СШИБКА

 

Где путь  к спасению лежит,

В каком дому пророк не спит,

Какой метели вручены

Надежды гибнущей страны?

 

Проснитесь в каждом уголке.

Дорога перед каждым домом.

 

                                                                                   Тамара Ясникова

 

Сбылось.

Казавшееся нереальным, неодолимым – даже мечтать было страшно – всё получилось. Словно где-то в трепетных высях силы небесные обозначили сроки и сделали невозможное неизбежным; словно кто-то, кому нельзя было не подчиниться, загадал свершённое так точно и подробно, что не пришлось ничего придумывать, ничего преодолевать. Важно было знать: далеко от юго-восточного форпоста страны Владивостока на русском северо-западе, в городе Пскове живёт светлый человек Валентин Курбатов, и попросить его о встрече, и получить приглашение приехать. Потом всё шло как будто само собой.

Валентин Яковлевич привёл меня с другом моим Олегом Шелудько к Священному Холму под Изборском, о существовании которого мы не ведали. Привёл, может быть, без дальнего расчёта, просто поклониться Холму и Кресту, стоящему на Холме. Но тут уже возникло ощущение предначертанности этого поклона, таящего в себе пока не постигнутый нами смысл.

Дождь летел косо и криво, резал, рвал пространство над полем с древним именем Сшибка. В обнимку с холодным осенним ветром, сам такой же осенний, холодный, даже ещё холоднее.

Дождь в моей жизни с давних, не вспомню, каких годов исполнен неизъяснимого, не открывшегося, сакрального смысла. Предвестник, знак, знамение. Бывает: дождь, да и дождь. Идёт себе, шелестит по траве или асфальту, гремит по крышам и водостокам, капает реденько или льёт как из ведра, ничего не предрекая и ничего не знача сверх того, что вот сегодня – такая погода. А вдруг, едва начавшись, наполняет ощущением значительности подступившего времени, дела, события; прогоняет мелкое и случайное, подсказывает мысли чистые и высокие, позволяя на краткое счастливое мгновение явственно различить подлинное богатство мира, красоту человека в нём, неисповедимую благодать жизни.

Когда с Олегом и Валентином Яковлевичем ездили мы по псковской земле, шёл такой необыкновенный дождь. В Изборске, в святой обители – покойно, хотя и густо, моросил, разрешая вполне уютно укрыться под зонтиками. На фоне монастырской стены, уступами стекающей с холма, в виду синих и золотых куполов Божьих храмов отрадно было слышать слово, сказать которое дано немногим:

– Это странное и трудно объяснимое чувство: почему монастырь кажется живущим вне времени. Как будто там, за стеной, стоит вечность. Входишь, смущаешься, немного заискиваешь (непонятно перед кем), не знаешь, куда деть свою самоуверенность, как начинающий актёр не знает на  сцене, куда деть «лишние руки».

Слишком долго мы жили «порознь». И всегда как-то прописывали обитель сразу по небесному ведомству, забывая, что иноки-то там живут. Иноки и действительно иные, чем мы, но и там без земного никуда. А при советской власти они и духом были власти чужды, и их запирали в стенах обители – живите, как знаете. И у меня всё нейдёт из памяти один обычный тетрадный листок, который я видел однажды в здешней монастырской библиотеке. Он лучше всего и подтверждал, как далеко разошлись малый мир в стенах обители и большой – за стенами.

Листок содержал просьбу Печерской обители, возвращённой вместе с Печерским районом после войны из временного эстонского владения в родные русские границы, к товарищу Сталину. Просьбу о том, чтобы монастырю дали хоть две сотки земли за стенами монастыря, лежащего в овраге, чтобы братия могла сажать картошку и не умереть с голоду.

Тогдашний секретарь обители иеромонах Серафим Розенберг из родовой русской аристократии по просьбе наместника архимандрита Павла Горшкова просьбу-то написал скоро (чего там было писать?), а вот с обращением дело встало. Оказалось, что граница между мирами лежит как раз здесь. Прежде бы и забот никаких: Ваше Величество, Ваше Превосходительство (в зависимости от адресата), а тут думай. И он ищет строка за строкой: многоуважаемый товарищ Сталин, досточтимый Иосиф Виссарионович, глубокопочитаемый руководитель страны… Не дорогой же, не вождь и учитель (у иноков другой Учитель). И неуверенные, недописанные строки обращения зачёркиваются, зачёркиваются…

Письмо так и не было отослано. Но Бог милостив к своим лучшим детям. Это мы помним по житийным описаниям трудных дней малых русских начальных обителей Сергия Радонежского, Зосимы и Савватия Соловецких, Стефана Пермского Господь не оставил Печерскую обитель, и братия устояла. А листок остался горьким напоминанием о духовных границах…

Дождь шёл мерно и плавно, словно в доверительной задумчивости внимая Валентину Яковлевичу. Тихо позванивал по тугим, мокро-отяжелевшим куполам зонтов, будто стесняясь, боясь помешать нам с Олегом  расслышать и запомнить каждое слово. Мы ещё не понимали, не знали, насколько история, поведанная Курбатовым, важна для нас, какими неожиданными мыслями, каким взволнованным сердцебиением обернётся она в самое близкое время.

У Холма и Креста под Изборском дождь стал другим. Утро давно ушло, и должно было бы потеплеть. Однако сделалось пронзительно свежо, остудно. Ветер выворачивал зонты, норовил вырвать их из рук, и они плохо спасали от колючих, прерывистых водяных струй, летевших, казалось, не сверху, а со всех четырёх сторон разом.

Где-то недалеко текла река Сороть, и текла река Великая. Над древними русскими берегами бушевала непогода, наполняя мир долгой тревогой. Не хляби небесные разверзлись над нами – какая-то вселенная, которую мы не могли обозреть даже мыслью, поднялась и, негодуя, звала понять то, чего мы ещё не понимали, и повелевала безотлагательно браться за дело, о котором мгновение назад никто из нас не помышлял.

Валуны, собранные со всего простора Сшибки, спокойно держали Крест на вершине Холма. Земля и небо дрожали, раскачивались, шатались под ударами взбунтовавшейся стихии. Только Холм и Крест крепко стояли над полем, в строгой неподвижности надёжно храня свою высоту. Далеко видные, несмотря на худую погоду, они звали к себе, суля обеспокоенному пространству скорое успокоение.

«СВЯЩЕННЫЙ ХОЛМ– СИМВОЛ ЕДИНСТВА ИСТОРИИ НАШЕГО ОТЕЧЕСТВА, ОН ВМЕЩАЕТ В СЕБЯ ГОРСТИ РУССКОЙ ЗЕМЛИ, ОВЕЯННОЙ ПОДВИГОМ И СЛАВОЙ ЕЁ ГЕРОЕВ, ВПИСАННЫХ ЗОЛОТЫМИ БУКВАМИ В ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА».

Слова, выбитые на плите из чёрного мрамора, звучали в каждом из нас. Мы сели в машину и долго ехали молча.

 

 

ЗАЛПЫ НАД ИРТЫШОМ

 

Видали ль вы, как, хищные и злые,

К оставленному трупу в тихий дол

Слетаются наследники земные,

Могильный ворон, коршун и орёл?

 

Всё в мире есть – забвенья только нет!

 

Михаил Лермонтов

Измаил-бей

 

С Олегом Шелудько в Усть-Каменогорске мы жили в одном дворе, вместе учились с шестого по восьмой классы. Потом обретались в разных местах. Он в Новосибирске, Москве, Иванове, посёлке Богородском под Сергиевым Посадом. Я в селе Кок-Терек возле Больше-Нарыма на Рудном Алтае, в Киеве, Лиепае, Владивостоке. Дружим полвека. Его родители Андрей Николаевич и Александра Афанасьевна, мой отец Михаил Сергеевич и мама Раиса Николаевна – вечные соседи, похоронены в городе нашей юности. Для них и для города мы теперь – иностранцы. Граница разделила и с братьями – брат Олега Борис и мой младший брат Сергей превратились в Усть-Каменогорске в граждан другой страны. Если добавить, что третий брат Шелудько после развала СССР живёт в Германии, а Алексей Тыцких – в Норильске, где обманутые государством пенсионеры и без вертухаев с колючей проволокой оказались как в заточении, картина будет полная.

Михаил Чистяков, известный в родных краях поэт-фронтовик, товарищ моего отца, написал поэму «Яков Ушанов». Она начиналась так:

                              Тишина барабаном стучит в ушах,

                                       держит горы и степь.

                              У крепости на берегу Иртыша

                                                 лёг отряд в цепь.

                              Казачья станица – подать рукой.

                              Тишину сторожат глаза.

                              Вдруг над холодной тихой рекой

                                       прокатился и замер залп…

Мне было лет десять. Прочитал поэму – очень удивился. Откуда взялась казачья станица?

Голова оказалась уже изрядно забита «пролетарскими» мифами, когда узнал, что земля моей родины – земля казачества. Усть-Каменогорск принадлежал тысячевёрстной русской Атлантиде, начало которой положил Яицкий городок (Уральск) на Яике (после восстания Пугачёва – река Урал) ещё в конце XVIвека (1584 г.) Наряду с Омском, Петропавловском, Павлодаром, Семипалатинском, наш с Олегом Усть-Камень со времён Петра Iмалым звеном вживлялся в цепь Горькой, Иртышской и Колывано-Кузнецкой укреплённых порубежных линий. 19 августа 1808 года официально учреждено Сибирское казачье войско, о котором мы что-то где-то слыхали, но толком не имели понятия. Сибирское, уральское, оренбургское, семиреченское казачество задолго до нашего рождения было сведено на нет. Память о нём почти подчистую оказалась выкорчевана из учебников, а из нас самих уже выковали образцовых представителей единого советского народа, не обременённых исторической правдой и национальной памятью.

Станицы по берегам Иртыша вверх-вниз по течению от бывшей крепости Усть-Каменной испарились вместе с казаками, поверженными нашими врагами. Героем для нас был Яков Ушанов, первый председатель усть-каменогорского совдепа, сожжённый белоказаками атамана Анненкова в топке парохода «Монгол». Ушанов занимал в романтических юных сердцах место рядом с Сергеем Лазо – с той разницей, что о Лазо знала вся страна, а про Ушанова ведали не все жители улицы, названной его именем. По этой улице мы с Олегом ходили в школу №4. Путь лежал мимо парка имени Джамбула, через перекрёсток улиц Мира и  Горького – в парк Кирова, где на месте снесённого храма стоял памятник Сергею Мироновичу.

Мы не застали день, когда у истока проспекта Ленина поднялся памятник Ушанову – красный гранитный камень с бюстом героя, сгорающего в языках пламени. Памятник ещё стоит, но улица Ушанова называется теперь «Казахстан». Нет больше парка Джамбула. Вернее, парк есть, но имя великого акына у него отняли. И самого Джамбула переименовали: теперь он – Жамбыл. Проспект Ленина стал проспектом Независимости. Не очень понятно, чьей и от кого. Независимости русского города от России и русских?..

Время рано и ли поздно открывает глаза на всё, что когда-то не положено было знать, переименовывает неточно названное нами, возвращая событиям и людям их истинные портреты. Киров – Костриков, Октябрьская революция – большевистский переворот, белые и красные – кровно родные нам и друг другу соотечественники… У всех – одна-единственная Родина, и другой ни у кого не будет.

Недавно прочитал рвущие сердце слова А. Белокрыса – одного из немногих потомков сибирских казаков, сохранившего родовую память: «Перелистывая забытые страницы, вспоминая имена предков – простых тружеников, защитников степных рубежей Отечества, в чьих судьбах, как в капле воды, отразились судьбы сибирского казачества и всей России, испытываешь особенную горечь. Ведь, вопреки русской пословице "двум смертям не бывать", Сибирское, Уральское и Семиреченское казачьи войска оказались "умершими дважды": первый раз под стальным катком большевизма, а второй – в наше время, когда исторические казачьи земли, щедро "отписанные" Советской властью "братским" республикам, оказались оторванными от России, когда иные недавние "братья" с исступлением изображают русского казака безжалостным захватчиком-завоевателем, стирают с лица земли русские кладбища и воинские памятники, силясь, кажется, стереть и саму память обо всем русском».

Дед мой Естифей (по открывшимся новым сведениям, допрежь считал, что Сергей) Серохвостов, старовер и красный партизан, командир барнаульского ЧОНа, по-своему повторил судьбу казаков, в немалом количестве полёгших под его лихой шашкой: в конце двадцатых пошёл по этапу в ГУЛАГовские лагеря практически на всю оставшуюся жизнь.

Читаю-перечитываю А. Белокрыса: «…казачьи войска оказались "умершими дважды"… допустим ли мы и третью, последнюю смерть наших предков – теперь уже в памяти нашей?»

Не даёт покоя мысль народного поэта Дагестана Абуталиба: если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в тебя из пушки.

Непреодолимо кажется: над родным Иртышом, над иными русскими реками, большими и малыми, оставшимися в России и убежавшими за кордон, гремят, не переставая, смертельные залпы.

 

ЧТОБЫ РУСЬ ОТЫСКАЛА ОТВЕТЫ

 

А я стою один меж них

В ревущем пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других.

 

Максимилиан Волошин

«Гражданская война»,

1919 г.

 

Как жить? Как вернуть России будущее? Перво-наперво – разобраться: что произошло, что случилось с нами?

В начале века победили красные.

Нет пророка в своём Отечестве, а в чужом его и предполагать глупо. Но то, что пророка нет, справедливо лишь отчасти. Когда мы не признаём, не видим, не слышим пророков своих. Сколько за нами (впереди нас!) мудрых старцев, святых отцов, сколько умов молодых и честных, ясно видевших завтрашний день, падения и взлёты, триумфы и трагедии, ожидающие Отчизну? Нет, не стоит село без праведника, и никогда не жила русская земля без своих провидцев. Они в необходимый час предупреждали обо всём, что может грянуть, указывали верный путь. Да мы не шли по нему, сворачивали в сторону. Потом прозревали, а уж было поздно.

Так что с нами случилось, что стряслось с Россией?

Народ обманули лжепророки, и он разделился на красных и белых. Тысячелетнюю Россию потопили в крови.

Кого мы считали героями пламенных лет революции и гражданской войны? Возьмём на выбор пару имён из тех, кто заслужил быть похороненным не где-нибудь, а в Кремлёвской стене.

Розалия Залкинд (Землячка). Среди многих подвигов Розалии Самойловны – беспощадное правление Крымом в 1920-21 гг. Совместным ударным трудом первого секретаря обкома РКП(б)Землячки и её сердечного друга председателя Крымского ревкома Бела Куна за полтора года расстреляно, повешено, утоплено в море, замучено, заморено голодом более 120 тысяч беззащитных. Большинство русских, немало татар, но попадались под горячую руку и свои – евреи, видимо, не сумевшие или не успевшие доказать преданность революции. Ну а с несколькими десятками тысяч белогвардейцев, сдавшихся на милость победителя, который обещал им жизнь, церемониться вообще не было нужды. 1000 убитых в сутки – не рекорд. Бела Кун в Севастополе за неделю казнил 8000.

Иван Шмелёв, безнадежно искавший в Крыму убиенного сына, оставил потрясающее художественностью и правдой свидетельство геноцида на полуострове – книгу «Солнце мёртвых». Прочтём несколько строк из неё. «Новые творцы жизни, откуда вы? С лёгкостью безоглядной расточили собранное народом русским! Осквернили гробницы Святых и чуждый вам прах Благоверного Александра, борца за Русь, потревожили в вечном сне. Рвёте самую память Руси, стираете имена-лики. Самоё имя взяли пустили по миру безымянной, родства не помнящей. Эх, Россия! Соблазнили Тебя – какими чарами? Опоили каким вином?!»

Подтверждено бесспорными документами: первые вожди революции Владимир Ленин и Лев Троцкий напрямую причастны к крымской трагедии 20-х годов. Как причастен к следующей трагедии Иосиф Сталин, пославший туда в начале Великой Отечественной войны небезызвестного Льва Мехлиса, с действиями которого связано фантастическое поражение Красной Армии и сопровождавшие его репрессии командного и рядового состава. С февраля по апрель 1942 года – почти четверть миллиона погибших!

О Мехлисе можно прочесть и хорошее. Немного, но можно. Однако это – мнения и интерпретации. Конкретных фактов великих дел Льва Захаровича в истории маловато, если не сказать – почти совсем нет. Фактами можно считать прочно закрепившиеся за ним поименования: «Красный демон» и «Инквизитор Красной Армии», участие в деле великого поэта Павла Васильева, о чём говорилось выше, урну с прахом в Кремлёвской стене.

В пламени мирового пожара, раздуваемого этими деятелями, в непригодном для жизни Крыму удивительным, чудесным образом выстоял человек, не ставший ни красным, ни белым, – поэт, философ, подлинный гуманист Максимилиан Волошин. Ни в кого не стрелял, ни с кем не боролся. Спасал всех, кого мог спасти. И красных, и белых. Его пример, его уникальный подвиг устрашающим числом соотечественников по сей день воспринимается как причуда странного ума. И тьма таких, кто о Волошине просто не знает. Между тем, он среди первых понял, в чём спасение России. Время показывает – единственное спасение. Оно – в преодолении раскола, в сплочении, объединении народа.

Известная мысль Гёте о том, что народу, не пожелавшему знать своё прошлое, придётся пережить его много раз, подтверждается новейшей нашей историей. Ещё один трагический урок – очередной бессчётный – остаётся усвоен не всеми.

Об этом – горькие, мучительные, тревожные строки советского поэта-офицера Виктора Верстакова:

 

Нас опять предадут и подставят под русские пули.

         Вас опять предадут и заставят стрелять по своим.

         Мы встречались, как братья, в Ханое, в Гаване, в Кабуле,

А недавно – в Москве – расстреляли друг друга сквозь дым.

 

Виноваты ли вы, виноваты ли мы – я не знаю.

Выполняли приказы, себя не щадили в бою.

Мы по жизни идём, как идут по переднему краю.

Мы стоим за Россию и, значит, стоим на краю.

 

Рвём погоны с плеча, поднимаем к виску пистолеты.

Но куда нам уйти от армейской несчастной судьбы?

Остаёмся в строю, чтобы Русь отыскала ответы,

Примеряя знамёна на ваши и наши гробы.

 

         Виктор Глебович написал их после событий  начала девяностых годов прошлого века. Победили белые? Нет. Красные потерпели поражение.

 

 НА ЧУЖИХ БАРРИКАДАХ

 

               Ты держишь мир в простёртой длани,          И на замок небесных сводов

               И ныне сроки истекли...                                   Поставлен, слышал, смуты полн,

               В начальный год Великой Брани                      Растущий вопль земных народов,

               Я был восхищен от земли.                               Подобный рёву многих волн…

 

Один среди враждебных ратей –

Не их, не ваш, не свой, ничей –

Я – голос внутренних ключей,

Я – семя будущих зачатий.           

 

Максимилиан Волошин

Пролог, 1916

 

У народного артиста России Александра Михайлова есть книга «Личное дело». Александр Яковлевич пишет: «Вот какая беда пришла с революцией: люмпены Шариковы –и активисты Швондеры. Их руками уничтожался великий народ. Колоссальный слой русской интеллигенции, лучших земледельцев, духовенства просто вырезан ими, истреблён под корень. И нам трудно, нам невозможно почти восполнить эту зияющую пустоту –эту генетическую нашу потерю. И по сей день разбогатевшие Шариковы –это вечные слуги разбогатевших своих покровителей Швондеров. Они всегда находили и найдут между собой общий язык. Друг без друга они бессильны. Самое же опасное заключается в том, что и поныне мы идём всё тем же самым путём –путём потерь. На нашей памяти Советский Союз стал называться бывшим Советским Союзом. Сейчас мы уже привыкаем к фразе "бывшая Югославия". И сегодня я боюсь появления третьей страшной фразы –"бывшая" Россия. Вот я чего боюсь»…

Владимир Вольфович Жириновский. Знаковая фигура в современной России и на перестроенных просторах СНГ. О тех, кого он и прочие нынешние потеснили у кормила власти, откровенно уже превращённое в корыто, о народе, ради которого, понятное дело, трудились-трудятся и те, и другие, изрекает звонкие истины. «Они его гнали в одном направлении, потом сами остановились, пошли в другую сторону. Маршрут другой избрали. А народу-то не сказали: "Ребята, мы пошли. Мы будем обогащаться, а у вас – как получится". Поэтому у нас сегодня все без вины виноватые».

Несмотря на экзальтированность и театральность, одиозный эпатаж и круглосуточную способность веселить непритязательную публику, Владимир Вольфович частенько попадает в точку. Как ветер, свистящий отовсюду по всем направлениям, порой совпадает с попутным и дует именно в те паруса, в которые стоит дуть.

Действительно. Звали, влекли в одну сторону. Вдруг погнали в другую. Те же. Или их дети-внуки.

Однако тезис «у нас сегодня все без вины виноватые» отчасти, кажется, уже против ветра. К кому отнесём, допустим, выдающегося бойца за наши права Сергея Ковалёва, коему принадлежит много мудрых мыслей, полных любви к человеку, в том числе и такая: «Россию нужно давить, а с нею цацкаются»? И этот – «без вины виноватый»?Сколько у нас таких безвинных, чьим некорыстным самоотверженным радением живём мы с каждым днём лучше и веселее, не пытаясь достойно отблагодарить драгоценных наших заботников?

Давить, значит, Россию…

Сколько уже давили!

1918 год. Россия – у последней черты. Немецкие самокатчики малым числом без боя берут город за городом… Ленин считает необходимым склониться перед врагом. Историки теперь спорят о Брестском мире. Немцы остановились, не пошли на революционный Петроград. (Осенью 1917 они рвались к нему по Балтийскому морю, но операцию «Альбион» до конца завершить не смогли, довольствуясь Моонзундским архипелагом. Между прочим, в этом сыграли определённую роль минные поля, поставленные Колчаком). Большевистская власть выстояла, однако от гражданской войны Брестский мир страну не уберёг. И положил начало процессу, пагубность которого сегодня мы только начинаем осознавать. О нём 5 (18) марта 1918 г. предупреждал в своём послании Патриарх Тихон: «Заключенный ныне мир, по которому отторгаются от нас целые области, населённые православным народом, и отдаются на волю чуждого по вере врага, а десятки миллионов православных людей попадают в условия великого духовного соблазна для их веры, ...мир, отдающий наш народ и русскую землю в тяжкую кабалу, – такой мир не даст народу желанного отдыха и успокоения. Церкви же Православной принесёт великий урон и горе, а Отечеству неисчислимые потери».

1941 год. Кое-кому казалось – теперь задавят. По гитлеровскому плану «Барбаросса» вместо Советского Союза должны были возникнуть рейхкомиссариаты Остланд (Белоруссия с Прибалтикой), Украина, Московия (Россия) и Кавказ, Туркестан и Идель-Урал.

Тогда не вышло. Зато теперь – посмотрим на карту…

Кажется – замкнулся адский круг бесчестного времени, и поднялись из расстрельных ям прозрачные тела убитых, и перед ними зашевелились, забегали, клацая затворами, чёрные тени казнящих.Страшное прошлое вдруг близко подошло к нам и продиктовало Александру Михайлову слова, которых лучше бы никогда не писать ни ему, никакому другому человеку в России: «Я не думаю, что время смоет кровь с рук тех палачей и убийц, как бы не старались умолчать о том их современные продолжатели –совершившие в 90-х годах вторую революцию в моём отечестве».

 Чего они хотят, ковалёвы?

«…никогда ещё на Руси не было такого сквозняка –сквозняка чуждых верований, чужеродных растлевающих идей, искушающих нас на каждом углу… не видеть, что они вытесняют наши традиции, истребляют наши корни, унижают нашу культуру, уничтожают наше Православие, выжигают всё, на чём выросли наши деды и прадеды, –преступно. Поддерживая, даже по мелочам, всё чуждое России, мы уничтожаем будущее наших детей и внуков –мы погружаем их будущее во тьму национального беспамятства. Поддерживая чуждое по мелочам сегодня –завтрамы своё будущее предаём, уже все вместе, в масштабе вселенском...

Я ненавижу баррикады, разделяющие единый народ. Я ненавижу тех, кто создаёт эти баррикады. Я хочу, чтобы не было вражды между белыми и красными, синими и зелёными. Вот эти цветовые разделения по сегодняшний день –самое страшное для России, что может быть».

Это не Александр Михайлов говорит – это Россия голосом талантливого и честного, любимого сына своего зовёт нас к себе. Зовёт всех, красных и белых, живых и мёртвых, объединённых общей преданностью ей, единой любовью, без которой она целый век была неполной и сегодня опять оказалась разделена баррикадами. Зовёт, может быть, в последний раз, твёрдо зная, что оба деда Михайлова – один красный, другой белый, одинаково, непоправимо родные для него – давно помирились перед вечностью. И если их опять поставить по разные стороны, то для внука их, понимающего, что «всегда были, и всегда будут такие мерзавцы, которым выгодно разъединить, столкнуть нас лбами ещё и ещё раз», и для самой России новый день уже никогда не наступит.

 

ОТ ЧИСТОГО ИСТОКА

 

ПОПУТНЫЕ МЫСЛИ

…тут –

                                   всё поёт.

                       Лягушка – и та поёт.

                       И у каждого – свои голоса.

 

                                               Павел Васильев

                                               Обращение

 

«Сейчас из ежедневного слома представлений, когда утреннее убеждение к вечеру так отменяется новым историческим материалом, что только в смятении отшатнёшься ("и я мог этому верить!"), в прошлом всё мерещится устойчиво-спокойным, расчётливо-постепенным. Однако это обычное заблуждение самонадеянного "сегодня", которое всегда снисходительно к "вчера", именно потому, что оно уже "вчера" и не постоит за себя, – так молодой человек всегда "талантливее" старого именно потому, что он молод, и даже при внешнем уважении к этому старшему тайно шепчет: "А я же моложе, и ещё неизвестно, как дело пойдёт". Впрочем, в своё время минувшее тоже было молодо и так же высокомерно глядело на своё "вчера", так что сегодня оно только рассчитывается по старым векселям».

Книгу о художнике, который, по словам авторов предисловия (С. Беговчий, Г. Василевич), «явственно показывает, как чуткое исследование русской мысли воспитывает и освещает душу художника и в конце концов вводит и его самого в ряд мыслителей», Валентин Яковлевич прислал во Владивосток сразу, как мы с Олегом разъехались по домам. Книга звалась «Юрий Селиверстов: судьба мысли и мысль судьбы».

Снова подумалось: сколько людей, художников и не художников, родных по духу и устремлениям, живёт на отеческих просторах, не зная своих и ощущая себя в таком беспомощном одиночестве, что жизнь готова утратить все подлинные смыслы! Да уж, постарались «наши» сто или сколько их там каналов телевидения совокупно с тысячами центральных и нецентральных газет, тотально работая на всё тот же раскол, когда думающие люди не могут протянуть друг другу руки и должны склониться к убеждению, будто в России не осталось любящих сердец, а только одни ненавистники.

Не пришли Валентин Яковлевич книги, не знал бы я о Селиверстове. По хорошему-то, его надо преподать всей стране, техника, как говорится, позволяет. Ну потесните на экране Никаса Сафронова, на малую малость потесните, великое ли дело? Ан нет. Сафроновы свои, они деньги любят как должно, а не как-нибудь: это понятно и неопасно. А у Селиверстова – какие-то корни исторические, кажется, даже русские, философия сложная – с этим лучше не связываться. А теперь уж вовсе легко закрыть тему – помер человек.

Кажется, я понимаю, с чего путешествующий российский обыватель, мало-мальски сколотивший личный капитал, предпочитает мотаться по заграницам. В китайской Санье, В Таиланде, Египте с Турцией и на всяких островах, вплоть до Карибских, запросто расслабиться и отвязаться. Только посматривай по сторонам, чтоб не изнасиловали и не кокнули ради разнообразия.

В России отдых для обывателя затруднителен. Такая страна: мёртвые деревни вдоль дороги, остовы взорванных и сверкающие купола вновь возведённых церквей, плавно и широко открывающиеся взору природные ландшафты, народ встречный-поперечный, старая книга, забытая неведомым постояльцем в остывшем гостиничном номере – всё заставляет думать. Думать, переживать. Для многих – занятие тяжёлое. Долго отучали. И теперь кто-то думает за нас, сильно стараясь, чтобы мы думали поменьше, а лучше – не думали бы вообще.

Сколько говорено, и сам повторял за другими не однажды: Бог, кого хочет наказать, лишает разума. Но вот глядишь на людей, и вдруг возникает подозрение, что Он ведь не случайно выбирает того, а не этого. Никого Господь не наказывает. Только спасает. Кто достоин. А недостойным предоставляет выбор – самим себя унизить, уничтожить, сгноить заживо. Или – бороться с собственными слабостями, грехами своими, молиться, заслуживать Божьего прощения. Господь один даёт человеку настоящую свободу. А все свободы, придуманные Божьими тварями, чётко помечены либо промыслом горним, либо диавольским искусом, что, в общем-то, определить не сильно затруднительно. Стоит лишь глаза разлепить и разглядеть при ясном свете совести, на что та и эта свобода употребляются. Бог или мамона. Точки отсчёта, первые и последние координаты добра и зла. Душа или пузо.

 

 

НАШИ ЗВЁЗДЫ И КРЕСТЫ

 

         …Наследного страданья чаша      …За всё, за всё придёт расплата,

            Ещё не выпита до дна.                   За дом отцовский на юру,

            Нас много, а Россия наша,              Где брата бросили на брата,

            Куда ни повернись, одна.                 Сестру толкнули на сестру.

 

                                               Я к небу вскидываю руки

                                               И, чуя трепетную высь,

                                               Готов на подвиги и муки,

                                               Лишь ты, держава, поднимись.

 

                                                           Валентин Сорокин

                                                           Расплата

 

Особое ли свойство псковской земли, или присутствие рядом умницы Курбатова, или всё, что он помог нам увидеть, о чём трепетно, с редкостным знанием и любовью рассказывал, вызволили из заповедных далей памяти многое, что казалось утраченным ею или сознательно отодвигалось по разным уважительным и не очень уважительным причинам.

Никогда не бывал в этом краю Отчизны, но в сознании с младых лет держалась мысль, связанная с событиями, абсолютность и важность которых ещё пару десятилетий назад ни у кого из наших людей не вызывали ни тени сомнения. Где-то здесь, под Нарвой и Псковом, в 1918 году случились первые бои Красной Армии. Для меня, хорошую часть жизни бывшего, как принято говорить, человеком в погонах, День Советской Армии и Военно-Морского Флота 23 февраля являлся если не самым главным, то самым близким, профессионально оправданным праздником. И не возникало вопроса: а что бы могли сказать о нём, как бы отнеслись к нему, допустим, Пересвет и Ослябя, суворовские чудо-богатыри, герои Бородина и Цусимы?.. Не только в этом празднике – во всей жизни, в общей картине мира, которая утверждалась будто бы на века, не было полноты, не было окончательной правды и справедливости для всех, кто имел, конечно, свою правду, отличную от нашей, но не меньше нас заслуживал справедливости. «Пролетарская» революция 1917 года вырвала из истории России множество страниц, вычеркнула имена героев, предала забвению дела поколений, которые любили Родину так же, как внуки и правнуки их, служили ей, отдавали жизнь за неё.

Ныне отмечается День защитника Отечества. Непривычный в изменившемся, не всеми принятом, обличье старый-новый праздник остался в календаре и по-своему дорог для тех, кто почитает его прежним, и для тех, кто признал перемену в нём. Но и теперь, реабилитированный перед святой памятью о ратной славе тысячелетней державы, праздник обнимает не всех, кому обязан принадлежать по праву. Новая революция на свой манер пересматривает список защитников Родины, опять переиначивая былое, вырывая уже другие страницы из отечественной истории – на этот раз истории советской эпохи. 23 Февраля официально узаконено в России, Белоруссии, на Украине, в Киргизии и Приднестровье. Но и здесь, особенно на Украине, множатся иные герои, с помпой отмечаются совсем другие даты.

В Усть-Каменогорске недалеко от бывшей четвёртой школы, где учились мы с Олегом Шелудько, к парку Кирова выходит старинная улочка, носящая имя Тулегена Тохтарова. В селе Бородино Тулеген, ворвавшись в штаб немецкой части, уничтожил пять вражеских офицеров. Посмертно отмечен званием Героя Советского Союза. День Советской Армии был праздником и в его честь. А День защитника Отечества, который стал российским и официально к Казахстану отношения не имеет? Такого вопроса не было, теперь он возник. В немалом числе возникли другие аналогичные вопросы, на которые сегодня нет ответа. Но они должны быть найдены, как бы трудно и долго не пришлось их искать.

Крест на Священном Холме под Изборском указывает нам дорогу. В его основании сошлись воедино земли святых подвижников, поэтов, полководцев, героев, мучеников, земли братских могил и монастырей. С Труворова городища и городища Кобыльева, от боевых костеров-башен древнего Пскова, из Выбут и Будников, от Святогорского монастыря в Михайловском, со станции Дно и из-под Великих Лук, от Ступинских высот и из-под псковской Черёхи, откуда ушла на Вторую чеченскую войну 6-я рота 2-го батальона 104-го гвардейского парашютно-десантного полка 76 гвардейский Псковской дивизии Воздушно-десантных войск. 90 десантников приняли неравный бой под Улус-Кертом, для 84 из них он стал последним, смертным боем. Священный Холм собрал, чтобы сберечь и навеки сохранить для будущей России память князя Трувора, зачинавшего с Рюриком и Синеусом Киево-Новгородскую Русь, великой княгини Ольги – святой Елены, её внука, крестителя Руси Владимира Красное Солнышко, святого князя Александра Невского, святого великомученика Николая II… Теперь здесь рядом с землей Александра Пушкина земля Александра Матросова, земля от стен Московского Кремля и со дна Ледовитого океана под Северным полюсом, здесь рядом и вместе скорбная и великая земля Пискаревского кладбища, горькая и неподсудная земля Сен-Женевьев де Буа…

Валентин Яковлевич предложил поклониться могилам псковских десантников. Не знаю, можно ли так назвать: это было молодое кладбище. Пять надгробий, пять памятников из чёрного мрамора –  наверное, того самого, который мы видели на Священном Холме.

Дождь уже прекратился. Мокрая брусчатка отражалась на мокром мраморе, придавая ему розоватый оттенок, словно изнутри камня едва заметно проступала кровь.

Они как живые смотрели прямо в глаза.

Гвардии майор Доставалов Александр Васильевич. Герой России. Гвардии подполковник Евтюхин Марк Николаевич. Герой России. Гвардии ефрейтор Лебедев Александр Владиславович. Герой России. Гвардии капитан Таланов Константин Геннадиевич. Кавалер Ордена Мужества. Гвардии рядовой Травин Михаил Витальевич. Кавалер Ордена Мужества. Гвардии младший сержант Швецов Владимир Александрович. Кавалер Ордена Мужества.

Они стояли в строю ровной, как по линеечке, шеренгой, прикрывая красное, наверное, гранитное знамя над обелиском, почему-то напомнившим пограничный знак. На фоне знамени скорбная пирамида с Гербом России, под ней чёткий прямоугольник постамента с золотыми строчками:  

Крылатая пехота не вышла из огня…

Прости, 6-я рота, Россию и меня.

Погибшая, бессмертной ты стала наяву

В бою под Улус-Кертом,

Как в битве за Москву.

Прощай, 6-я рота, ушедшая в века,

Бессмертная пехота небесного полка.

         Я узнал автора, хотя читал это впервые. Валентин Яковлевич подтвердил:

         – Да, Виктор Верстаков.

         Валентин Яковлевич с теплотой назвал имя моего друга. Мы очень редко видимся с Глебычем, от последней встречи прошло много лет. Но, не стыдясь пафоса, скажу – он всегда со мной. Офицер, коммунист, Виктор Верстаков первый в нашей поэзии неожиданно и твёрдо соединил, казалось, несоединимое:

                            Отчего же, скорбя над пустыней,

                            Небеса высоки и чисты?

                            Для чего же всё зримее ныне

                            Наши звёзды и наши кресты?

         «Наши звёзды и наши кресты». Вспоминается часто. Бывает, в самых неожиданных обстоятельствах. Но всегда к месту. Потому что многое объясняет в нашем давнем и недавнем прошлом и многое, если не всё, предопределяет в будущем.

         На усть-каменогорском погосте, у могилы мамы, к которой прихожу всякий раз, бывая на родине, вспоминаю Верстакова. Там большое кладбище поделено между русскими и казахами. Единый, как все мы знали, советский народ, но над могилами одних – звёзды, а над могилами других – полумесяц. Выходит, мусульмане и в советское время сохранили его, а славяне остались без креста. Мысль эту, сильно меня удивившую, подсказал Глебыч. Она не даёт покоя, вызывая много разных вопросов, на которые, я теперь в этом уверен, есть только один ответ. В стихах полковника Верстакова он звучит так:

                            Помолись за Россию,

За всевечную её правоту,

                            Лишь бы мы огней не гасили,

                            И звезде служа, и Кресту.

                  

 

И НА ТИХОМ ОКЕАНЕ…

 

Из крови, пролитой в боях,

Из праха обращённых в прах,

Из мук казнённых поколений,

Из душ, крестившихся в крови,

Из ненавидящей любви,

Из преступлений, исступлений –

Возникнет праведная Русь…

 

Максимилиан Волошин

Заклинание

1919 г.

           

Священный Холм русской славы и мученической истории под Крестом прощения и единства не отпускал от себя, тревожил душу, призывал к делу, которое уже понималось как самое необходимое и спасительное для России.

Я вернулся во Владивосток, храня в душе слова Валентина Яковлевича: «…однажды в русском сердце не могла не родиться мысль выйти из порочного круга красных и белых, левых и правых правд и попытаться услышать их единым русским сердцем, дать им простить друг друга в усталой и много понявшей душе, чтобы начать жить мудрее и целостнее – не с новой страницы, а с новым сознанием любви и надежды на новый выход из минувшего, на новый, не хоженый, но только в русской душе и могущий родиться путь.

Крест должен был встать как человек в дверях истории, раскинув руки, чтобы каждый увидел, что далее уже нельзя человек на человека, правда на правду, потому что есть Истина, и она есть Любовь и Единство».

Начатое на псковской земле требовало продолжения на земле дальневосточной. Валентин Яковлевич живо и сразу откликнулся: «Мысль ваша о Кресте хороша, если бы они, правда, встали по краям Отечества на западе и востоке, раскинув руки, то, глядишь, мы бы ещё подержались. Будете слать нам свои земли, мы вам свои – и опять матушка Россия станет целой».

В начале было Слово, и выходило, что и теперь надо начать с него. Статью «Сим победим» напечатали газета «Завтра», журналы «Переправа» и «Сихотэ-Алинь», ежемесячник «Литературный меридиан», интернет-журнал «Молоко» и сайт «Славянство». Подписчики «Литературного меридиана» начали присылать деньги на возведение Холма и Креста в Приморье.

Наверное, есть смысл заглянуть в текст «Сим победим».

«Русский остров, Поспеловский форт недалеко от мыса Поспелова и одноимённого посёлочка. Форт не виден ни с моря, ни с суши... Стены и своды царских бетонных казематов открываются путнику внезапно за поворотом лесной дороги. И тут уже нельзя не восхититься их мощью и сохранностью, нельзя не подивиться их сдержанной красоте и неожиданному изяществу, с которым они вписаны в естественный природный ландшафт. Отсюда широко, до самого горизонта, на три стороны открывается море, и как на ладони предстают бухты и прибрежные районы Владивостока. Если здесь поднять Крест, он будет виден на всём протяжении залива Босфор Восточный, на выходе из Золотого Рога, с полуострова Шкота, с мыса Эгершельд, с мыса Чуркина, с высот в центре Приморской столицы, с акватории Уссурийского залива.

На Поспелове сейчас «стройка века» – Русский остров готовят к Азиатско-тихоокеанскому экономическому саммиту. При расчистке площадки под современный причал взорвали прибрежные скалы. На самой высокой из них стоял памятник

Любившим Россию и покинувшим её

в память о трагическом исходе в октябре 1922 года.

25 октября, когда во Владивосток входила 5-я армия Иеронима Уборевича, от Русского острова отчалили корабли Сибирской военной флотилии под командованием контр-адмирала Г.К. Старка. Их было 25. С экипажами на борту – кадеты, мальчишки, не участвовавшие в боях Гражданской войны, но без вины рассеянные по свету и пропавшие для России…

         Священный Холм должен вобрать в себя имена кораблей и людей, связанных с Русским островом, с Владивостоком, достойных живой памяти. Их много, и кораблей, и людей, их очень много прошло через Владивосток – город воинской славы, через Русский остров, остров-гарнизон, остров-защитник, остров-легенду… Михаил Паникаха, живым факелом бросившийся под танк в Сталинграде, не помешает Лавру Корнилову, в своё время жившему на улице Экипажной… Найдётся меж них место и Сергею Лазо, который здесь, на этом острове, сказал слова, когда-то известные всем нашим школьникам: «Вот за эту русскую землю, на которой я сейчас стою, мы умрём, но не отдадим её никому»…

         И земли найдётся довольно. Той, что сама не забудет и нам напомнит первопроходцев Ермака Тимофеевича и Ерофея Хабарова, адмиралов Геннадия Невельского и Степана Макарова, учёного и писателя Владимира Арсеньева, пограничника Никиту Карацупу, лётчицу Полину Осипенко и её боевых подруг… Из зауральских скитов и острогов, с Московского кандального тракта, из глубины сибирских руд, из Спасска и Волочаевки… Из Петропавловска-Камчатского, под командованием адмирала Василия Завойко (на постаменте его памятника стоит ныне Сергей Лазо) отразившего в 1854 году натиск англо-французской эскадры… С трагической Колымы, с героического Хасана, с пограничных застав имени Ивана Стрельникова и Демократа Леонова, из Комсомольска и Находки, с БАМа и Братска… К месту придётся земля с Бородинского поля, с братских могил Подмосковья, где в 1941 году вступили в бой морские стрелковые бригады с Дальнего Востока. А были ещё Порт-Артур и Чемульпо, Халхин-Гол и Корея, Сейсин и Шумшу… В Чугуевке прошли молодые годы Александра Фадеева, в Гродеково последний час встретил Арсений Несмелов…

Земля эта ждёт нас, чтобы мы собрали её снова, а уж она за нас постоит».

Приведённый фрагмент статьи «Сим победим» (здесь чуть-чуть отредактированный) был тем, ради чего она писалась. Отклики на неё показали, сколь опасно непримиримо расколото сознание народа, покрашенного в красный и белый цвета, разведённого по разные стороны баррикад. Критики не особенно утруждали аргументацией своего взгляда, как правило, категоричного и нередко выраженного в грубом, а то и оскорбительном тоне. «Давайте примирим насильника и жертву. Какие-то сопли, и неужели непонятно, что Красная площадь может быть только одна?» В том-то и дело, что ОДНА. Но к кому, к насильникам или жертвам, автор этого (не самого резкого) высказывания отнесёт, допустим, Андрея Януарьевича Вышинского, Розалию Соломоновну Залкинд, Льва Захаровича Мехлиса? Как он воспринимает соседство Андрея Александровича Жданова и, к примеру, Константина Константиновича Рокоссовского? Что он может сказать по поводу участившихся в новое время уничижительных выпадов против Юрия Алексеевича Гагарина и Георгия Константиновича Жукова? Это ведь всё – Красная площадь.

Выбор у нас невеликий. Признать героическое и трагическое, непостижимо противоречивое прошлое таким, какое оно есть, и, если сами не способны, оставить его исследование объективным историкам будущего, без злобы и братоубийства заново отстраивая порушенный общий дом. Либо продолжить прошлое в себе и получить на месте вожделенного, невзращённого отцами и дедами сада светлой жизни тот до боли  знакомый лес, который рубят, не замечая летящих во все стороны щепок.

В стане противников национального-межнационального мира собрался народ разный. Есть искренне заблуждающиеся, не разобравшиеся в том, что произошло с Россией в XXвеке и происходит сегодня. Есть – сознательные, прекрасно всё понимающие, но видящие какой-то свой интерес именно в том, чтобы заблуждающиеся заблуждались и дальше. Не знаю, к какой категории следует отнести, к примеру, Леонида Гозмана, честно и прямо заявившего на всю страну по самому центральному телевидению, что он, Гозман, боится русского народа и православия и считает, что приоритеты эти привели к разрушению России и потом – Советского Союза. Не тот ли это случай, когда говорят: валит с больной головы на здоровую?

Публикация «Сим победим» собрала единомышленников больше, чем несогласных. В отличие от последних, они не метали громы и молнии, а размышляли. «Как примирить Российскую Империю, Советскую Россию и современную Российскую Федерацию?! Мне приходилось побывать почти во всех местах Руси, о которых пишет автор. Действительно, от Пскова до Владивостока – истинно русская земля... Псковская земля, Себежский район, тысячи озёр, температура зимой не ниже 20-ти, летом – не выше 30-ти. Идеальное место для проживания русичей, но народу тут уже нет. Среднее село состоит из 10-ти хат, а крупное село из 20-ти хат. И это результат политики всего 20-го века! А Приморье, Владивосток, уникальное природное место, кладезь всех лекарственных деревьев, кустарников и растений! Вот почему важно примирить "Чапаева" с "Колчаком". Но атеисты делают всё, чтоб продолжить разрушать Святую Русь...»

Прислушаемся к родному языку, которому научили отец и мать. Сколько раз за день мы говорим: «Спасибо»? Спаси Бог. Как часто, не замечая того, восклицаем: «Упаси Боже!», «Бог в помощь», «Не дай Бог!» Целый атеистический век не отучил нас от этих слов.

Вспомним великого Александра Васильевича Суворова, названного при жизни «русским Архистратигом». Его слова: «Помилуй Бог, мы русские!» «Мы русские, с нами Бог!» Он не вступал в бой без молитвы. Учил солдат: «Всё начинайте с благо­словения Божия и до издыхания будьте верны государю и Отечеству»,«Солдату надлежит быть здорову, храбру, твёрду, решиму, правдиву, благочестиву. Молись Богу! от Него победа. Чудо богатыри, Бог нас водит, Он нам генерал.» В поместной церковенке каждый день с утра первое обязательное дело – молитва. Одну такую домашнюю церковь при Советской власти сломали, как «не представляющую исторической ценности», на иные, помнящие уникального военного гения всех времён и народов, не могут ныне сыскать средств для реставрации.

Прочитаем первейших наших писателей и философов: позднего Александра Пушкина, Фёдора Достоевского, Василия Розанова, Ивана Ильина, Павла Флоренского…

А вот Константин Симонов – советский писатель, которому благоволил сам Сталин:

Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,

Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: – Господь вас спаси!-
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.

Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,

Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих…

 

Задумаемся и над знаковым фактом истории: вождь воинственно атеистической страны Иосиф Виссарионович Сталин в тяжелейший час Отечества возвращает Русской православной церкви Патриарха…

Вопрос веры в России – это вопрос жизни. Разноязыкой, многоплемённой стране необходима великая надёжная скрепа. Тысячу лет ею было православие – по той простой причине, что православный народ обладает уникальной, близкой к самоотречению, даже самопожертвованию, веротерпимостью, способностью жить в ладу и с финном, и с «ныне диким тунгусом», и с «другом степей калмыком».

Почему же вера, не позволяющая никого неволить, не склонная к насильственному мессианству, вызывает у хороших вроде бы людей неприятие вплоть до неприкрытой злобы и почти зоологической ненависти?

«Агрессия бездуховности обступает нас со всех сторон, – пишет Александр Михайлов. –Она воинственна и всепроникающа… Наша история, особенно –начиная с 1917 года, искажена настолько, что мы до сих пор…прийти в себя не можем. Медленно, постепенно уничтожалось и осквернялось наше прошлое...Всостоянии полного душевного ослепления единоверный народ, убивая друг друга, становится в итоге народом-самоубийцей…Нас хотят превратить в манкуртов –в людей, лишённых памяти, а значит –лишённых воли к сопротивлению. В духовных уродов, в людей без истории, без прошлого, без чувства меры, без чувства стыда…

Западному капиталу, нашим приватизационным олигархам нужна Россия,чтобы беспрепятственно её дробить и обирать дальше…Русский человек будет препятствовать её дроблению и разрушению лишь до тех пор, пока он помнит, что он –русский. Им надо, чтобы мы забыли всё своё…

Нацию можно считать умершей, когда в ней не остаётся человека, способного отстаивать свой народ всегда и везде ценою собственной жизни. Нет такого человека в народе –всё: нет народа... Самый страшный и гибельный для России это внутренний враг. Внешнего она всегда одолевать умела –в открытом бою Россия сильна и непобедима! А вот против внутреннего исторически не защищена: внутреннего, по бесконечной доверчивости своей, она не распознавала и не распознаёт…

Бороться за веру необходимо, особенно сейчас, когда огромное количество эмиссаров хлынуло со всего мира с одной общей целью –разъединить русских, разрушить православие.

…Вхрамах наших душ начинается служение душевное. Служение Богу и России».

Книга подлинно народного артиста Александра Михайлова вышла двумя изданиями и сразу разошлась, став раритетом. Но разве сказали о ней хоть полслова наши электронные и прочие «СМИ»? Так же как о Холме и Кресте под Изборском…

Дальний Восток справедливо называется дальним. После крещения Руси православный народ шёл к Великому океану более восьми столетий. В XXвеке Гражданская война, начавшись здесь и там одновременно, закончилась в европейской России в 1920-м, а наши края два года после этого истекали кровью. Вторая мировая завершилась в Берлине в мае 1945-го, когда до победы на Дальнем Востоке ещё оставалось без нескольких дней четыре месяца.

Дни славянской культуры и письменности, организованные в Мурманске в 1986-м, на тихоокеанском берегу Отечества стали утверждаться восемнадцать лет спустя…

К средине 2012 года небывалый мост протянется над бухтой Золотой Рог и дальше через ещё один мост над проливом Босфор Восточный соединит материковый Владивосток прямохонько с Русским островом. В том самом месте, от которого рукой подать до Поспеловского форта…

О сооружении моста над проливом до недавнего времени и разговоров не возникало. А мост через бухту рисовали на открытках ещё при царе Николае. Сто лет для одних он был романтической мечтой, другим казался полным бредом. И вот – я вижу его из окна своей лоджии: распахнутые веерами ванты, крыльями взметнувшиеся вверх пилоны, изящные, кажущиеся невесомыми, проёмы, из-под которых вот-вот уберут временные строительные опоры…

И верится, что Священному Холму и Кресту на Дальнем Востоке сто лет ждать не придётся.