМ. Это была должность, которая даже для выпускника Московского вуза считалась весьма солидной. Горбачев с головой окунулся в круговерть комсомольской жизни. Та пора оставила в его душе многодобрых воспоминаний. Нередко вечерами уже в должности генсека он вспоминал эти годы, рассказывал, как мотался по станицам, проводил собрания, организовывал диспуты и ответы на вопросы. Время тогда было необыкновенным. Начиналась оттепель. Повсюду царил оптимизм. Страна расправляла плечи, быстро развивалась промышленность, улучшалось дело на селе, возводились новые города, создавались научные центры. В небо взмывали ракеты, советские люди осваивали космос, время рождало таланты. Физики и лирики, лишенные возможности трудиться в "комках", спорили о величии мироздания, о значимости духовного и материального.

Свежие ветры перемен докатились и до степей Ставрополья. И в этой круговерти Горбачев был на своем месте как организатор, пропагандист, трибун-трубач. Само время двигало его по кабинетам и коридорам ставропольской власти, пока весной 1970 года он не оказался на вершине той пирамиды, с которой хорошо просматривался Московский Кремль.

И вот тут надо сказать еще об одном, как говорил Горбачев, судьбоносном факторе.

Трудно сказать, как бы сложилось будущее Михаила Сергеевича, если бы в его жизни не появилась Раиса Максимовна. Может показаться удивительным, но позиция, характер жены сыграли определяющую роль в судьбе Горбачева и, полагаю, в значительной мере в судьбе партии, всей страны.

Раиса Максимовна — человек с твердым, жестким и властным характером — умела подчинять своей воле других, добиваться желаемого всеми силами и средствами. Она быстро стала первой дамой страны, во всяком случае значительно быстрее, чем М.С. Горбачев по-настоящему почувствовал себя лидером партии и государства. Не стесняясь, звонила и давала поручения помощникам генсека и некоторым членам руководства страны, особенно тем, кого знала. Как полновластная хозяйка, Раиса Максимовна немедля взяла на себя функции лидера и организатора созвездия супруг руководителей партии. Заняла руководящий пост в союзном фонде культуры, а по существу, была его лидером. По ее поручениям во многих структурах и органах культуры, массовой информации устанавливались правительственные телефоны. Связью на уровне генсека была оборудована и ее машина, машины сопровождения охраны КГБ. Довольно скоро Раиса Максимовна установила и контакт с супругами жен дипломатического корпуса страны, дав им прием по случаю 8 Марта. Однажды где-то около 12 часов ночи позвонил М.С. Горбачев.Ябыл еще на работе. В позднее время он часто звонил и давал поручения по самым неожиданным вопросам, которые приходили ему в голову после вечерней прогулки с Раисой Максимовной. На этот раз речь шла о решении по поводу проведения приема в связи с праздником 8 Марта. Его должна была дать Раиса Максимовна. Организацией мероприятия занимались МИД и международный отдел ЦК. Решение такое было, но оформлено оно Секретариатом ЦК. Горбачев попросил переделать его в постановление Политбюро и дать делу нужный ход. Отделы ЦК сделали это. Вскоре постановление вышло и в ту пору имело силу больше любого закона.

Прием состоялся где-то в начале марта в одном из государственных особняков на Ленинских горах. Съехались на него жены руководства, послов, некоторых высокопоставленных или приближенных деятелей партии и государства, а также известные актрисы, дамы из сфер культуры, искусства, науки. Церемония эта, по мнению многих участниц, выглядела впечатляюще. Чтобы подойти и поздравить генсекшу с праздником, пожать протянутую руку, выстроилась длинная очередь дам. Первая дама выглядела довольно чопорно, внимательно, наметанным глазом оценивала дамские туалеты и драгоценности, в чем, несомненно, хорошо разбиралась. Затем дамы прошли к столам, уставленным разнообразной снедью, и терпеливо выслушали поздравительную речь. Приемы в ту пору были довольно пышными и обильными, с привлечением известных артистов. Все это обходилось в немалую копеечку казне, но денег никто не считал. Дамам дарились на приемах цветы и какие-то сувениры.

Знаю, что для многих они были тягостны и шли на них, дабы не обидёть первую леди, которая, как быстро поняли дамы, имела хорошую память; да и списки, где отмечались присутствующие, могли всегда напомнить о том, кто не уважил супругу генсека. Для меня они были тягостны главным образом тем, что Раиса Максимовна за несколько месяцев до мероприятия просила подготовить ей выступление. У нее был свой помощник, хотя он и числился в аппарате генсека, но чем-то его перо не устраивало Раису Максимовну. Заказчица она была капризная и привередливая, не стесняясь, могла отчитать за показавшееся ей упущение в тексте или подпустить колкость. Я лишь позже понял, что эта критика была рассчитана на то, чтобы показать необходимость переработки речи. Так позже случилось с писателем Г. Пряхиным, работавшим консультантом у М.С. Горбачева и получившим поручение написать книгу Раисы Максимовны. Супруги наперебой ругали его за неумение писать, за наивность, политически узкий кругозор и необходимость за него все переделывать. Но, насколько я помню, книга вышла такой, какой ее подготовил Г. Пряхин, хотя какие-то поправки наверняка делало и семейство. Когда позже я предложил Г. Пряхина главным редактором новой газеты под названием "Красная площадь", которую хотел выпускать Горбачев, он напрочь отвел его кандидатуру, как человека, по его мнению, недальновидного. Не согласился он утвердить его и заместителем главного редактора, что меня еще более озаботило, так как мы с Георгием уже подбирали людей, формировали структуру газеты, ее основные направления.

По своему образованию, опыту работы преподавателя в высшем учебном заведении, где Раиса Максимовна читала курс марксистско-ленинской философии, она была преданной сторонницей коммунистического мировоззрения, не раз отстаивая, в том числе публично, свои убеждения. Этому она учила и сотни студентов, воспитывая их в духе верности марксизму-ленинизму. Как говорил Михаил Сергеевич о своей семье, где все, разве кроме малолетних внучек, являлись преданными членами КПСС, Раиса Максимовна возглавляла "нашу домашнюю партийную ячейку". И не только возглавляла, но и была ее душой и идеологическим знаменем. И определяла политику не только на уровне домашней партячейки, но и, принимая какие-то решения, добивалась, чтобы член домашней ячейки М.С. Горбачев проводил выработанную линию на уровне всей Компартии Советского Союза. И это не слишком большое преувеличение.

Мне приходилось быть свидётелем, когда Раиса Максимовна изо дня в день настойчиво и неуклонно повторяла одну и ту же овладевшую ею идею и в конечном счете добивалась от супруга своего. Из-за своего довольно мягкого характера, неспособности настоять на своем, Горбачев часто находился под влиянием решений супруги. Иногда я был свидётелем зарождения той или иной идеи у Раисы Максимовны. Нередко она апробировала на мне ее "проходимость".

Бывало это так. Я знал, что по некоторым вопросам Горбачев готовил решение, подсказанное жизнью, поддержанное советниками или членами Политбюро. Но проходило время, и его точка зрения менялась. Я неожиданно слышал от генсека аргументацию в пользу какого-то нового подхода, которая мне была уже известна из разговора с Горбачевой. Так порой формировалось мнение генсека-президента не только о тех или иных выступлениях в печати, позициях газет, журналов, радио, телевидения, но и о людях, их способностях и возможностях.

Не хочу называть имена общественных и политических деятелей, некоторых министров, которые обязаны своим назначением Раисе Максимовне, о чем эти люди, видимо, могут и не знать. Но они все держали суровый экзамен на личную преданность и исполнительность.

P.M. Горбачева не только проводила свою линию, но и требовала к себе соответствующего внимания и организации необходимых мероприятий во время ее поездок с мужем.

— Нет, вы послушайте, что сказала мне жена первого секретаря обкома партии, — жаловалась Раиса Максимовна во время пребывания в Куйбышеве. — Она меня должна была сопровождать в поездке по городу, но сказала, что не может, так как ей не с кем оставить собаку. Вы понимаете, что это значит?

Мы посмеивались, гадая, то ли это была реакция на непопулярность поездок жены генсека по предприятиям и организациям, то ли привязанность к песику, то ли непонимание, кто соблаговолил приехать в область. Во всяком случае, многие, узнав об этом инциденте, не завидовали Е.Ф. Муравьеву, бывшему тогда первым секретарем обкома КПСС, человеку, не слишком обремененному идеями, измотанному непосильной работой и теми наскоками, которые уже начались в то время на первых руководителей областей. Скоро он ушел с этого поста.

Проблемами марксистско-ленинской идеологии Раиса Максимовна занималась довольно основательно, и с ее мнением не считаться было нельзя. Это возрастающее влияние супруги чувствовали и многие общественные и политические деятели, творческая интеллигенция. Я знал, что она принимала активное участие в деятельности некоторых театров, ряда других учреждений культуры.

О ее влиянии на политику в этой сфере знали многие и нередко использовали супругу генсека для решения своих, подчас личных и шкурных вопросов.

Поэты, артисты, художники, руководители общественных организаций писали на имя Горбачевой письма- просьбы, жаловались на свою судьбу и просили помочь не только музеям, школам, библиотекам, но и лично им в издании своих работ, улучшении жилья. И что удивительно: вопросы, обращенные к P.M. Горбачевой, решались быстро и так, как хотели авторы. Во всяком случае, большинство таких просьб находило положительное решение. Где не хватало пожеланий Раисы Максимовны и ее звонков, следовала резолюция генсека, исполнявшаяся с большой пунктуальностью.

Становилось все более очевидным, что супруга генсека — это не просто его советник или вариация теневого кабинета. Нет, это была самостоятельная политическая фигура, которая не только в зарубежных поездках, но и у себя дома занимала сильные позиции, потеснив многих лидеров партии и государства. И с этим не считаться было нельзя.

Теперь во время многочисленных поездок по стране Горбачевы вместе возлагали цветы и венки к различным монументам и памятникам, даже если это не предусматривалось протоколом. Поездки требовали широкого освещения в средствах массовой информации, и люди это тонко улавливали. Они видели с экранов телевизоров не просто супругу генсека, но и политического деятеля, чей голос приобретал все большую самостоятельность. Ее постоянно сопровождали люди из службы охраны и МИД. Она бесцеремонно распоряжалась ими, средствами связи и самолетом президента. Это хорошо понимали и зарубежные деятели и удивлялись ее поведению.

Нэнси Рейган, рассказывая о встречах с P.M. Горбачевой, обратила внимание на ее нравоучительную манеру разговора и барское отношение к тем, кто окружал ее. За те короткие минуты встреч Нэнси Рейган поняла ее манеры и характер. Раиса Максимовна предстала перед ней как человек, который хочет поведать миру нечто необыкновенное. "Если я нервничала перед первой встречей с Раисой Горбачевой, — вспоминает Нэнси Рейган, — а я нервничала, то она, должно быть, нервничала еще больше перед встречей со мной. Я не знала, о чем буду говорить с ней, но скоро выяснилось, что это не имеет никакого значения. С первой минуты она сама говорила, говорила — так много, что мне едва удавалось вставить словечко. Быть может, это было от неуверенности, которую она испытывала, но после почти дюжины наших встреч в трех разных странах основное впечатление, которое осталось у меня от Раисы Горбачевой, — что она никогда не перестает говорить.

А точнее сказать, читать лекции. Иногда темой был триумф коммунистической системы. Иногда — советское искусство. А чаще всего марксизм-ленинизм. Один или два раза она даже прочла мне лекции о недостатках американской политической системы.

Я к этому не была готова, и мне это не понравилось. Я предполагала, что мы будем говорить о личной жизни: о мужьях, детях, о трудностях существования на виду у всех или, наконец, о наших надеждах на будущее. Я хотела рассказать Раисе о нашей программе борьбы с наркоманией. Но как только я начала, она быстро сменила тему, заявив, что в Советском Союзе проблемы наркомании не существует. Ой ли?

В тот первый раз в Женеве, придя на чай, она поразила меня тем, что явно хотела казаться женщиной, чье слово -— закон. Ей не понравился стул, на котором она сидела, — она щелкнула пальцами. Охранники из КГБ тут же подали ей другой. Я глазам своим не поверила. Я видела первых леди, принцесс, королев, но никогда не видела, чтобы кто-то из них вел себя подобным образом".

По-моему, Нэнси Рейган в данном факте уловила и выразила суть человека. Это горькие слова о сути характера и нрава экс-президентши экс-СССР. На них можно было бы и обидёться. Но не из того теста замешена эта чета, чтобы не подавить до поры до времени в себе обиду. Раиса Горбачева проглотила этот укор и во время майской поездки в 1992 году Горбачевых в США нежно держала руку Нэнси Рейган в своей, как это делают у нас октябрята, переходя через улицу.

Несмотря на внешнюю привлекательность нарядов Раисы Максимовны, большинство населения почему-то неприязненно относилось к ней. Может быть, люди интуитивно чувствовали, кто в действительности командует в государстве. И свое отношение они выражали в многочисленных письмах. Поток их нарастал. Если поначалу приходили отдельные письма с выражением недоумения по поводу необъяснимого поведения супруги генсека, то скоро об этом стали писать уже секретари парткомов разных уровней, а то под ними подписывались целые партийные организации подчас крупных заводов, а иногда и районов.

Знал ли Горбачев об этой почте, понимал ли, что это наносит урон его авторитету, причем урон непоправимый? Насчет того, что понимал, могу лишь догадываться. Но то, что знал о таких письмах — несомненно.

О них начал докладывать Горбачеву еще А.И. Лукьянов, будучи заведующим Общим отделом ЦК.

—           Ты знаешь, я решил показывать все, — делился Анатолий Иванович. — Мне нечего терять, кроме своих запчастей, — шутил он. Тогда Лукьянов не знал, что терять можно и кое-что еще, скажем свободу. Но не знал этого и я и тоже добросовестно докладывал почту подобного содержания. Однажды она столь взволновала и даже напугала Горбачева, что он при мне соединился с Громыко и сказал:

—           Андрей Андреевич, хочу посоветоваться. Мне приходится часто ездить и, чтобы иметь поддержку и помощь, нужен близкий человек.Яуже привык ездить с Раисой Максимовной, но смотрю, что это вызывает поток писем с негативными откликами, причем от партийных работников. Как тут поступать?

Громыко (я представил, как Андрей Андреевич с минуту пожевал губами, формулируя мысли) начал так:

—           В международной практике это дело обычное...

Но Горбачева интересовала не международная практика, и он ждал ответа.

—           А внутри страны вопрос, конечно, деликатный,

—           медленно продолжал Громыко, но, чувствуя, что ждут от него другого, сказал:

—           Если вам нужно это для дела, то поступайте, как целесообразно.

—           Так вы думаете, ничего тут предосудительного нет?

—           с надеждой вопрошал генсек.

—           Конечно, полагаю, можно продолжать сложившуюся практику, — неуверенно рассуждал Громыко.

Горбачев облегченно вздохнул и вернул мне письма. Что с такими посланиями делать дальше, я не знал и потому добросовестно подкладывал их в почту генсека, но очень боялся, чтобы они не попали случайно на дачу и тогда не дай Бог... Тут я был солидарен с теми, кто страшился ее гнева.

Совместные поездки четы продолжались, приобретая все больший размах и помпезность. Скоро P.M. Горбачева сказала, что требуется специальная карта мира, на которой следует отмечать страны, которые она посетила. Я не знал, где добыть такую карту, и позвонил картографам. Ященко, возглавлявший эту службу, обещал помочь и со временем, по-моему, исправно прокладывал маршруты поездок по нашей стране и миру. От Москвы в столицы зарубежных государств и в республики, края и области страны на карте протянулись красные линии. Москва все больше напоминала солнце, лучи от которого распространялись всюду. Горбачевы посетили столько стран, сколько не посетили все генсеки, вместе взятые.

Для многочисленных поездок по стране, за рубеж, да и в пределах Москвы для супруги генсека потребовалась специальная охрана КГБ. Ей предлагались разные варианты, но они ее не удовлетворяли. Парней, что оберегали семью до избрания М.С. Горбачева генсеком, выгнали в один день — не годились. То ли много знали, то ли имели иные недостатки, но генсек мне сказал:

— Обленились, едва поспевают за мной на прогулках, да и привыкли к старым порядкам. Велел Ю.С. Плеханову заменить всех. Кстати и врача тоже.

Хорошо зная этих сильных парней, добросовестно несших службу, не могу согласиться с таким объяснением. В службе охраны при смене генсеков всегда был изрядный переполох. Начальник 9-го управления КГБ подчинялся непосредственно генсеку, получал от него все поручения и неукоснительно их исполнял, иногда ставил об этом в известность председателя КГБ. А с приходом Горбачева переполох был особый — для его личной охраны требовались новые люди — молодые, рослые здоровяки. Таких спешно подбирали. И в большинстве своем это были квалифицированные, смелые и надежные офицеры, по своему опыту не уступавшие никакой службе безопасности, охранявшей руководителей других стран. Только с охраной Раисы Максимовны вышла заминка. Ей понадобился кроме общей охраны адъютант, который был бы всегда при ней. То, что предлагалось, — не устраивало супругу генсека. Пришлось искать человека по всем службам КГБ страны. Не сразу, но разыскали в Сочи симпатичного парня с высшим образованием. Однако продержался он всего несколько месяцев и был изгнан без объяснений — не угодил первой леди. Да и немудрено. Ей не могли угодить многие повара, горничные, уборщицы, которых на даче Горбачева меняли бессчетное количество раз еще до избрания его генсеком. Все они, поскольку носили погоны, растекались по дачам других членов Политбюро и не скрывали правду о нравах семьи Горбачева. Когда такие слухи дошли до работников аппарата ЦК и Совмина, а потом достигли навостренного уха московских обывателей, я не выдержал и, вопреки своим правилам, при удобном случае сказал Михаилу Сергеевичу, что частая смена обслуживающего персонала не на пользу его авторитету и надо бы как-то этот вопрос отрегулировать. Он все понял, но промолчал.

Не думаю, что мои увещевания могли оказать сколь- нибудь сдерживающее влияние на норов супруги, но с избранием М.С. Горбачева генсеком для дворовых кончился и Юрьев день: бежать было некуда, да и опасно. Впрочем, для обслуги установили и оклады на уровне академиков. Оставалась только одна трудность. Раиса Максимовна старалась подбирать в прислуги не самых симпатичных и молодых девчат, видимо имея для этого какие-то основания. Такая "кадровая" политика ставила начальника охраны в безвыходное положение. Мне не раз приходилось слышать:

— Это где же я им столько дурнушек-то наберу? Ведь к нам всегда зачисляли девчат симпатичных. А заново учить, звания присваивать времени-то сколько надо.

М.С. Горбачев, разумеется, знал о всех причудах супруги, но не мог противостоять ее всесокрушающей энергии.

Я уже говорил, что со временем Раиса Максимовна стала постоянным участником подготовки материалов к съездам и конференциям партии. Полагаю, она просматривала и другие материалы, высказывала свои замечания и пожелания. Иногда я чувствовал, как неудобно Горбачеву, когда редакция двух членов Политбюро ЦК — А.Н. Яковлева и В.А. Медведева — отвергалась потому, что супруга вносила коррективы в тексты, и Михаил Сергеевич как-то старался сгладить эту трудность. Яковлев при этом негодовал и тихо что-то шептал, изредка поглядывая на меня, Медведев крутил головой, ища сочувствия и стараясь отстоять свою редакцию. Но все было напрасно. "Домашняя" редакция оставалась, особенно если это касалось вопросов идеологии и культуры.

В общем Раиса Максимовна на протяжении многих лет правила не только домашним хозяйством, но и всем балом перестройки. Она участвовала в формировании политики, где это, разумеется, было возможно, и расстановке кадров. Но главное — она формировала характер генсека-президента, помогала ему искать путь в бурном море политических течений в надежде привести государственный корабль к намеченным целям. И это можно оценивать по-разному: и как желание разделить ответственность, и как вмешательство в компетенцию президента, может, и с его согласия, но ограничивающее его свободу действий и власть.

Как-то Михаил Сергеевич, рассуждая об источниках формирования его как лидера партии и страны, сказал, что немалую роль в этом сыграла та социально-политическая среда, в которой он начал работать на Ставрополье. Своеобразный по своим природно-климатическим условиям край дал возможность развернуться и набрать силу многим ставропольчанам. Здесь трудились известные в нашей стране, да и не только у нас крупные предприниматели, руководители колхозно-совхозного производства, организаторы промышленности. В районах предгорья, "на водах" издавна собиралось высокообразованное общество, оставившее заметный след в культурной и научной жизни края. Здесь — корни многих замечательных писателей, художников, артистов, ученых, полководцев, руководителей партии и государства.

Трудоспособные, энергичные люди, выросшие в этих местах, где проживают представители десятков национальностей, создавали благоприятную среду для развития и роста талантливых, предприимчивых людей. М.С. Горбачев часто рассказывал о самородках, простых крестьянах, которые стали великолепными организаторами производства, делом доказали огромные возможности высокоэффективной работы. Он был признателен этим людям, научившим его многим премудростям жизни.

Большие потенциальные возможности Ставрополья, его бурное развитие в последние два десятилетия открывали хорошие перспективы для разносторонней работы руководителя. Здесь было довольно мощное сельскохозяйственное производство, размещенное в различных природно-климатических зонах: от предгорий Кавказа до сухих степей Придонья, практически от Каспийского моря до Черного. В крае возделывались почти все культуры, кроме тропических, имелись благоприятные условия для скотоводства, и прежде всего овцеводства. Строительство каналов привело на засушливую землю воду, и поливное земледелие создало условия для интенсивного и гарантированного возделывания овощных, бахчевых, кормовых и других культур.

Набирала мощь и промышленность. В последние годы в крае быстро росли современные отрасли электроники и электротехники, машиностроения. Особый размах получило здесь развитие сети санаториев и домов отдыха, крепла медицина, приумножала традиции курортология. Естественно, в крае увеличивалась и прослойка интеллигенции, повышался образовательный уровень населения. Потенциал края давал возможность продуктивно и интересно работать.

Традиционно сильными были в крае партийная и комсомольская организации, в рядах которых состояли и работали тысячи способных людей. Энергия ставропольчан, их работоспособность уже давно позволяли выдвигать из их среды руководителей различных рангов для партийно-государственной и хозяйственной работы, особенно в области аграрного производства. Конечно, нельзя представлять этот регион чем-то исключительным, своеобразной кузницей кадров. В стране немало краев и областей, которые по многим позициям не уступят Ставрополью, а кое в чем и далеко превосходят.

И, наконец, не было бы Горбачева — генсека и президента, если бы он не работал в курортном крае, не стал лично известен практически всему партийному и государственному ареопагу, не получил поддержку тех правящих сил в партии и государстве, которые заметили его, поддержали и постепенно водили по должностям разного уровня. К этим силам можно отнести прежде всего Ю.В. Андропова, М.А. Суслова, Ф.Д. Кулакова, В.Н. Ефремова, некогда работавших и живших в Ставрополье.

С возрастом люди становятся разговорчивее. Все чаще они говорят о прошлом, вспоминают события, которые памятны для них и которыми они могут гордиться. Наверное, так происходит со всеми. Не был лишен этой слабости и Михаил Сергеевич. Когда его избрали генеральным секретарем ЦК КПСС, он все чаще в кругу своих приближенных вспоминал о встречах, беседах с бывшими членами Политбюро Брежневым, Косыгиным, Андроповым, Сусловым, Кулаковым, Устиновым и некоторыми другими. Причем с некоторыми из них были встречи, как правило, семьями во время отдыха руководителей партии и государства на курортах Минеральных Вод.

Как многие "курортные" секретари, он встречал, развлекал и провожал членов Политбюро и правительства. Такие встречи, конечно, носили не формальный характер. Очень часто они происходили на лоне природы, в местах предгорий и гор Кавказа, в великолепных ущельях и долинах горных рек, где имелись все условия для хорошей охоты и были возведены Е.И. Чазовым и управлением делами ЦК отличные виллы. На душистой траве скатерти уставлялись обильными закусками и разомлевшие гости расстегивали пуговицы и были откровенными и признательно-благосклонными. Именно тогда и налаживались многие связи Михаила Сергеевича с лидерами страны.

Мне приходилось видёть фотографии, где Горбачевы принимали того или иного члена Политбюро, и все свидётельствовало о раскованности, откровенности и доверии. Но были в этих поездках и щекотливые моменты. В память о пребывании на Кавказе, видимо, стало уже ритуальным дарить какие-то сувениры. Однажды Раиса Максимовна, вспоминая тот период, говорила:

—           Многие ведь не стеснялись, и супруги руководителей сами говорили, какой сувенир они хотели бы получить.

Она называла конкретно жен руководителей, мечтавших иметь тот или иной подарок — кавказскую чеканку, оригинальные изделия из тонкого фарфора, кое-что другое, имеющее довольно высокую цену.

—          Для нас было это очень накладно, — продолжает Раиса Максимовна, — и приходилось всячески изворачиваться.

Но изворачиваться как-то удавалось, и слава Богу, что Михаила Сергеевича скоро перевели на работу в ЦК КПСС и эта нервотрепка по приему гостей с изворачиванием кончилась.

Неформальные связи с лидерами партии и государства безусловно помогли становлению М.С. Горбачева. Его опекали, поддерживали, растили для грядущих дел. В свою очередь Горбачев очень тепло говорил о своих покровителях. За все годы, что я его знаю, он ни разу не сказал пренебрежительно лично о Брежневе, называя его в кругу членов Политбюро неизменно Леонидом Ильичом, хотя в официальных речах поносил содеянное им в годы застоя. Видимо, от их контактов остались добрые воспоминания, а может быть, и благодарность за то, что сделал для Горбачева Л.И. Брежнев.

Как-то январским вечером 1982 года он увлекся воспоминаниями и стал тепло и душевно говорит о Суслове:

— Замечательный человек, умница. Сейчас на нем столько работы по Секретариату и Политбюро ЦК. Удивляюсь, как только можно со всем этим управляться...

Я был удивлен таким поворотом разговора, не понимал, к чему он его клонит, что за этим стоит. А главное, как реагировать на такие слова.

Отношение мое к Суслову было яростно негативным еще с начала 60-х годов, когда многие вопросы культуры, исподволь, но опытной рукой направлялись в нужное для Суслова русло. Но другое поражало меня в этом аскете. Был я шокирован тем, как он на 70-летии Хрущева превозносил первого секретаря ЦК КПСС, возвеличивая его, пуская в оборот изысканные эпитеты, а через несколько месяцев облил Хрущева грязью, сделал доклад на Пленуме ЦК, обосновав необходимость смещения с поста первого секретаря ЦК и председателя Совета Министров СССР. Мне кажется, что такое поведение одного из лидеров партии дискредитирует саму партию. Я по наивности считал, что члены Политбюро не могут быть двурушниками.

Весь облик Суслова, его голос, одежда отталкивали, манера разговора приводила, как мне рассказывали, многих в трепет. Его интригующие методы были известны аппаратному люду. С одним достаточно ярким фактом мне пришлось столкнуться самому. Помню, как из газеты в ЦК в 1963 году пришел молодой и способный кинокритик К. Он достаточно известен и сегодня. Его пригласили в качестве заведующего сектором кинематографии отдела культуры ЦК, который тогда по распределению обязанностей в Политбюро ЦК курировал Суслов. По молодости, а может быть, неопытности К. горячо взялся за дело, но, видимо, применял методы, которые в ЦК не использовались. Он был откровенен и непосредственен. Говорил, особенно не выбирая формулировок, и скоро появились трудности, завязался конфликт в секторе и с руководством отдела. Хотя я считаю, что Д.А. Поликарпов, возглавлявший тогда отдел культуры, был порядочным и деликатным человеком, умел ладить со многими, здесь что-то не сложилось между ними, а может, Суслову доложили о неспособности К. руководить сектором. И тогда Суслов, который вошел в ЦК КПСС с предложением его утвердить, придумал ход, достойный самых больших циников. Он предлагает создать специальную газету кинематографистов и увлекает газетной перспективой К. Для журналиста и обозревателя К. нет более заманчивой цели, чем возглавить газету.

Быстро оформляется решение Секретариата ЦК. К. утверждается главным редактором газеты, он счастлив и весь в хлопотах по ее организации. Но Суслов, прежде чем выпустить документ, предлагает обсудить вопрос о новой газете на заседании Секретариата ЦК — "посоветоваться со всеми секретарями". И вот там разыгрывается спектакль. Секретариат принимает решение о несвоевременности издания газеты. Результат таков: газеты нет, но нет в прежней должности и заведующего сектором ЦК.

Существовавшее многие годы правило, что кадровые ошибки недопустимы в ЦК и что нужно не меньше трех лет, чтобы переместить кого-то на другую работу, обойдены. Но К. работы не предлагают. Я помню, как он волновался, не понимая, за что с ним так поступили, и только большие усилия, помощь товарищей позволили ему вернуться в газету, где тоже он оказался нежелательным возвращенцем, так как кое-кто из ортодоксов и завистников считал, что он не оправдал надежды ЦК партии, подвел коллектив редакции. Может быть, это и субъективный взгляд на личность М.А. Суслова, но подобную оценку этому человеку давали многие, кто его знал.

В начале 60-х годов я часто ходил на работу от метро "Библиотека Ленина" через Александровский сад у Кремля. И нередко видел впереди себя длинного худого человека в долгополом пальто или сером коверкотовом плаще, за которым следовал охранник с темно-вишневого цвета папкой своего шефа: Суслов медленно вышагивал на работу. Боясь его обогнать, на приличном расстоянии следовали десятки работников ЦК и других ведомств из зданий, расположенных по пути движения Суслова. Эта гусиная походка и долгополое пальто навсегда остались в моей памяти. С годами он не изменился — ни по характеру, ни по вкусам. Это был символ, хранитель традиции прошлого в стиле и методах руководства партией и страной. Позже, где-то в 70 — начале 80-х годов мне вновь часто приходилось тащиться за этим всесильным тогда человеком. На этот раз его лимузин со скоростью 40—50 километров в час следовал по Минскому шоссе с дачи на работу. На почтительном расстоянии следом с такой же скоростью двигались сотни машин, страшась обогнать сусловский броневик. Попасть в эту пробку было для многих истинным несчастьем. Но люди знали — впереди Суслов и молча терпели. Перед ним, как и перед другими машинами-членовозами специальное подразделение милиции расчищало дорогу, перекрывая все боковые въезды. Он двигался один по просторному и пустынному шоссе со скоростью катафалка в сопровождении огромной процессии легковых автомашин, автобусов и троллейбусов.

...И вот теперь Горбачев с почтительностью и уважением говорит об этом человеке:

— И Секретариат ЦК вести так, как он, никто не может — спокойно, уверенно, — продолжает Горбачев.

Что касается Секретариата, размышляю я, то это верно. Тут господствует один большой сусловский порядок. По существу, партия отдана ему в подчинение. И даже в отпуске, когда А.П. Кириленко замещал Суслова, бдительный серый кардинал следил за каждым решением и, вернувшись, отзывал некоторые из них, если они расходились с мнением Суслова и его окружения. Впрочем, было это и неудивительно. Михаил Андреевич имел магическое влияние на Л.И. Брежнева и часто, вопреки принятым решениям генсека, мог уговорить Леонида Ильича отказаться от них и сделать так, как советовал Суслов. Это делало его всесильным.

Этот январский разговор Горбачев начал не случайно. Я не знал, что Суслов находится в больнице и тяжело болен. 25 января 1982 года он умер от инсульта на 80-м году жизни. Ушел из жизни человек-реликвия сталинского призыва и мировоззрения, один из последних хранителей заветов великого кормчего.

Остывая от страстей того времени, я иногда ловлю себя на мысли: а может, и нужен в государстве человек-аскет? Его боялись в том числе и за то, что он не был похож на остальных. Разве сегодня можно представить существование такого человека на высоком посту в государстве? Он бы погиб в одночасье, был скомпрометирован и, скорее всего, кончил жизнь за решеткой. У каждого времени свои правила игры и свой круг игроков. Белые вороны сейчас не нужны, им не выжить. Призыв "обогащайтесь" — это ведь призыв не к народу.

...Поначалу превращение Горбачева — молодого секретаря крайкома — в члены Политбюро гарантировало ему только огромный объем работы, но не давало шансов подниматься на более высокие ступени. Для этого надо было пройти еще школу аппаратной работы, "притереться" во всех московских конторах. Ему и здесь помогло то, что многие министры отдыхали в предгорьях Кавказа и с нужными людьми он часто встречался "на водах" в неформальной обстановке. Правда, делал это не со всеми. Коллег-секретарей обкомов партии особенно не жаловал. И те, не дождавшись приглашения, порой звонили ему сами и звали на встречу. Слышал от секретарей еще в середине 70-х годов:

— Избалован высоким вниманием, — говорили о нем секретари. Его бы к нам в какую-нибудь Зауральскую область или в Забайкалье для приведения в чувство и уменьшения высокомерия. Тогда бы поприветливей был...

Думаю, вряд ли можно так осуждать человека, во владения которого гости, как говорится, валом валили и все требовали внимания. Встречаться, налаживать связи, быть приветливым Михаил Сергеевич знал с кем. С переездом Горбачева в Москву все эти связи оказали неоценимую услугу, и он сравнительно быстро завоевывал прочные позиции в чиновничьем мире.

Знание расстановки сил в ЦК КПСС, Совете Министров СССР, Верховном Совете СССР, министерствах и ведомствах, среди руководителей общественных организаций — непременное условие восхождения на вершину любой пирамиды власти. Не овладев искусством контактирования, не завоевав поддержку как "своего человека", нечего рассчитывать на движение "наверх". И Горбачеву потребовалось несколько лет, чтобы получить минимум того, что необходимо в данном случае. К нему пристально приглядывались, испытывали разными методами и только тогда формировали мнение.

Искусством лавирования, компромисса, умением со всеми поладить Михаил Сергеевич овладел быстро и — видимо, не ошибусь — в совершенстве. Скорее всего, это умение было приобретено еще в крае. Он сравнительно успешно постиг и азы столичного уровня интриганства, существовавшего на разных этажах власти, умения говорить одно, подразумевая другое, блефовать и широко улыбаться, располагая к себе людей.

Большое значение имело для Горбачева на первых порах умение привлечь к себе творческую интеллигенцию. Он часто бывал в театрах и прослыл театралом, культурным человеком, душевно, до заискивания разговаривал с журналистами, хотя, став генсеком, мог и рыкнуть на них, если делалось что-то не так как нужно.

Начинал Михаил Сергеевич штурмовать последнюю высоту еще довольно "сырым" политиком, не успев привести в порядок свою речь. Он нервничал, неумело читал тексты выступлений на широких заседаниях, но, как уже говорилось, очень быстро прогрессировал.

Немало сил и энергии уходило у него на обеспечение импозантности, приобретение лоска. Но без прирожденной склонности достичь этого было бы вообще невозможно.

Я, видимо, допустил бы серьезный просчет, если бы не сказал, что одним из важнейших источников возвышения и роста Михаила Сергеевича явилась его сравнительно неплохая марксистско-ленинская подготовка, знание ленинского теоретического наследия. Он достаточно хорошо знал историю партии, труды В.И. Ленина, часто пользовался этим багажом, что серьезно выделяло его среди многих партийных и хозяйственных деятелей Ставрополья, да и не только Ставрополья, но и московских руководителей. Особенно если учесть, что многие члены Политбюро, и прежде всего Л.И. Брежнев, настолько давно читали работы В.И. Ленина, что вспомнить что-то из них затруднялись. В этом не было ничего удивительного: за долгие годы работы на руководящих должностях, занятий главным образом хозяйственными вопросами, у части членов Политбюро "повыветрились" знания основ марксизма-ленинизма. Некоторые из них, кроме первого тома "Капитала", вообще не читали Маркса, а из Ленина подбирали только подходящие к случаю цитаты. Впрочем, труды Маркса, Энгельса, их предшественников не знал и М.С. Горбачев. Конечно, у секретарей ЦК были помощники, довольно грамотные и теоретически подготовленные люди, но это никак не могло заменить первоисточники того учения, на базе которого руководители партии формировали новое бесклассовое общество.

Многих подобных недостатков в этом отношении был лишен Горбачев. На втором и третьем году перестройки он неожиданно сильно увлекся работами В.И. Ленина, открывая для себя поучительные пассажи. Заходя к нему в кабинет, я постоянно видел на его огромном столе несколько томов Полного собрания сочинений основателя социалистического государства. Он часто при мне брал книгу и читал вслух высказывания Владимира Ильича, сравнивал их с нынешней обстановкой и восхищенно говорил о прозорливости Ленина. Иногда, не довольствуясь этим и желая показать начитанность, он просил меня достать из шкафа тот или иной том и найти еще какую-то цитату. И когда я медлил, он возмущался, говоря, что я плохо знаю основоположников марксизма-ленинизма. Я и на самом деле не считал, что цитаты надо заучивать, а выхваченные из контекста мысли могут что-то определять в развитии общества. Меня больше увлекала диалектика и логика учения, интересовали перипетии борьбы сил и партий. Может быть, не в последнюю очередь поэтому М.С. Горбачев привлек к работе и утвердил своими помощниками А.С. Черняева и Г.Х. Шахназарова, способных ученых- обществоведов, прекрасно владеющих теорией марксистско-ленинского учения, преподававших его в университетах, публикующих научные работы и учебники для школьников и взрослых. В этом отношении настольной книгой для многих поколений школьников стало "Обществоведение", редактором и одним из авторов которого был Г.Х. Шахназаров. Оно выдержало около 20 изданий, привлекая молодежь своей доступностью. Знаю, что многие студенты и даже аспиранты изучали по этому учебнику общественные науки. С не меньшим теоретическим багажом были и другие советники и помощники генсека, оказавшие тогда влияние на Горбачева.

В общем, в 1986—1987 годах Михаил Сергеевич находился под огромным воздействием произведений Ленина, и чувствовалось, что он хотел предложить концепцию, которая продолжила бы идеи вождя и потрясла мир не меньше, чем все, сделанное В.И. Лениным. При подготовке и публикации докладов, статей М.С. Горбачев стремился теоретически обосновать многие свои предложения, показать их неразрывную связь с учением основоположников марксизма-ленинизма. В большинстве работ генсека эти попытки теоретизировать прослеживаются довольно четко. А публиковаться, как я говорил, он очень любил. Даже любил — не то слово. Это была его страсть. За короткий срок ему написали столько, что сочинения составляли внушительную череду томов в переплетах почему-то голубого цвета.

Уже в студенческие годы и особенно на комсомольской и партийной работе в Ставрополье М.С. Горбачев пристрастился к общению с массами через печать — газетные и журнальные статьи. Как-то он попросил меня собрать все, что было написано им на Ставрополье. Когда это собрали вместе, то получился альбом, который одному человеку было не только трудно нести, но и поднять. Все, написанное в Ставрополье, не оставляет никакого сомнения, что незыблемой основой развития советского общества Михаил Сергеевич считал практическое воплощение марксистско-ленинских идей, решений съездов партии в жизнь, положений и выводов, которые в ту пору выдвигал перед обществом Л.И. Брежнев. И эти идеи он последовательно и неуклонно проводил в жизнь на посту секретаря крайкома и секретаря ЦК, а позже и генерального секретаря ЦК Компартии Советского Союза.

Не случайно, выступая с докладом на торжественном заседании в Москве, посвященном 113-й годовщине со дня рождения В.И. Ленина, Михаил Сергеевич начал с того, что характеризовал Ленина как человека, "чье имя стало символом революционного обновления мира, чье учение владеет умами передового человечества, воплощается в общественную практику всемирно-исторических масштабов... Ленин — не меркнущий образец для его учеников и последователей. Он всегда с нами. ... Обветшало и рассыпалось немало разных концепций и доктрин о локальной ограниченности ленинизма, о его мнимой "устарелости". А ленинские идеи живут и побеждают"*.

В 1987 году, в день 70-летия Октября, он, как и раньше, верен ленинским идеям и заветам. Свой юбилейный доклад, посвященный этой дате, он начинает так:

"Семь десятилетий отделяют нас от незабываемых дней Октября 1917 года. Тех легендарных дней, которые начали свой счет новой эпохе общественного прогресса, подлинной человеческой истории. Октябрь — поистине "звездный час" человечества, его рассветная заря. Октябрьская революция — это революция народа и для народа, для человека, его освобождения и развития.

Семь десятилетий — совсем небольшой отрезок времени в многовековом восхождении мировой цивилизации, но по масштабам свершений история еще не знала такого периода, который прошла наша страна после победы Великого Октября. И нет выше чести, чем идти путем первопроходцев, отдавать все силы, энергию, знания, способности во имя торжества идей и целей Октября"*.

Конечно, я злоупотребляю цитатами, но вряд ли можно разобраться в той метаморфозе, которая произошла с Горбачевым особенно в определении времени этого политического и идеологического кульбита, который генсек совершил в последующем.

То ли, затевая перестройку, он не сжигал всех мостов с прошлым, поскольку процесс, как говорил генсек, еще не пошёл, то ли не знал тех концепций, которые предложат ему советники, помощники и консультанты в преобразовании страны. Во всяком случае, он докладывал XXVII съезду КПСС, всей партии, международному коммунистическому движению, мировой общественности о том пути, который прошла первая в мире страна социализма:

"Пройденный страной путь, ее экономические, социальные и культурные достижения — убедительное подтверждение жизненности марксистско-ленинского учения, огромного потенциала, заложенного в социализме, воплощенного в прогрессе советского общества. Мы вправе гордиться всем свершенным за эти годы напряженного труда и борьбы!".

Я вновь и вновь перечитываю те страницы его докладов, выступлений, статей и речей, где Михаил Сергеевич фиксировал свою позицию по отношению к марксистско-ленинской теории, мировому коммунистическому движению, говорил о достижениях нашего общества, превращении страны в крупнейшую мировую державу, и вижу ту грань, за которой наступил перелом в его воззрениях. В работах до 1988 года достаточно четко и ясно прослеживалась линия на социалистический путь развития страны. Это отлично видели руководители партийных комитетов и организаций, рядовые коммунисты, многие граждане страны, которых интересовали вопросы политики.

Большинство общества считало, что жить, работая, как прежде, уже невозможно, но и отбросить завоевания десятилетий было бы также значительной утратой, ибо во многих странах трудящиеся ценили именно наши социальные завоевания и там, где было возможно, использовали все лучшее, что было нами достигнуто. Коммунисты, да практически все советские люди исходили из того, что в словах Горбачева отражена его принципиальная позиция социалистического пути развития страны. И они поддерживали преобразования до тех пор, пока не началась смена в стране общественной формации.

Наверное, историки еще разберутся, когда и почему резко изменилась позиция Горбачева, чем это мотивировано. Как мог генсек превратиться из сторонника социализма, коммунистической перспективы в почитателя концепции капиталистического пути развития?

Полагаю, время заставит М.С. Горбачева объяснить миру столь резкую перемену воззрений, принципов. Нельзя оставить о себе впечатление флюгера, который вертится в зависимости от того, куда дует ветер. Со своей стороны могу лишь присоединиться к выводам тех аналитиков, которые полагают, что это был уже не его выбор. Генсек оказался повязанным теми силами в стране и за рубежом, которые давно расставили для него силки, и он вынужден был вести свою партийную паству на ту морально-физическую живодерню, из которой невредимым и обогащенным выходил он один. Возможно, чтобы начать все сначала...

В книге P.M. Горбачевой, вышедшей в свет накануне августовских событий, есть такие строки:

"Вера в партию пришла к моему отцу вместе с Михаилом Сергеевичем, моим мужем. Несмотря на разницу в возрасте, он стал для него коммунистом, олицетворяющим правду и справедливость"*.

Отец Раисы Максимовны не дожил до дня ликвидации партии. Он никогда уже не сможет узнать, кто из "олицетворяющих правду и справедливость" приложил к этому руку. Зато это хорошо знают земляки Михаила Сергеевича. Друг его юности, одновременно с Горбачевым награжденный за ударный труд на жатве орденом Трудового Красного Знамени, Александр Яковенко оценил действия своего односельчанина как предательство:

— Если бы дядя Сережа узнал, что сотворит его сын со страной, за которую он проливал кровь на фронте, он своими руками его...

А дальше следовали слова из лексикона Тараса Бульбы. Неблагодарные все-таки люди. Михаил Сергеевич нес им свободу, обещал хорошую, сытую жизнь. Ну немного не получилось, ,не все дороги, как известно, ведут в рай, но это не значит, что надо держать на него обиду. Помните, что говорил великий борец за справедливость Дон Кихот Ламанчский, обращаясь к Санчо Панса:

—           Конечно, мой друг Санчо, тебе трудно и тебя частенько колотят, но зато тебе не надо быть смелым.