В январе 1942 года жена моя Аграфена Ивановна получила извещение из штаба 30 отдельной стрелковой бригады, сообщалось: «Ваш муж Гончаренко Петр Сергеевич погиб в боях за родину 22/XII41г.» Вся семья в трауре, райвоенкомат выдал единовременное пособие в размере 3000 руб. и ежемесячную пенсию младшему сыну Саше как несовершеннолетнему в размере 240 руб. Бывшие друзья, товарищи восприняли это сообщение по-разному. Иные, соболезнуя моей семье, относились сочувственно и помогали в нужде чем могли, это были семьи Рябушкиных и Рябоконь. Другие «друзья», узнав, что я уже не вернусь, забыв мою дружбу, при встрече с моей женой не стали ее узнавать или просто отворачивались в сторону, дабы не остановиться и не услышать от нее жалоб об условиях жизни, нужде, чтобы избежать просьб о какой-либо помощи. Но в таких моментах не только какая-либо материальная помощь, а дорого одно дружеское, ласковое, утешающее слово.
Аграфена Ивановна не могла взяться ни за какое дело, ее охватила печаль, тоска, которую она могла рассеять немного при встрече с близкими друзьями. С этой целью она и отправилась к близким друзьям Корниенко Ивану Ивановичу и его жене Марии Ивановне, дабы разделить свое горе, поговорить и забыться на время. Она шла с надеждой облегчить страдания, и на минуту ей показалось, что на сердце не такая уже тяжелая боль, как было несколько минут назад, и ноги ступали легче по глубокому снегу. В ее голове тянулись мысли, как пряжа, длинной нитью. Она вспоминала все мелочи прожитой супружеской жизни. Вспоминались дни семейного скандала, но тут же они завуалировывались счастливо прожитыми днями, месяцами и годами хороших семейных супружеских взаимоотношений с мужем. Весело проведенные дни, вечера с друзьями. Вспомнила, как много было друзей и знакомых, находивших гостеприимство и приют в их семейном очаге. А также радостно гостеприимно встречавших ее и мужа в своих домах как близких почтенных гостей.
Увлекшись воспоминаниями, она не заметила, как подошла к знакомым воротам, которые она видела несколько лет тому назад в Меловатке, где жили Корниенковы, и переехав в Рудню, переволокли сюда и ворота. Аграфена Ивановна на минуту остановилась и, собравшись с мыслью, нажала щеколду и слабым толчком открыла калитку. В это время задремавшая под зимними лучами солнца собака с неистовым лаем бросилась навстречу, стремясь наказать непрошеную гостью. Несколько времени тому назад эта же собака, встречаясь с ней, виляя хвостом, покорно подходила и нежно прижималась к ногам, как бы отдавая встречное приветствие. Потом оборачивалась и шла впереди, указывая дорогу в дружеский дом. В данный момент, видимо, и собака была осведомлена о гибели мужа Аграфены Ивановны и, присоединяясь к той группе «друзей», которые так скоро забыли старую дружбу, имела даже враждебное отношение. Это обстоятельство удручающе подействовало на Аграфену Ивановну, и она решила было вернуться обратно.
Вдруг услышала знакомый голос Марии Ивановны, хозяйки дома, которая, услышав лай собаки, выбежала и, увидев расстроенную бледную приятельницу, ласково пригласила в дом. Мария Ивановна была дородная женщина выше среднего роста, с красивым полным лицом, одета в новое шерстяное платье. Годами почти ровесница Аграфене Ивановне, но лицо ее морщин не имело, и вид был радостный, счастливый. Ей не суждено было расстаться со своим мужем, он был дома, имел большой круг знакомых, друзей, «умел жить», вел свое хозяйство хорошо. «Ловил в мутной воде рыбку». Его жена была обеспечена хлебом, мукой, мясом, салом, одеждой, обувью и всем необходимым для безбедного существования. Ему война создавала благополучие.
Приятельницы, поздоровавшись на крыльце, вошли в комнату. В другой комнате за дверью был слышен мужской разговор, который при входе гостьи перешел в полушепот, и дверь незаметно стала прикрываться. В кухне ощущался запах чего-то сдобного, с примесью корицы, гвоздики, плодовой эссенции и других приятных пряностей и комбинаций, умиротворяюще действующих на гостью, которая, надо отдать справедливость, имела очень тонкое обоняние. Бывало, муж ей шутя говорил: «У тебя собачий нюх!» Проходя по улице мимо дома, в котором готовился обед, Аграфена Ивановна определяла по запаху дыма меню, которое в данный момент там готовили.
Мария Ивановна предложила гостье стул. Аграфена Ивановна, боясь сделать лишнее движение по комнате, чтоб не испачкать свежевыкрашенный пол, осторожно присела на стул. На бледном ее лице было смущение и недоверчивость, вызванные таинственной рукой, прикрывавшей дверь в переднюю комнату, а также таинственным полушепотом за дверью. Изредка были слышны звуки осторожно чокающихся стаканов и легкое покрякивание, вызванное раздражением гортани одного из сидевших за дверью выпитым спиртным напитком. Чтоб заглушить эти таинственные звуки за дверью, Мария Ивановна старалась громко и много говорить.
Как потом выяснилось, в передней комнате сидели: хозяин дома Иван Иванович и один из близких товарищей мужа Аграфены Ивановны, в данный момент председатель Меловатского колхоза Сизоненко Григорий Андреевич. Они мирно сидели, беседуя о своих делах, о создании благополучия себе и своим семьям. При входе в кухню Аграфены Ивановны они старались укрыться от ее глаз, ибо, зная бывшую дружбу с ее мужем и учитывая ее одиночество, потерю мужа, им не избежать сочувствия к ней и необходимости, т.е. долга пригласить к столу. А при большой нужде, может быть, даже помочь чем-нибудь. Война беспокоила их мало. Они смутно представляли, что где-то не потухая пылал страшный пожар кровавой войны. С газетных страниц дышал он смертельным дыханием, и они, прочитав, делились тревогами, неудачами фронтовых действий, бездольем и скорбью сирот и вдов, потерявших отцов и мужей.
В каждом доме по-своему складывалась жизнь. Утром, просыпаясь, красноармейские семьи, вдовы, сироты обдумывали надвинувшуюся на них нужду, как бы приобрести продуктов для дневного пропитания и позаботиться о завтрашнем дне. Люди, не ущемленные войной или награжденные ею (нажива), просыпались с больной головой от вчерашней попойки, думали, как бы похмелиться и подумать о вечере. Мария Ивановна утром была занята уборкой стола, посуды, стиркой салфеток, уборкой пустых бутылок. Ей не нужно было думать о завтрашнем дне, за нее думал муж, который уже обеспечил семью на 2-3 года вперед продовольствием и одеждой.
Аграфена Ивановна должна сама заботиться о себе и своей семье. Надо было достать продовольствия, одежды, обуви, дров для отопления, корму для коровы. У нее всю зиму не было свободного дня, чтоб спокойно посидеть в теплой комнате или за семейным столом, с друзьями, знакомыми, как когда-то прежде было, до войны. С наступлением весны ее опять удручала забота об огороде, посадке картофеля и проч. и проч. Аграфена Ивановна с утра до вечера ходила в колхоз, оттуда в военкомат, потом в райисполком, в райздрав и обратно по очереди, добиваясь несколько соток земли под огород. Ибо черствые души, вернее, бездушные бюрократы посылали один к другому, тот к третьему и т.д.
При одной из таких прогулок она зашла к председателю колхоза Бадакве, который сидел с опухшим с похмелья лицом, закисшими глазами, разговаривал с весело настроенными двумя молодыми пышно разодетыми женщинами, лукаво улыбающимися и подмигивающими пьяному председателю. Получив разрешение на пользование огородами, молодые особы вышли, радуясь успеху. Бадаква обратился к стоявшей у порога Аграфене Ивановне, которая внимательно следила за манерами поведения ушедших женщин, желая подражать им в обращении, дабы добиться милости председателя, получить от него разрешение на огород. Подходя ближе к столу, она случайно взглянула в зеркало и увидела на своей голове гладко выглаженную косынку, прикрывающую предательский седой волос. Загорелое лицо с наличием морщин, бледные губы отталкивающе подействовали на «хозяина» земли. Она это заметила, но постаралась улыбнуться, улыбка у нее получилась какая-то кислая. Он спросил: «Тебе что нужно?» Она ответила: «Пришла просить земли для огорода». - «А где твой муж?» - «Погиб на фронте», - ответила она. «Ну иди и ты на фронт, там тебе дадут земли сколько угодно», - иронически сказал «хозяин». После таких слов у Аграфены Ивановны вместо притворной улыбки лицо покривилось от нервных подергиваний и по щекам покатились слезы. В пылу гнева она сказала ему несколько укоризненных слов, упрекая его в том, что он дал огороды двум женщинам, которые не имеют никакого отношения к колхозу и армии. Он заявил: «Это без тебя знаю, кому дать, тебя не спрошу!» С величайшей скорбной сердечной мукой и обидой вышла и направилась в военкомат просить защиты и помощи.
Там ее выслушали и написали бумажку в райземотдел, тот посылает в райздрав, где работал до войны муж, ибо райздраву выделено несколько гектаров земли, они обязаны выделить ей. Проходив по всем инстанциям безрезультатно, она, убитая горем, вернулась домой. Дома ожидала новая забота: на завтрашний день надо достать пропитание для семьи. Положение хотя и тяжелое, осталась в одиночестве, но помочь этому ничем нельзя, таких как она остались уже тысячи, а дальше будут миллионы. Ей хотелось узнать весточку от сына Вани, который был на фронте и несколько времени уже нет писем. Незажившая рана сердца чувствительно реагировала на ожидаемое сообщение о сыне. А вдруг такое же будет известие, как о муже! При такой мысли руки опускались, наступало общее оцепенение, она долго сидела в забытье, пока кто-либо из своих членов семьи или соседей каким-либо вопросом не приводил к действительности.
Придя в себя, она стала размышлять о дальнейшей жизни, о том, как пережить войну, которая разгоралась все больше. Немецкие самолеты каждую ночь летели с тяжелым грузом на Саратов. Несколько раз бомбили станцию Ильмень в 2 километрах от них. Рудня, а также все села района были заполнены солдатами. Немец подходил к Сталинграду. Положение было тяжелое для всего советского народа. Но каждый в первую очередь думал о своем желудке, все надеясь на жизнь. Она ходила несколько раз копать окопы, в свободные дни ездила за дровами в лес, ездила в окружающие села: Лемешкино, Ершовку, Кленовку, Федоровку, Алисовку и проч., забирая с собой последние тряпки, и меняла за них картошку, зерно, свеклу для пропитания семьи. Зимой, простудившись, слегла в постель: обострился суставной ревматизм. Суставы опухли, ходить не в состоянии была. Сельсовет вызывал ежедневно на окопы, она вынуждена была пройти ВТЭК, получила на 2-3 месяца освобождение от физических работ. Но домашние обстоятельства требовали ее вмешательства, она, с трудом двигаясь, доставала продукты для семьи, что повлекло ее к неожиданности.
Ее вызвали в нарсуд, обвиняя в симуляции, несмотря на наличие справки об освобождении, ее судили. Мотивируя тем, что для себя работать может, а справку признали фиктивной: вследствие того, что муж работал в райздраве, врачи дали освобождение «по блату». В зале суда она указала на неправильное действие сельсовета, который привлекает к работе на окопах жен красноармейцев и погибших мужей, а тех, у которых мужья дома, оставляют в покое. Суд вынес решение, приговорив ее к двухмесячным принудительным работам.
После двух-трех дней работы в зимних условиях она получила вторично рецидив болезни и слегла в постель надолго. Убедившись в действительности наличия болезни, ее мало беспокоили к отбыванию принудительных работ. Но семейные дела не давали залеживаться. На ее иждивении было 4 человека: Саша, Маруся, Лёня и жена его Лида. Ей надо было приготовить завтрак, обед и ужин для всех.
Лида вела себя по-барски, если ее Аграфена Ивановна утром просила встать помочь приготовить завтрак, то Лида отвечала так: «Я замуж выходила не для того чтоб мной распоряжались, и тебе говорю первый и последний раз, что я знаю, когда мне вставать, и больше меня не будите». Такая наглость была нестерпима, но обижать сына мать не хотела. Лида работала в нарсуде секретарем и, получая зарплату, не вносила ни одной копейки в дом для приобретения продуктов, мотивируя тем, что ее должен кормить муж. Но муж ее работал в госпитале, и вся тяжесть по приобретению продуктов и приготовлению обеда была на плечах матери. Она из кожи лезла, добывая пропитание. Кроме того, надо было содержать корову, ухаживать за ней.
В один из зимних морозных дней она пошла пешком в Тарапатино в 18 километрах от Рудни, выпросила в колхозе подводу (пару быков) и поехала за 5 километров к леснику Федору Филипповичу за сеном. Наложив воз сена (был уже вечер), она поехала домой, и в дороге у нее перевернулся на бок воз, она не могла одна ничего сделать. Вынуждена была выпрягать быков и отправляться в Тарапатино ночевать. Холод, снег, идти 3-4 километра. Отправив быков на конюшню, она пошла к родным. Утром пошла просить людей помочь переложить воз. Благодаря знакомым, помощь была оказана, воз был переложен, и она отправилась в Рудню. Зимняя дорога плохая, быки не идут, надо было вести в руках, тянуть за налыгач, а самой по колено в снегу с трудом продвигаться вперед со скоростью 2 километров в час. В сумерках добралась до станции, и около переезда воз развалился вторично. Оставив быков, она отправилась искать помощи. Уставшая, в мокром от пота белье, изнервничавшись вконец. К счастью, ей удалось встретить знакомого старика Чумаченко Егора Петровича, который ей помог переложить воз, и она побрела домой, волоча за собой быков с возом сена. Мороз, ветер давали себя чувствовать, вспотевшее тело стало дрожать, силы истощались, ноги еле-еле двигались. Ночью добравшись домой, войдя в комнату, сменив белье, бросилась в теплую постель. Ночь провела в жару и ознобе, а рано утром надо готовить завтрак и вести быков в Тарапатино, а оттуда пешком. Много невзгод и лишений пришлось переносить за время войны…