Проведенный черносотенными идеологами анализ причин революции показывал, что устои самодержавия и традиционного общества были поколеблены растущим безверием населения и особенно образованной его части. По их мнению, благодатной почвой для распространения различных секулярных направлений общественной мысли (либерализм и социализм) стал отход от православия, которое захватило, по выражению монархической прессы, «столь громадное число образованных русских людей, да и не только образованных.»59. Революция казалась крайне правым лишь симптомом глубокой болезни общества и карой Божьей за колебания русского народа в вере: «.Господь за такое наше отношение к вере опускает в нашем Отечестве совершаться величайшим бедствиям, в том числе и гонениям на святую веру, к которой мы стали так равнодушны»60. Нравственное состояние российского общества черносотенцы оценивали как «шатание всех мировоззрений, время смуты в умах и сердцах русских людей.»61.
Вопрос спасения самодержавной монархии, ценностей традиционного общества и самого русского народа для край-
112
не правых идеологов напрямую был связан с укреплением религиозно-нравственных основ. Черносотенцы исходили из убеждения, что аутентичность русского народа будет сохраняться до тех пор, пока Русская православная церковь сохраняет доминирующие позиции в духовной сфере страны, при утрате которых наступит неизбежный конец самодержавию, а затем и разложение народа из коллективистско-соборной общности в массу не связанных друг с другом общим миропониманием атомизированных индивидов. Русский народ и его духовность, по мнению крайне правых, могли сохраниться только в рамках сильной авторитарно-идеократической системы властиустроения. В связи с этим черносотенцы предлагали реализовать следующую систему практических мер: восстановление первенства РПЦ и нейтрализация любых попыток подрыва ее доминирующего статуса.
В послереволюционное время крайне правое движение, возникшее как реакция на угрозу традиционным устоям, позиционировало себя как единственная политическая сила, вставшая на защиту первенствующего положения РПЦ, противопоставив секулярному вызову православные духовные принципы. В распространенном в мае 1912 г. предвыборном воззвании Союза Михаила Архангела указывалось, что пришла пора возвращать церкви долги: «Православная церковь всегда была заступницею за истинные нужды народные и в то же время неусыпно, особенно в годины бедствий, стояла на страже величия государства Российского и неприкосновенности царской власти»62.
Защита православия была внесена в программы всех без исключения правомонархических организаций. В утвержденной в апреле 1907 г. программе Союза русских рабочих людей в концентрированном виде была выражена разделяемая всем крайне правым лагерем позиция: «.„неуклонно... поддерживать искреннюю веру и церковь Православную; .защищать церковь и все ей принадлежащее от посягательств ее врагов»63.
113
В многочисленных решениях съездов подробно прописывался комплекс мер по усилению влияния РПЦ в обществе, созданию православных братств, учреждению издательств, выпуску историко-религиозной литературы.
Требование первенства православия проистекало из базисного положения русского консерватизма о православном характере Российского государства и его историческом союзе с РПЦ. Определяя необходимый статус церкви, идеологи черной сотни употребляли термин «первенство», реже — «господство». Последний термин был более распространен в лексиконе националистов, которые утверждали доминирование православия над другими конфессиями. В лексикон крайне правых он вошел благодаря Александру III, сформулировавшему символ веры традиционалистов: «Православной вере — господство, каждой вере — почитание; русской народности подобает все-объединяющая и всеподчиняющая сила, но каждой народности да будет свобода во всем, что этому объединению и этому подчинению не препятствует».
Содержательная разница между первенством (первый среди равных) и господством все-таки была. Впрочем, для черносотенных идеологов, не склонных к глубокому анализу политической терминологии, отличие между двумя понятиями было нивелировано. Поэтому в их программных документах на равных применялись оба понятия. В совместном обращении Русского собрания, СРН и Партии правового порядка, относящегося к началу 1907 г., заявлялось: «Мы будем стремиться, чтобы при свободе всех инославных вероисповеданий, наша народная православная вера, обязательно исповедуемая и нашими государями, оставалась первенствующею»64. При этом в ноябре 1905 г. в обращении того же Русского собрания применялась иная терминология: «Православная церковь должна сохранить в России господствующее положение»65. Нередко в черносотенных документах употреблялись и оба термина сразу: «Первенствующая и господствующая в Российской им-
114
перии вера есть христианская, православная, католическая восточного исповедания»66, — говорилось в основных положениях Народных монархических союзов, разработанных председателем Астраханской народной монархической партии Н. Н. Тихановичем-Савицким в мае 1916 г.
В контексте консервативных взглядов первенствующее положение православия аргументировалось обеспечением им единого духовно-идеологического пространства многонациональной империи, что обуславливало в идейных воззрениях правомонархистов его «державную» характеристику. Параллельно с этим крайне правые трактовали православие как «национальную» религию, являвшуюся источником ментальности русского народа и носительницей самодержавно-государственных начал.
Сохранение первенствующего статуса РПЦ и недопустимость отделения ее от государства в правомонархической идеологии базировалась на константах социальной философии консерватизма. В отличие от либерализма проблема государственного принуждения в данной сфере и свободы личного предпочтения подданного империи снималась не только за счет религиозного фактора67, но и исходя из концепций органицизма и самобытного развития общества. В пылу политической борьбы государственные статус и привилегии Русской Православной церкви обосновывались черносотенными идеологами как религиозными аргументами, так и политическими.
Во-первых, единство русского государства и РПЦ базировалось на иррациональном утверждении, являвшемся предметом веры о том, что православие есть истина. Русский народ исповедовал не просто христианство, а православие, которому давалось определение как «единой истинной, апостольской и отеческой церкви»68. В постановлениях состоявшегося в сентябре 1909 г. в Москве Монархического съезда русских людей подчеркивалось, что первенство и господство Православной церкви зиждется не только из-за признания этого государ-
115
ством и принадлежности к ней государя императора и русского народа, но в силу того, что «Православная вера и церковь есть Вселенская, Божественная и единая непреложная истина Христова над всеми религиозными лжеучениями»69.
Во-вторых, православие являлось национальной религией создателя государства — всего русского народа во главе с государем императором. Исключительное положение право-славия мотивировалось тем, что «народ русский, в подавляющем большинстве, православный.»70. В различных вариациях данное положение было зафиксировано в других документах черносотенных организаций. «Признавая веру православную (без различия старого и нового обряда), исповедуемую всем коренным русским населением, господствующею в России.» — заявлялось в обращении СРН, распространенном в 1906 г.71; «Союз признает веру православную, исповедуемую всем коренным русским населением, основою русской жизни, господствующею в России.» — декларировалось в избирательной программе, принятой в сентябре 1906 г. I Всероссийским съездом уполномоченных отделов СРН72.
В-третьих, первенствующий и государственный статус православия основывался на признании его «основой русской жизни» и роли в формировании менталитета народа. Православие есть «целое мировоззрение, веками воспитанное, народом воспринятое в свою душу, как родное, как единое истинное, как основа его жизни, и это мировоззрение закон народа должен не только охранять, но и воспитывать в сынах народа, если хочет быть родным народу, священным для него», — писала монархическая пресса73.
Привилегированный статус православия в государстве правомонархистами объяснялся его особым значением в жизни русского народа, дававшим силы переносить выпадавшие на долю страны тяготы. Они подчеркивали, что православие выражает «дух народа, это его святыня, перед чем он преклоняется, что он кладет в основу своей политической,
116
общественной и семейной жизни.»74. Православие сыграло огромную роль в формировании, воспитании и сохранении русского народа, став его духовным стержнем. Это наиболее проявилось в тяжелые для страны времена. По заявлению состоявшегося в 1909 г. в Москве Монархического съезда, православие «создало сущность русской национальности, всегда являлось единственно прочным и жизнетворным началом во времена общерусских бедствий (монгольское иго, борьба со шведами, ливонцами, поляками, в Смутное время, во времена Отечественной войны)»75.
В-четвертых, в вопросе сохранения первенствующих позиций православной церкви, недопущения отделения церкви от государства и свободы вероисповеданий был еще один важный аспект — проблема сохранения самодержавия. Крайне правые выдвинули тезис о неразрывной связи православия с Русской государственностью как важнейшем условии ее существования76. Для сохранения самодержавной монархии необходимо главное историческое условие — православность социума и господство христианского (православного) мировоззрения. Для черносотенцев монархия не являлась извне принесенной формой правления, а возникла как результат христианского воспитания народа77, в ходе которого был сформирован особый принцип властипонимания, сфокусированный в идее «царя-батюшки».
Ключевой вопрос сохранения самодержавия для черносотенцев состоял в удержании первенствующих позиций РПЦ, выступавшей идеологическим фундаментом самодержав-но-государственных начал и обеспечивавшей духовно-идеологическую цельность государства. «Русская Православная церковь приобрела национальный характер и вместе с тем дала особую окраску русской государственной власти. И немудрено, ибо русское самодержавие народилось и выросло под церковным благословением», — утверждал в своей речи на собрании монархистов студент-академист Б. Надеждин78.
117
Положение о том, что православие составляло идеологическую опору самодержавия, не являлось тайной за семью печатями и для левого лагеря, который, по мнению черносотенцев, в попытках разрушения монархии сделал упор на дискредитацию РПЦ в массовом сознании. Таким образом, вопрос спасения православной монархии и всего традиционного мироустройства требовал восстановления и укрепления позиций РПЦ, иначе говоря, ее первенства.
В контексте правомонархической доктрины требование первенства православной веры подразумевало под собой восстановление утраченных в результате петровских реформ позиций и придание церкви верховного значения в государственных делах: «...Голос ее должен быть выслушиваем законодательною властью, как было встарь, в величайших государственных вопросах», — говорилось в обращении Русского собрания, датированном ноябрем 1905 г.79 Данное положение было неоднократно подтверждено в других документах право-монархических организаций, в частности, в объединенной избирательной программе Союза русского народа на выборах в I и II Думу80. С одной стороны, задача максимум состояла в восстановлении «русской православной монархии», существовавшей до петровских реформ, и возвращение к естественным и самобытным формам русской жизни. С другой, — задача минимум сводилась к восстановлению охранительно-защитительной функции церкви, преодолению пагубности чуждого духовного влияния и созданию надежного идеологического заслона на пути проникновения в социальную структуру общества секулярных идей и концепций.
Черносотенцы утверждали, что явление космополитической бюрократии, либеральных и революционных партий было бы невозможно при наличии мощной церковной организации РПЦ во главе с патриархом, игравших роль предохранительного клапана от секуляризма, создававшего почву для проникновения с Запада вредных идеологических воз
118
действий. Низведший церковь до одного из правительственных министерств петровский абсолютизм, по их мнению, разрушил иммунную систему государства и открыл пути для инфицирования традиционного русского общества опасными идеями. «В XVIII в. государственная власть, в лице Петра Первого, значительно ослабила церковное влияние на государственную жизнь не к своей пользе. Правда, министерство духовных дел удобнее сильного своим нравственным авторитетом патриарха. Но в трудную минуту от стоящих во главе такого управления лиц, хотя бы и духовного сана, едва ли можно было ожидать чего-либо большего обычной чиновничьей угодливости и исполнительности»,— заявляли крайне правые публицисты81.
Необходимость восстановления охранительной функции православия, по мнению русских консерваторов и правомонархистов, особенно актуализировалась в начале XX в. в контексте модернизационных процессов, приводивших к разрушению ценностей традиционного общества и психологической трансформации сознания населения82. Исходя из консервативных представлений о социальной роли государства, крайне правые настаивали на выполнении властью своих охранительных функций, связанных с защитой духовной сферы общества от различных идеологических соблазнов, исходивших из либерального и революционного лагерей. Допущенные Манифестом 17 октября уступки врагам не-ограниченной монархии могли, по мнению черносотенной прессы, привести к катастрофическим последствиям. «Свобода слова и печати привела к тому, что все наше родное, дорогое уничтожается, все русское безнаказанно оскорбляется. Свобода союзов вылилась в свободу союзов злонамеренных людей, ведущих свою разрушительную против государства и общества работу под видом разных обществ. Благодаря свободе личности, эгоизм и самолюбие возросли до небывалых размеров. А свобода действий, как логическое последствие
119
всех предыдущих свобод, превратилась в свободу насилия над жизнью и имуществом ближних. Свобода обратилась в рабство греху!», — возмущалась черносотенная газета «Земщина»83.
Реализация патерналистской роли государства и церкви должна была, по предложению правомонархистов, реализовываться жесткими репрессивными мерами. «Но в нашей обширной России, при разбросанности селений, при недостатке достаточно подготовленных пастырей, при невежестве в учении веры нашего простого народа, при любви его ко всему, что говорит о спасении души, о вечности, при убеждении его, наконец, что все, что законом дозволено, то не грешно, закон должен строго запретить всякую пропаганду ересей...», — требовало «Русское знамя»84. Черносотенцы применяли аргументы из эмоциональной сферы. Лишенный патриархальной опеки государства и церкви, оставшись один на один с ловкими сектантскими и католическими миссионерами, народ подвергнется агрессивной пропаганде: «И вот их станут совращать. Что же: ужели не жаль этих погибающих?»
Восстановление защитительно-охранительной функции церкви предусматривалось черносотенцами посредством реализации четырех мер.
Во-первых, восстановление патриаршества и созыв для этих целей Поместного собора. «В настоящее время, когда сама церковь Православная, в особенности с тех пор, как объявлена свобода вероисповеданий, обуреваема многочисленными врагами, желателен скорейший созыв Поместного собора и восстановление исторической власти всероссийского патриарха», — говорилось в распространенном в мае 1912 г. предвыборном воззвании Союза Михаила Архангела85.
Во-вторых, нейтрализация влияния и запрет на вмешательство во внутренние дела церкви государственной бюрократии. В целях реализации первенства РПЦ состоявшийся
120
в сентябре 1909 г. в Москве Монархический съезд поставил вопрос об ограничении влияния светских властей на внутреннюю жизнь церкви и ее решения. Черносотенцы потребовали, чтобы представитель государя императора в Св. Синоде в служебном положении и своих решениях был независим от Совета министров, чей состав и политика находились, с их точки зрения, под сильным влиянием «разноверных, а частью и безверных членов Государственной думы и Государственного совета, а был защитником исключительно интересов церкви в высших государственных учреждениях»86.
В-третьих, внутреннее оздоровление церковной организации посредством избавления от священников, зараженных «крамольными» идеями. Критикуя участие духовенства в де-ятельности оппозиционных партий, черносотенная пресса не стеснялась в красках, описывая жуткую картину нравственного падения части священства: «.видим в митрополиях и епархиях этих пастырей, мечети, капища и сатанинские мессы»; «...патентованные служители Православной церкви попустительствуют позорнейшему издевательству баптистов над православием, или заводят в древлепочитаемых монастырях московских хоры певиц под своим авторитетным покро-вительством»87. Церковь призывалась заняться самоочищением от неблагонадежных элементов: «...если высшая духовная власть будет строго следить за проявлениями пастырей и удалять недостойных, то русская церковь окрепнет.»88.
Критерием оздоровления РПЦ должна была стать всемерная поддержка ею правомонархических организаций. Крайне правые напоминали, что сама принадлежность к православному священству должна была определять их монархические взгляды: «Священник, не стоящий за православие, не укрепляющий самодержавия и не служащий благу православного русского народа, не может стоять у престола Божия; он должен быть низвержен из сана по учению нашей православной веры»; «.оно должно твердо стоять за православие и защищать свою
121
паству от совращения во всякие секты. стоять твердо за самодержавие. Пастырь должен быть примером для своей паствы в исполнении требований православной веры. Церковные каноны и постановления Вселенских соборов должны в точности исполняться пастырями: не иметь общения с еретиками и не принимать к себе в дом кто идет против Христа»89.
В-четвертых, усиление влияния церкви во внутриполитической жизни государства. Состоявшийся в сентябре 1909 г. в Москве Монархический съезд принял широкий пакет постановлений по церковным и вероисповедальным вопросам, касавшимся конкретизации места и роли РПЦ в структуре государства, оптимизации ее внутреннего устройства и управления. Предлагалось реализовать систему мер по усилению активности РПЦ, в частности, по противодействию сектантству и беспрепятственной миссионерской деятельности и публичной проповеди на всей территории Российской империи90.
Практическая реализация первенства РПЦ включала фиксацию и максимальное развитие в правовом поле установленных преимуществ Православной церкви. Законодательные нововведения по делам веры и церкви должны были соответствовать положениям Основных Законов империи о государственном статусе православной веры и запрете на проведение инославными конфессиями миссионерской работы. Черносотенцы считали, что базовые положения российского законодательства следует оставить неизменными, т. к. их вполне устраивало существовавшее положение: «До сего времени, по нашим законам, только Православная церковь имеет право в России распространять свободно свое вероучение; другим же вероисповеданиям сего права не предоставлено»91.
Идея первенства РПЦ не была нова. Необходимость защиты РПЦ была признана самим государством и юридически подтверждена в ст. 64 Основных Законов Российской империи. «Император яко христианский государь есть Верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры и блю-
122
ститель правоверия и всякого церкви святой благочиния..»; «Русские люди не новшества просят, а лишь исполнения Основных Законов, кои подлежат изменению только по царскому почину. Основные Законы говорят о церкви Православной как о первенствующей и главенствующей. Ее же ныне пытаются развенчать со всех сторон. Да не будет сего», — говорилось в решениях состоявшегося в ноябре—декабре 1911 г. в Москве Всероссийского съезда СРН92.
В связи с тем, что для националистов религиозный фактор не имел решающего значения (в отличие от понятия «нация»), это определило их расхождение с черносотенцами по вопросу статуса РПЦ в государстве. Отношения между двумя движениями серьезно накалились в связи с попытками правительства Столыпина провести в Госдуме законопроект о свободном переходе из православного вероисповедания в инославные конфессии. 25 мая 1909 г. при поддержке фракции националистов Дума приняла законопроект о свободном переходе из православия и одобрении внеисповедального состояния. В этом черносотенцы увидели нарушение первенствующего положения РПЦ, умаление ее статуса, нивелирование ее исторической роли и узаконение равноправности с нехристианскими конфессиями. На страницах черносотенной прессы последовали заявления о предательстве правительством Столыпина национальных интересов: «Необычайно грустное впечатление произвела декларация правительства по вероисповедальному вопросу. Не хочется верить, что она исходит от правительства Русского православного государства», — говорилось в газете «Русское знамя»93.
В подрыве идеологических основ государства были обвинены и представители оппозиционных партий думского большинства. «Обманули вас заправилы III Государственной думы, с г. Гучковым во главе, ратовавшие как будто бы за русские интересы, а в действительности добивавшиеся в Государственной думе, при поддержке инородцев и жидовских став
123
ленников, уравнения православной веры с идолопоклонством и жидовской верой» — говорилось в обращении Центрального предвыборного комитета правых к крестьянам94. Либеральный принцип «равнодушия» государства к православию проявился, когда правительство отвергло требование церкви установить в законодательстве сорокадневный пост для увещевания отпадающих от нее: «Доказательством провозглашения в туманных хотя, для начала, выражениях принципа отделения церкви от государства служит и указание Столыпина, что государству никакого дела нет до требований церкви»95.
Для черносотенцев уравнение православия с извечным его врагом католичеством фактически означало потерю Россией статуса православной державы, что подводило итог многовековому противостоянию: «Можно представить себе теперь всю радость врагов нашего православия. Католичество победило! Не менее радуются жиды, мусульмане и язычество. Важна лишь брешь. Трещина в устое сделана. Всего только пять лет тому назад нельзя было себе представить, чтобы православие в России было унижено до одинакового положения с расколом, католичеством и лютеранством — ныне это сделано». По мнению правомонархистов, вероисповедательное безразличие открывало широкий доступ национальным меньшинствам к аппарату управления, который мог грозить ослаблением «величайшего государства в мире — Православной России»96. Состоявшийся в ноябре—декабре 1911 г. в Москве Всероссийский съезд СРН слезно молил царя не утверждать решений, нарушающих главенствующие права РПЦ, а также «не допускать иноверцев обсуждать в Государственной думе вопросы, касающиеся православия»97.
В принятом законе черносотенцы увидели симптом будущей гибели, который был лишь первым шагом в деле отделения церкви от государства: «.это первая тропа, про-лагающая путь к иноверию для легчайшего доступа к православной государственной силе, это первая трещина к раз-
124
рушению величайшего государства в мире — Православной России»98. Лишение РПЦ ее статуса и минимизация ее влияния на общество, по их мнению, неизбежно привели бы к краху выполнявшего охранительную функцию русского народа самодержавия, а вслед за ним и полному перерождению русского народа в «Иванов, не помнящих родства».
Консервативная начинка черносотенной идеологии устанавливала зависимость продолжительности жизни народов и государств от твердости духовных основ, ослабление которых неизбежно приводило к распаду: «Все нации, изменившие своей религии, в деле политической жизни должны неминуемо идти по наклонной плоскости, к гибели.». В качестве доказательств приводились и исторические параллели: «Тому примером могут служить Египет, Вавилонское царство, Греческое государство, Римское государство», — сообщала газета «Русское знамя»99. Из современных правомонархистам государств наиболее близкой к своему смертному рубежу, по их мнению, была Франция: «... а в настоящее время Франция накануне политической смерти, что неминуемо постигнет все государства, раз они не останутся верны своей религии, не только с внешней стороны, но и по духу».
В целях сохранения первенствующих позиций РПЦ правомонархисты жестко выступали против двух обсуждаемых в обществе идей: отделения церкви от государства и свободы вероисповедания, которые они рассматривали как «дарование свободы для разорения господства православия»100. Желание введения свободы вероисповеданий объединило разнообразные политические силы — не только левые партии, но и политический центр, в том числе часть бюрократического аппарата. В рамках реализации основной функции консерватизма по защите христианской традиции черносотенцы сконцентрировали свои усилия на противодействии этим планам: «.все усилия верных сынов царя и Родины должны быть направлены на отвращение этих ударов, на защиту корня. Толь-
125
ко таким образом можно будет сохранить целостность всего дерева, только в этом одном залог спасения царского самодержавия и целостности родины»101.
Исходя из концепции органицизма и «естественного» происхождения общества, черносотенцы заявляли о невозможности произвольного переноса политического и социального опыта (в том числе и политических институтов) одних обществ и государств на чужеродную почву. Состоявшийся в сентябре 1909 г. в Москве Монархический съезд требовал, чтобы все законопроекты по делам веры и церкви строго хранили начертанные в Основных Законах начала «веротерпимости», а не проводили в религиозную жизнь государства западноевропейские начала «свободы совести», которые «повсюду неуклонно завершаются отделением государства от церкви, государственным атеизмом и гонением на религию»102.
С другой стороны, константы консервативного мировоззрения ограничивали возможности реформирования общественно-политической системы в соответствии с абстрактными теориями, имевшими искусственное происхождение: «Россия как носительница идеи совершеннейшей формы монархии, идеи православного царя, может и должна заимствовать, пере-нимать, усваивать и развивать все истины чистой науки. Но высшие государственные учреждения, через которые проявляется воля верховной власти, законы, формы обложения и все общественные учреждения, она должна развивать самобытно, строго сообразуясь с народным духом, так как нации и государства развиваются, крепнут и гибнут исключительно благодаря только своему государственному праву»103.
Столкновения по вопросу о свободе совести и о статусе Православной церкви демонстрировали два типа мировоззрения. Присущий черной сотне идейный консерватизм особенно отчетливо проявлялся при сопоставлении с соответствующими постулатами либерализма, лишавшего государство
126
трансцедентальной сущности как инструмента, предназначенного для реализации высших целей, связанных с Божьим Промыслом. В соответствии с православной традицией в вопросе государства крайне правые ставили в приоритет волю Всевышнего, из-за чего для них кощунственными представлялись либеральные идеи об общественном договоре, правах человека, свободе выбора, плюрализме мнений и т. д. Единство Русского государства и РПЦ базировалось на православной концепции государства, согласно которой основное его предназначение — исполнение заповедей Божьих, служение людям посредством принудительного обуздания зла. Согласно этой схеме представители власти назывались Божьими служителями (Рим. 13, 2—6).
Проводившееся черносотенцами в прессе сравнение трех основных форм правления — монархии, олигархии и демократии показывало, что цель спасения от греха легче всего до-стигается в союзе церкви и монархической власти во главе со специально подготовленным для этой миссии правителем — служителем Божьему замыслу. Такой наследственный царь, рукополагаемый и направляемый церковью, с одной стороны, сам независим от политической борьбы за власть, с другой стороны — освобождает и народ от искушения борьбы за нее. Не стесненный рамками избирательного срока, руководствуясь вечными критериями народного блага, православный царь в наибольшей степени способен обеспечить условия для духовного развития человека. Критикуя либеральные теории, идеологи черной сотни указывали, что через устранение христианства как высшего руководителя государства подрывается и личность человека, которая низводится до положения средства, орудия и даже жертвы на службе уже не данного Богом закона, а разным измышленным теориям, приносящим человека в жертву бесцельному прогрессу ради будущих поколений.
Если черносотенцы признавали приоритет дарованного Богом вечного и неизменного закона, то либералы и нацио-
127
налисты исходили из того, что государство само определяет политические, имущественные, гражданские и общеуголовные нормы, не считаясь с требованием церкви. Критикуя данный подход, крайне правые указывали на классовую ангажированность либерального государства, в котором имущие классы, не стесненные религиозными ограничениями, формируют законодательство, исходя из своих интересов в ущерб низшим слоям. В православном государстве законы направлены не на узаконение естественных отношений, а к самоисправлению подданных по идеям высшей правды и служения воле Божьей. Надклассовый характер православного монархического государства, по мнению крайне правых, обуславливался участием церкви в законотворчестве и доведении до власти веками выработанного опыта. «Церковь должна проникать собою все законодательство»; «Церковь всегда указывала гражданской власти, какие меры принять для скрепления русских граждан между собой.»; «Церковь имела право высказывать свои требования и указания, при этом государство не должно было пренебрегать мнением церкви», — указывала черносотенная пресса104. При этом монархисты делали существенное уточнение, позволявшее уйти от обвинений в клерикализме: «Но она должна быть лишь духом законов и вовсе не брать на себя, в свои руки самого управления государством». В этой связи представитель государственной власти выступал не обладателем всех прав человеческого общества, а носителем обязанностей общества по отношению к церкви, т. е. к делу Божьему на земле. Черносотенная пресса разъясняла: «Царь России есть царь православный, он же блюститель христианской церкви. Казалось бы, из этого следует вывод один: царь есть закон России; он же, следовательно, закон и в гражданских делах, касающихся церкви. Но так как царь есть только блюститель церкви, то, очевидно, в законодательстве, соприкасающимся с церковью, царь должен руководствоваться лишь ее святы-
128
ми указаниями. Государи российские так всегда и поступали. Поэтому все законодательство до последнего времени носило на себе следы внушения церкви, и потому только Россия расширила свои пределы, заняв шестую часть света»105.
Секулярные европейские концепции лишали государство идеократической сущности и наделяемого его церковью особой миссии. В свою очередь, церковь низводилась до одного из общественных институтов, не имевшего права претендовать на использование возможностей государства по выполнению своей функции и получение с его стороны поддержки. По существу, отчуждение государства от церкви приводило к разрыву с народом, так как его воззрения имели религиозную основу. Это в корне противоречило черносотенной доктрине, базировавшейся на консервативном постулате защиты христианской традиции. Получая от церкви духовное наполнение, государство выступало защитником православия: «Так должна веровать его государственная власть, потому что так верует его народ. Тут должны все либеральные, «всечеловеческие» соображения и теории быть отложены в сторону... И закон должен это делать не потому, что вера православная сама по себе нуждается в такой охране, а просто потому, что православие есть основа жизни русского народа, есть душа души народной, что православию обязан народ всеми теми сокровищами духа, которыми восхищались даже другие народы, — сокровищами, которым обязана Русь своим величием, духовною красой, своим единством, могуществом и без которых она — погибнет, исчезнет с лица земли.»106.
В отличие от черносотенцев, наделявших государство трансцендентальной сущностью, идеологи либерализма нередко исходили из парадигмального восприятия его как извечного ограничителя прав и свобод человека, источника принуждения, насилия и злоупотреблений над гражданами, что изначально закладывало негативное отношение к власти как таковой и стремление локализовать государственные зло-
129
употребления107. Отказывая государству в защитной функции по отношению к РПЦ, либералы волей-неволей выступали союзниками сектантских ересей: «Запретите уряднику препятствовать сектанту-проповеднику совращать православных простецов в какую-нибудь нелепую секту — наш либерал будет протестовать против миссионера или священника, который не может же не принимать мер против такого совращения. Уж такова душа у наших «либералов», что она только и дышит протестом»108.
Крайне правые указывали, что на деле реализация принципа свободы исповеданий приводила не к истинной свободе, а развязывала руки сектантам и прочим мошенникам от религии в борьбе за души людей: «Вот наши либералы, левые, коим претит святое православие, и добиваются всеми мерами, чтоб всем неправославным было предоставлено право свободно пропагандировать свое лжеучение, совращая православных в разные секты, особенно модные в последние годы, — штунду, баптизм, адвентизм и прочие немецкие ереси»109.
Исходя из определения русского народа по принадлежности к православной вере, вопрос его сохранения находился в духовной плоскости. Помимо распространения революционных по отношению к устоявшейся идеологии учений либерализма и социализма, другим угрозообразующим фактором православному мировоззрению русского народа, по мнению черносотенцев, стали неправославные конфессии. Крайне правые указывали, что принятие в 1909 г. закона о свободном переходе из православия в другую веру привело к небывалой для страны активизации сектантства, что, наряду с распространением секулярных учений либерализма и социализма, формировало дополнительную опасность для православного мировоззрения подданных. В 1911 г. ярославские черносотенцы вопрошали: «Чем объяснить ту дерзость, с которой еретики и сектанты, изрыгая открыто хулы на Святое православие,
130
свободно распространяют свое погибельное лжеучение среди русского народа»110.
Утверждая неготовность государства, РПЦ и самого православного народа жить в условиях режима свободы совести, правомонархическая пресса акцентировала внимание на негативных последствиях объявленных религиозных послаблений. Указывая на «воинствующий» и «злоупотребляющий терпимостью РПЦ» характер деятельности католической церкви, крайне правые прогнозировали в стране рост межнациональных и межконфессиональных конфликтов: «Что дала эта свобода Белоруссии? Прежний мир, прежние добрососедские отношения между православными и католиками отошли в область преданий. Взамен пышно расцветает иезуитская пропаганда и стремление подчинить Св. Русь влиянию Папского престола в Риме. Идет усиленная пропаганда полонизма и католицизма не только в Западном крае и Польше, но и по всей России»111.
Обосновывая свою позицию по недопущению введения в стране режима свободы совести и уравнения статуса РПЦ с инославными конфессиями, правомонархисты прогнозировали рост нападок на православие со стороны сектантов, которые воспользуются поводом подорвать в народной среде позиции первенствующей церкви: «Вот в том-то и опасность, что стоит дать так называемую свободу вероисповедания, как ею овладеют всякие предатели Христовой веры. И тогда начнется поругание.»; «.будет просторно и жиду, и немцу, и всякому иноверцу и инородцу, только русскому православному человеку — ох как придется тесно!»112. Другим аргументом против религиозной свободы называлась неготовность православных пастырей к существованию в условиях прямой конкуренции. Жесткой критике подвергался тезис либеральных оппонентов о том, что отсутствие свободы и развращенность патерналистской поддержкой государства не дает РПЦ возможности раскрыть свой потенциал.
131
Данная мысль была озвучена еще русским философом Владимиром Соловьевым, чьи слова цитировались на страницах черносотенных изданий: «...именно потому, что истина веры стала исключительно предметом благочестивого (а иногда и неблагочестивого) охранения, она потеряла живую и действительную силу, отделившись от действительности, перестала быть жизненной правдой»113. Спорной правомонархистам казалась и высказываемая либералами идея о необходимости поставить церковь в трудное положение, чтобы пробудить в ней дух жизни: «Какая заманчивая перспектива: разбудить спящее духовенство, оно волей-неволей должно будет выступить в защиту православия; самый ленивый батюшка вынужден будет заняться изучением ересей, чтоб не быть осмеянным сектантскими пропагандистами; православные заинтересуются религиозными спорами, а наши интеллигенты, наши либералы всех покроев будут исподтишка посмеиваться над батюшкой, над его неумением отражать софизмы сектанта. Батюшку будут обижать, над православием будут издеваться, а полиция не смей подходить, потому — свобода». Давая такую оценку либеральным концепциям, «Русское знамя» писало: «В теории все будто выходит хорошо, а на деле вот не всегда так»114.
Невозможность существования РПЦ в условиях прямого соперничества с инославными конфессиями объяснялась черносотенцами и рядом других обстоятельств. Во-первых, разность ментальности православного духовенства и сектантских миссионеров обуславливала различие приемов и средств борьбы за паству: «.мы, православные, несмотря ни на какую свободу, всегда будем связаны в своей совести нравственным законом, а враги наши всякое средство считают дозволенным, а паства наша далеко не всегда это понимает, не всегда способна оценить дух кротости и смирения, которым должен руководствоваться пастырь; иногда наглость сектанта будет возвеличена как голос твердого убеждения в истине, и священник будет поруган, осмеян под покровом
132
"свободы исповеданий"?»115. Во-вторых, несопоставим был и уровень финансовых возможностей РПЦ и инославных конфессий по проведению миссионерской работы. «Поляки ксендзов содержат очень богато, а финляндские пасторы живут по-княжески», — утверждалось в постановлениях состоявшегося в ноябре—декабре 1911 г. в Москве Всероссийского съезда СРН116. В-третьих, препятствующим фактором являлось общее состояние православного духовенства, которое отгородилось от народа и его нужд глухой бюрократической стеной. «Но, служа всем существом своим прежде всего православной церкви, народ не может не видеть, что, обращаясь к пастырям, в послушании коим народ обретается, — он по-лучал и получает не хлеб, а камень, не рыбу, а змею, готовую ужалить», — писало в 1911 г. «Русское знамя»117.
В противовес либеральной альтернативе «свободы веры» черносотенцы предложили идею веротерпимости, согласовывавшуюся с концепцией христианского государства принципом первенства и государственных преимуществ РПЦ. Под веротерпимостью понималось право каждого подданного империи исповедовать любую религию без права религиозной пропаганды или переманивания в свою веру представителей других исповеданий118. В кратком виде данная идея была сформулирована в утвержденной в апреле 1907 г. программе Союза русских рабочих людей: «.считая Православную церковь господствующею, члены Союза относятся к другим вероисповеданиям с полною терпимостью»119.
Бесспорным аргументом в пользу принципа веротерпимости являлась его опора на традицию, возвращение к которой для черносотенцев было смыслом деятельности. Газета «Русское знамя» утверждала, что в допетровской Руси иностранцы не преследовались за исповедывание инославных верований, при условии нераспространения среди православных своего вероучения. Являясь самым веротерпимым государством своего времени, Московское царство до великого раскола
133
практически не знало массовых гонений, пыток, инквизиций и религиозных распрей, причем русское духовенство всегда являлось противником этих нехристианских приемов120.
Требование веротерпимости при сохранении первенствующего положения РПЦ означало наложение ограничений на инославные конфессии. В отличие от либерального понятия свободы вероисповеданий принцип веротерпимости определял четкие границы осуществления деятельности неправославных вероисповеданий: «Пусть они веруют своей, иногда сожженной совестью как хотят, но не смей касаться чужой совести, не смей смущать православного»121. Пытаясь предупредить критику за религиозную нетерпимость, черносотенцы делали заявления о том, что в так называемых свободных государствах гонения по религиозным мотивам имеют больший масштаб, чем в России.
Законодательство Российской империи о РПЦ как государственной религии, имевшей первенствующее значение, должно было неукоснительно соблюдаться. В первую очередь, самими властными структурами. Черносотенцы настаивали на жестких мерах против конкурирующих конфессий: «Либералы нам скажут: вы хотите полицейскими мерами охранять православие? — Да хотя бы и полицейскими, — в том смысле, что вот этих совратителей привлекать к строгой судебной ответственности, невзирая на их вопли о свободе совести»122. Состоявшийся в сентябре 1909 г. в Москве Монархический съезд подталкивал полицейскую машину к активным действиям: «Чтобы подлежащая власть приняла безотлагательно меры к пресечению хулы на Святое православие в прессе и особенно в сектантских и так называемых старообрядческих изданиях, как, например, в журналах: «Баптист» и «Церковь», а равно и в изданиях так называемого иоаннитского «Кронштадтского маяка», а также приняла меры к изъятию из обращения богохульных антихристианских и безнравственных печатных произведений, как-то: Ренана, Л. Толстого, Арцыбашева, со
134
циалистических авторов и т. п.»123. Черносотенцев не останавливало то, что борьба с идеями насилием и запретительными мерами вызывает лишь фанатизм и нередко желание получить мученический венец: «Тут не может быть никаких рассуждений «о свободе совести». Руки прочь и — конец»124.
Принцип первенства РПЦ обуславливал признание правовых ограничений в отношении «вредных» и «изуверных» сект. «Не о насилиях над чужою свободой совестью говорим мы, а об ограждении такой свободы для православных верующих от покушения на нее со стороны инаковерующих — вот в чем наша забота», — разъясняла черносотенная пресса125. Градация религиозных организаций на враждебные и дружественные определялась четкими критериями, сформулированными состоявшимся в марте 1909 г. в Ярославле III Частным совещанием отделов Союза русского народа: «.терпимость к остальным вероисповеданиям (за исключением вредных сект) может быть проявлена постольку, поскольку эти вероисповедания не грозят православию русского народа»126.
Заявлялось, что все религии в России имеют право на проповедь в пределах своей национальной территории, если не подрывают традиционные устои и имеют нацеленность на достижение общегосударственных задач. Критерием негативного отношения выступала миссионерская активность на территории империи. «Свобода совести иноверцев еще не означает угнетения совести православных», — отмечалось в программных документах черносотенных союзов127. Наибольшую склонность прозелитизму, по утверждениям монархической прессы, проявляла католическая церковь, занесенная в список «непримиримого зложелателя православия». РКЦ вменялось в вину агрессивная религиозная пропаганда среди православного населения Западной и Северо-Западной Руси128. Особую остроту эта проблема получила в связи с Холмским вопросом: «.спешат всеми правдами и неправдами расширить область, населенную католиками, надеясь таким способом приобщить
135
явочным порядком к Польше если не всю, то хотя бы часть Западной Руси, как они уже приобщили к ней такими же приемами многострадальную Холмскую Русь»129. Католическая экспансия фиксировалась правомонархистами даже в таких оплотах православия, как Санкт-Петербург, Москва и Киев130.
Размах активности католиков заставлял черносотенную прессу с язвительной ноткой обращаться к главе Священного синода В. К. Саблеру: «Совершенно неожиданно для русских оказалось, что Польша и Рим завоевали Москву и Петербург и устроили там католические сакрекеры и урсулиско-иезуитские пансионы чуть не у порога самого Святейшего Си-нода»131. Католический прозелитизм становился серьезным фактором в территориальных спорах и геополитическом раскладе тогдашнего времени. Черносотенцы, по существу, выступали лоббистами интересов православия, используя для этого специфические методы социально-политической борьбы. Крайне правые били тревогу, о чем свидетельствовали многочисленные кричащие заметки: «Русская земля в руках польских панов-католиков»; «Для католической шляхты отобрали землю у русских помещиков и дали совсем даром, а русского мужика гонят чуть не в Китай»; «Русские власти чуть не целуют рук у польских панов»; «...в Киеве на каждой улице баптистская соборня, на каждом шагу католический ксендз. Хуже, чем во времена Речи Посполитой» и т. д.132
Другую угрозу позициям православия представляли протестанты, чьи организации, лишенные иерархического устройства, оказывались более энергичными и мобильными в работе с населением, чем обюрократившаяся церковная структура РПЦ. Крайне негативным было отношение черносотенцев и к проблеме православного сектантства, а также «русского баптизма». Серьезную озабоченность вызывали бурно расцветшие в послереволюционное время теософские, религиозно-философские, штундистские и прочие псевдорелигиозные организации, которые предлагалось закрыть со
136
«строжайшим воспрещении им публичного оказательства, потому что они, в сущности, не представляют собою того, что разумеется под понятием «вероисповедания»133. «Русское знамя» с возмущением писало: «Имеются сведения, что в русском граде святого Петра уже утвердился культ сатаны и что там совершаются дьявольские «черные мессы», страшно подумать, что ожидает нашу несчастную столицу: Господь поругаем не бывает»134.
Наложение законодательных ограничений на инославные конфессии должно было, по мысли теоретиков крайне правых, заключаться, в первую очередь, в запрете на публичную проповедь: «Мыслимо ли допустить, чтобы в православном государстве каждый еретик-пропагандист свободно отторгал от Православной церкви в простоте верующие души?»135. Это не означало запрета на миссионерскую деятельность в рамках национальных границ. «Инославным и иноверным исповеданиям, — провозглашал Союз русского народа, — предоставляется полная свобода отправления их обрядов и религиозной жизни, но пропаганда этих исповеданий безусловно воспрещается во всей империи»136. Совершенный запрет на какую-либо религиозную деятельность налагался на изуверные секты.
Крайне правые настаивали на лишении отпадающих от православия гражданских прав, строгом наказании за пропаганду сектантства и «совращение из православия», запрете сектантских собраний с присутствием на них православных, установлении строгого надзора за сектантской печатью137. Предлагалось на законодательном уровне запретить местным властям предоставлять помещения для сектантских собраний, а миссионерскую работу сект признать «противогосударственною крамолою, стремящуюся покорить народные умы и сердца под инородческое. иго и влияние с целью раздробить целость православной государственности и в конце обобрать духовные и материальные богатства православного корен-
137
ного народа — собирателя, строителя и единого истинного первенца империи». Председатель СРН А. И. Дубровин ходатайствовал перед Священным синодом об отмене положения Совета министров от 4 марта 1908 г. о возвращении католическому духовенству зданий и имуществ, конфискованных в XIX в. за пособничество польским мятежам138. Жесткость мер обосновывалась не только угрозой существованию государства, но души человека: «Простительно и нам, грешным, иногда прибегнуть к власти полицейских, чтоб оберечь простых сердцем овечек Христовых от волков хищных»139. Насилие по отношению к разрушителям души человека должно было быть поддержано всем православным сообществом.
Как видим, в рамках присущей консерватизму функции защиты христианских традиций на канонических территориях РПЦ активность представителей Римско-католической церкви и сектантских объединений черносотенцами предполагалось подавлять посредством жестких репрессивных мер. Укреплению православного мировоззрения подданных должна была способствовать борьба и с различными «еретическими» социальными учениями переустройства мира, в первую очередь с либерализмом и социализмом. На протяжении всего периода существования черной сотни ее позиции по данному вопросу оставались неизменными, что не могло не повышать градус политической, межнациональной и межконфессиональной напряженности в обществе.
138