В Омске к вещам и документам, собранным в Екатеринбурге и относившимся к делу об убийстве Царской Семьи, по повелению Верховного Правителя были присоединены и вещи, собранные генерал-майором Голицыным в Алапаевске и принадлежавшие убитым там Великой Княгине Елизавете Федоровне, Великому Князю Сергею Михайловичу, Князьям Иоанну, Игорю и Константину Константиновичам и графу Владимиру Палею. Кроме того адмирал Колчак передал в комиссию полученную им еще ранее шкатулку с некоторыми более ценными вещами упомянутых Высочайших Особ. В общем вещей получилось довольно много. Они были сложены по сундукам, чемоданам и ящикам без описей содержавшегося в них, а некоторые вещи и документы, снятые с тела Великой Княгини, Великого Князя и Князей, не были в свое время продезинфицированы, почему теперь часть их совершенно испортилась под влиянием оставшихся на них отделений разложения. Шапки, пальто и обувь Великого Князя и Князей после судебного осмотра их и занесения в протокольные постановления пришлось сжечь, за невозможностью приобрести в Омске герметическое хранилище достаточных размеров для дальнейшего их хранения. Обезвредить разложение дезинфекционным путем уже не представлялось возможным.
Из вещей, собранных в Екатеринбурге, прежде всего были отобраны те вещи и документы, которые были найдены при осмотрах дома Ипатьева, дома Попова, помойной ямы во дворе дома Ипатьева, при исследовании и розысках в районе “Ганиной ямы”, в комнатах бывшего областного совета и в почтово-телеграфной конторе. Все эти вещи и документы по существу являлись вещественными и документальными доказательствами по делу, и потому все они подверглись детальному обследованию, изучению и описанию. Главнейшие и необходимейшие из них по следственному указанию подвергались кроме того экспертизе специалистов, научным анализам, фотографированию и подробному протокольному описанию. По исследовании всех этих вещей в следственном отношении, большая часть их, в том числе представлявшие большую материальную ценность, была внесена в новые описи, вновь уложена, упакована, запечатана и передана по указанию Верховного Правителя на хранение в надежное место, так как сохранять при себе все это ценное в историческом и национальном отношениях имущество, представлявшее реликвии погибшей Царской Семьи, комиссия не считала возможным.
После этого были разобраны вещи, отобранные от бывших охранников и их семей и знакомых в Екатеринбурге, Верх-Исетском и Сысертском заводах, а равно вещи и документы, оставшиеся в каретнике дома Ипатьева и в кладовой Волжско-Камского банка. Насколько позволило время, письма, дневники и книги, принадлежавшие Членам Царской Семьи и погибшим с Ними приближенным, были просмотрены и использованы как материалы исторического и национального значения, но в общем бегло, оставляя эту область исследования на будущее в обстановке более благоприятной, чем та, в которой велось следственное производство. Этим вещам и документам были также составлены подробные описи и списки, после чего их снова уложили в особые ящики, упаковали, запечатали и сдали на хранение туда же, куда были переданы и вышеуказанные вещи.
Разборка и изучение вещей и документов, оставшихся после убитых Членов Царской Семьи, дали для следствия несколько очень ценных и характерных указаний:
1) Среди вещей Царской Семьи, найденных как в комнатах дома Ипатьева, так и в каретнике при этом доме, не оказалось ни одной вещи из носимого белья, одежды, платьев, обуви и верхней одежды. В то время как в буфете столовой нашлось 57 икон и образков, принадлежащих Членам Царской Семьи, ни в комнатах, где Они жили, ни в кучах разбросанных вещей и в развороченных ящиках в каретном сарае не было ни одного чулка, ни одной тельной рубашки, ни носового платка, ни башмака, ни шляпы, словом, ничего из одежды и белья. Все эти вещи были вывезены Исааком Голощекиным и Янкелем Юровским начисто.
При исследовании этого обстоятельства удалось установить следующие факты: разводящий охранной команды Анатолий Якимов и охранник Филипп Проскуряков рассказали, что названные руководители преступления, уезжая из Екатеринбурга в Москву, кроме драгоценностей, принадлежащих Царской Семье и снятых с Ее Членов после убийства, главным образом собирали, упаковывали и отправляли на вокзал белье, обувь и одежду Августейшей Семьи. Далее из счетов комиссара, бывшего кронштадтского матроса Хохрякова, перевозившего вместе с комиссаром Родионовым царских детей из Тобольска в Екатеринбург, выясняется, что со вторым эшелоном Царской Семьи было перевезено багажа 2700 пудов. Ныне все собранные в Екатеринбурге вещи составляли груз едва в 150 пудов, или значит почти ничего из всего имущества Царской Семьи, привезенного из Тобольска. Что счет Хохрякова правилен, тому служат подтверждением расписки, приложенные к счету по упаковке вещей, переноске их, перегрузке в Тюмени, перевозке на пароходе, по железной дороге и на возчиках в Екатеринбурге. Кроме того, Филипп Проскуряков, со слов бывшего с ним на вокзале при отъезде из Екатеринбурга охранника Талапова, свидетельствует, что вещами из дома Ипатьева комиссары наполнили три больших американских товарных вагона.
Небольшое количество белья и обуви было найдено при обысках у охранников. Так, у Ивана Старкова оказалось четыре носовых платка, принадлежащих Великим Княжнам, а у Михаила Летемина — простыня Государя Императора, подушка, простыня и наволочка с подушки Государыни Императрицы, рубашка мужская с вырезанной меткой, туфли коричневые, лайковые, по-видимому, Великой Княжны Марии Николаевны и мужские штиблеты с резиной или доктора Боткина, или кого-либо из слуг. Большую же часть, безусловно, увезли главари советской власти, среди которых Исаак Голощекин, вероятно, был один из наибольших грабителей, и по дороге в Москву раздавал вещи кое-кому из своих приятелей и знакомых. Однако раздавал он вещи очень скупо, особо отличавшимся большевистским деятелям, и то “по протекции”, как выразилась про него видная пермская большевистская деятельница, некая Голубева, служившая казначейшей в исполкоме. По ее словам, вещи Царской Семьи были привезены Исааком Голощекиным из Екатеринбурга при ней, и она показывала Семену Логинову, о котором речь будет еще впереди, во время их совместного путешествия в Москву полученные ею от Исаака Голощекина подушку пуховую Государыни Императрицы и женские ботинки на пуговицах очень хорошей мягкой кожи, принадлежавшие кому-то из Царской Семьи, но кому именно, она не знала. Кроме того, в Екатеринбурге после убийства Царской Семьи многие видели на любовнице комиссара Дидковского сапожки, сшитые по мужскому образцу и принадлежавшие одной из Великих Княжен. Такие сапожки имели все Великие Княжны; в них Они еще в Царском Селе, а затем и в Тобольске в зимнее время работали с Отцом в снегу по расчистке сада или двора.
А что одежды должно было быть у Царской Семьи много, можно судить хотя бы по тому, что при разборке вещей было найдено 140 штук вешалок для платьев и верхней одежды.
2) В числе вещей, найденных в доме Ипатьева и в каретнике, не оказалось ни одной ювелирной вещицы из числа принадлежавших Царской Семье и даже самой незначительной ценности. Павел Медведев говорит, что когда он зашел утром после убийства в дом, то в комнате коменданта он застал Исаака Голощекина и Янкеля Юровского, а на столах, на диване лежали груды камней и золотых вещей.
При разборке документов, подобранных при осмотре комнаты коменданта, в числе прочих оказался разорванный почтовый конверт, на котором сохранилась надпись: “Золотые вещи Анастасии Николаевны”. Существовал ли этот конверт еще при жизни Великой Княжны, или происхождение его следует отнести ко времени разборки награбленных драгоценных вещей Царской Семьи Исааком Голощекиным и Янкелем Юровским после убийства и обобрания тел — остается вопросом открытым, но, судя по отсутствию в надписи на конверте титулования, второе предположение имеет более оснований. Конверт был предъявлен комнатным девушкам Великих Княжен, но они не видели у Великой Княжны Анастасии Николаевны такого конверта, хотя принимали участие в сокрытии золотых вещей при переезде Семьи из Тобольска в Екатеринбург.
Павел Логинов, машинист поезда, увозившего комиссаров из Екатеринбурга, встретил в Перми знакомого ему с детства бывшего товарища председателя Екатеринбургской чрезвычайной следственной комиссии Валентина Сахарова, у которого на пальце красовалось золотое кольцо с бирюзой. На вопрос Логинова о происхождении кольца Валентин Сахаров ответил, что оно, вероятно, английской работы, так как снято с руки Великой Княжны Анастасии Николаевны.
Возможно, что Исаак Голощекин и Янкель Юровский, обобрав Драгоценные вещи с тел убитых, разложили их по принадлежности по пакетам, а затем принуждены были оделить своих сотрудников по чрезвычайке, зашедших в дом Ипатьева позже, почему и пришлось вскрыть один из запечатанных уже пакетов.
3) Вещи, брошенные и оставленные советскими преступниками в каретнике дома Ипатьева, относились преимущественно к предметам кухонного и столового обихода, не имеющим характера первой необходимости: разрозненные наборы кастрюль, форм и формочек; отдельные крышки с кастрюль; жестяные шкатулки от продуктов; остатки от сервизов столовых, чайных; банки и склянки кухонного обихода и т. п.
Вещи же, или вернее остатки вещей, собранные в комнатах, где жила Царская Семья, наоборот, принадлежали почти исключительно к категории вещей и предметов первой необходимости: щетки зубные и ногтевые; гребешки, гребенки, шпильки; мыльницы и разные стеклянные и фарфоровые коробочки для зубного порошка; иголки, нитки, булавки, пуговицы, кнопки и прочая мелочь для работы и починки; флаконы туалетной воды; пузырьки с лекарствами постоянного употребления Государыни Императрицы, страдавшей сердцем, и Наследника Цесаревича, болевшего наследственной болезнью гемофилией. Сюда же необходимо отнести и некоторые мелкие предметы религиозного значения, которые Члены Царской Семьи всегда возили с собой и никогда не расставались с ними, как-то: пузырьки со Святой водой и миром из разных Святых мест и монастырей, иконки надкроватные и носимые, образки и образа особо чтившихся Семьей Святых, Евангелия и Священные книги. При этом по крайней мере 75% всех указанных вещей первой необходимости оказались в виде пепла, угля и обгорелых остатков, которыми были заполнены топки в печах как комнат, занимавшихся Царской Семьей, так и комнаты, где жил Янкель Юровский, комнат нижнего этажа дома Ипатьева, где помещалась внутренняя охрана, и казарменного помещения дома Попова, где была расквартирована команда внешней охраны.
В приложении 1-м (к настоящему отделу) помещены выписки из описей вещей и предметов, найденных в комнатах, где жила Царская Семья, и собранных в каретнике дома Ипатьева как наиболее характерные для подтверждения высказанного взгляда на разность характера предметов, оказавшихся в том и другом месте. Куда делись вещи Царской Семьи, разграбленные убийцами, установить не удалось, но судя по тому, что Исаак Голощекин и Янкель Юровский направились из Екатеринбурга в Москву, можно думать, что главная масса белья, одежды и обуви Членов Царской Семьи стала в Москве достоянием дам нового советского света.
4) Исключение составили оставленные советскими деятелями в каретнике книги, принадлежащие Членам Августейшей Семьи, и часть игрушек Наследника Цесаревича. Кроме того, как было уже сказано, в доме Ипатьева оказались брошенными Евангелия и Священные книги погибшей религиозной Семьи. Может быть, если бы власть большевиков продержалась в Екатеринбурге дольше, то и эти книги и игрушки были бы растасканы причастными к преступлению охранниками и посторонними людьми, но военные события шли слишком быстрым темпом, и творцы злодеяния были вынуждены покинуть дом Ипатьева до совершенно полного расхищения имущества.
Все эти книги не принадлежали к числу книг Царскосельской библиотеки; это были книги, лично принадлежавшие каждому из Членов Семьи, как подарки от родителей или былых близких друзей и знакомых. Поэтому почти на каждой книге имеются пометки: когда книга получена, кому она принадлежит и на большинстве от кого именно получена. Обращает на себя особое внимание, что эти любимые, дорогие для Детей книги, исключительно русские, английские или французские. Ни одной немецкой книги ни у кого из Них не было и вообще немецких книг в вещах Царской Семьи не оказалось. Единственно Е. А. Шнейдер имела Евангелие на немецком языке, так как была лютеранкой.
Из этих найденных книг Великой Княжне Ольге Николаевне принадлежали: 3 английских и 2 французских книги; кроме того 2 французских книжки принадлежали одновременно двум старшим Сестрам.
Великой Княжне Татьяне Николаевне принадлежали: 7 английских и 17 русских книг, а именно: Молитвенное правило готовящимся к Святому Причастию, Благодеяние Богоматери, Часослов, Письма о христианской жизни, О терпении скорбей, Житие и чудеса Св. Симеона Верхотурского, Житие Преподобного Серафима Саровского, Акафист Богородице, Двенадцать Евангелий, Моя жизнь во Христе, Утешение в смерти близких сердцу. Сборник благоговейных чтений, Беседы о страданиях Филарета, Канон Великого Андрея Критского, Сборник служб, молитв и песнопения; Чистякова, История Петра Великого; Чарской, Смелая жизнь.
Великой Княжне Марии Николаевне — 2 английских и 4 русских книги: Л. Толстого, Война и мир; Попова, Отблески; Книжка наглядного обучения иностранным языкам, Авенариус, На Париж.
Великой Княжне Анастасии Николаевне — 4 книги сочинения Лажечникова.
Наследнику Цесаревичу — Правила игры на балалайке, Память о Тобольске, Памятная книжка на 1917 год, Тетрадь для французского языка.
Государыне Императрице — Нилуса, Великое в малом; Аверченко, Синее с золотом; Аверченко, Рассказы для выздоравливающих; Три тома сочинений Чехова и 1 французская книжка.
Часть же книг, взятых с собой Царской Семьей в Тобольск из библиотеки Царского Села, оказалась в помещении Волжско-Камского банка, но в очень ограниченном количестве и с разрозненными томами сочинений и недостающими номерами журналов. Видимо, среди книг кто-то хозяйничал и большую часть похитил.
Но и среди этих книг также не оказалось ни одной немецкой книги. Наоборот, обращалось внимание на наличие книг антигерманского направления: Брошюра “Немецкое зло”; Густава Лебона, “Основные причины войны”; Крэмб, “Германия и Англия” и т. п. Далее характерно было наличие списка “фамилий и псевдонимов современных советских деятелей”, брошюра “А. Ф. Керенский” и ряд серьезных книг социально-политического направления: Лев Бернстед, “Как закрепить землю за народом”; Пешехонов, “Национализация земли”; Ядринцев, “Сперанский и его реформы”; Семенов, “Демократия и Армия”; брошюра “Земля и Воля”; Мылов, “Политические Партии” и т. д.
Много оказалось книг по истории и географии России, книг философских и духовного содержания и разрозненных журналов периодической печати: Исторического Вестника и Вестника Европы. Беллетристических книг осталось мало и среди них на книге Мель-никова-Печерского “В лесах” имелась отметка: “Прочел в Тобольске, сентябрь 1917 г. Николай”, а на книге Л. Толстого, “Анна Каренина”: “Читал в Тобольске, февраль 1918 года. Николай”.
В Екатеринбурге в доме Ипатьева тюремщики лишили возможности Царскую Семью пользоваться книгами; зубной техник Исаак Голощекин и ротный фельдшер Янкель Юровский, по-видимому, не имели в виду особенно скрывать от Царской Семьи, для чего они держат Ее в Ипатьевском доме, и в последние два с половиною месяца своей земной жизни Августейшие Мученики имели в своем распоряжении захваченные Государыней Ее неразлучные спутницы: “Евангелие”, “Лествица”, “О терпении скорби” и “Библию”. Филипп Проскуряков рассказывал, что обыкновенно читал Государь или Государыня, а все остальные заключенные, собравшись вместе в столовой, слушали и занимались каким-либо рукоделием. Иногда в перерывах Они пели. “Их пение я сам не один раз слышал, — говорил Проскуряков. — Пели Они исключительно одни духовные песни”.
Видно, в этом приближении к Богу, в твердом сознании скорого предстательства перед Лицом Его Царская Семья имела силу духа просить Его:
И у преддверия могилы
Вдохни в уста Твоих рабов —
Нечеловеческие силы
Молиться кротко за врагов.
5) Ни дневников Государыни и Августейших Детей, ни каких-либо вообще документов Его Величества среди собранных в Ипатьевском доме бумаг и вещей не оказалось. Документы государственного значения и личная переписка Государя Императора были конфискованы еще Керенским в Царском Селе, о чем будет рассказано во второй части этой книги. Но дневники оставались у Государя Императора, и Он продолжал их вести и в Тобольске. При переезде из Тобольска в Екатеринбург, по словам Чемадурова, дневники были уложены в отдельный сундучок и отправлены со всем багажом. Так как Царская Семья своего багажа в Екатеринбурге не получила, то возможно, что советские деятеля завладели дневниками уже при самой перевозке багажа из Тобольска в Екатеринбург, а не только после убийства. На такие по крайней мере мысли наводят слова Янкеля Свердлова; когда в заседании президиума ЦИК 18 июля 1918 года он говорит своим коллегам, что документы о заговоре высланы из Екатеринбурга с особым курьером, а через несколько фраз заявляет, что “в распоряжении ЦИК находятся сейчас чрезвычайно важные материалы и документы Николая Романова, его собственноручные дневники” и т. д. Это вставленное слово сейчас заставляет думать, что дневники Государя Императора уже были в Москве до прибытия курьера, высланного после убийства, тем более что Янкель Свердлов перечисляет категории разных документов и писем, что едва ли Екатеринбург мог сообщить ему в то время, полное сумятицы, так как для этого надо было более или менее разобраться в захваченных в Ипатьевском доме документах к моменту переговоров с Москвой по прямому проводу, а, как рассказывает кучер Елкин, Янкель Юровский всю первую половину дня 17 июля прокатался по городу.
Совершенно случайно сохранился и был отобран у Михаила Летемина собственноручный дневник Наследника Цесаревича за 1917 год. Это небольшая книжка в твердом, обтянутом сиреневым муаром с золотым тиснением переплете. На оборотной стороне первого внутреннего бумажного обертного листа рукой Государыни Императрицы на верху страницы поставлен крест и под ним написано: “Всея твари Содетелю времена и лета во Своей власти положивый, благослови венец лета благости Твоея, Господи, сохраняя в мире Императора, молитвами Богородицы и спаси ны”. А на следующем внутреннем таком же листе: “Дорогому моему Алексею от Мама. Царское Село”.
Трогательно, по-детски, заносил Цесаревич в дневник свои наблюдения над трагически-жгучими событиями этого тяжелого для Его Родителей и для всей Семьи года. Он болел, и болел серьезно, поэтому, естественно, доминирующими мотивами записи являются отметки о состоянии здоровья и связанные с этим разрешавшиеся Ему развлечения дня. Но Он наблюдателен, отмечает, конечно, по-своему и события внешней жизни, оставлявшие в нем то или другое впечатление: “Сегодня приезжал Керенский; я спрятался за дверь, и он, не замечая меня, прошел к Папа”. “Когда мы ехали на вокзал, кругом нас скакала кавалерия”, это при отправлении в Тобольск. “Мы ходили в церковь; по всему пути стояли шпалерами солдаты”. “Сегодня нас опять не пустили в церковь. Дураки”. “Как тяжело и скучно”, одна из последних записей в Тобольске. В Екатеринбурге Наследник Цесаревич не сделал ни одной записи.
Как общий характер, вначале записи в дневнике идут почти ежедневно; дух их бодрый, веселый. Потом с переездом в Тобольск записи делаются все реже и реже, а содержание их становится все грустнее и грустнее, как будто предчувствие закрадывалось в Его юную душу и Ему не хотелось заносить этого состояния в дневник. Однажды Он выразился: “если будут убивать, то чтобы недолго мучили”. Павел Медведев говорит, что “после первых залпов Наследник еще был жив, стонал; к Нему подошел Юровский и два или три раза выстрелил в Него в упор. Наследник затих”.
Из дневника Наследника Цесаревича видно, что, несмотря на попытки отдельных личностей из охраны тем или другим задеть, оскорбить Членов Семьи, большинство солдат, по-видимому, еще долгое время в Тобольске продолжало сохранять к бывшему Государю уважение, почтение и любовь именно как к бывшему Царю, который даже в положении арестованного продолжал проявлять к ним постоянные знаки внимания, хорошего отношения и заботы. Наследник Цесаревич очень часто упоминает фамилии любимых солдат, разговоры с ними Его и Отца, и эта близкая связь, по-видимому, сохранялась до смены солдат охраны латышами, привезенными Родионовым и Хохряковым. Наследник отмечает, что в Тобольске Они с Государем ходили в помещение караула и там засиживались в беседе с солдатами. Известно, что когда в Тобольск был прислан Керенским новый комиссар Панкратов со своим помощником, грубым Никольским, то они начали вводить разные строгости, во избежание побега или похищения Царской Семьи. Велико было изумление Панкратова, который однажды, зайдя в караульное помещение охраны, застал там Государя Императора с Наследником Цесаревичем за столом с солдатами караула в дружественной беседе. Вероятно, тогда этот революционер Царского времени понял, что если между Правителем — Царем России и народом произошел разрыв, приведший к революции и низвержению Царя руководящими классами, то не бывший Государь Император Николай Александрович был причиною этого разрыва, а все те, кто мнили себя стоящими ближе к народу, мнили себя более понимающими народ и поставившие себя между Царем и народом.
6) Ни в доме, ни в каретнике не оказалось ни одного хорошего сундука и чемодана, принадлежащих Царской Семье, и в которых перевозились их вещи. По-видимому, ими воспользовались убийцы для вывоза награбленного имущества, причем с них были сорваны вензеля и инициалы, которые находились как в доме Ипатьева, так и в доме Попова. В каретнике оставались только железные кухонные сундуки, в которых обыкновенно хранят продукты и припасы, и несколько разбитых и разломанных простых укупорочных ящиков. Среди оставленных и разбросанных вещей оказалось несколько больших рам от фамильных портретов, но самих портретов не сохранилось: их вырвали, изорвали и сожгли. Так были уничтожены большие портреты всех Царских Детей, за исключением портрета Великой Княжны Татьяны Николаевны, какового вообще не было. Портрет Великой Княжны был заказан перед самой февральской революцией; ввиду большой стоимости портрета, Государь и Государыня были вынуждены после своего ареста остановить этот заказ, и портрет сделан не был.
В доме Ипатьева сохранились: соломенная кушетка и ширмы Государыни Императрицы, вывезенные Ею из Царскосельского дворца; кресло-каталка Наследника Цесаревича, в котором Он провел последние месяцы своей жизни, так как со времени переезда в Екатеринбург болезнь не оставляла Его и ходить Он совершенно не мог. От жителей города были получены: сани Наследника Цесаревича, в которых Его возили на прогулки во время болезни зимой, и столик от волшебного фонаря. Самого фонаря в вещах не оказалось.
7) Но если из белья, одежды и обуви ничего не осталось в целом состоянии, то небольшое количество этих предметов, в виде почти совершенно погоревших остатков, оказалось в пепле печей комнат, занимавшихся Царской Семьей. Тут попадались обгорелыми: куски шелковых чулок, колечки от корсетной шнуровки, пистончики от лифчиков, пуговицы, крючки и кнопки от белья, пуговицы от одежды, пряжки и застежки от подвязок, кусочки разных материй и обуглившиеся остатки обуви. Вместе с тем в том же пепле в обгорелом, а иногда и в расплавленном виде попадалось много остатков рамок и рамочек, образков и иконок, металлических частей от сумочек, шкатулок и коробочек, причем на некоторых остатках сохранились надписи, свидетельствовавшие, что это были вещицы, сохранившиеся Членами Царской Семьи как память, воспоминания о родных местах и близких людях.
8) Совершенно обратно тому, что отмечено выше относительно характера вещей, найденных в доме Ипатьева и в каретнике, следует заметить в отношении вещей и вещиц, собранных в районе “Ганиной ямы” и в шахте, обследовавшейся офицерами. Если в первом случае нахождение остатков белья, одежды и обуви составляло как бы исключение, а из драгоценностей ничего не оказалось, то во втором случае, наоборот, все найденные предметы относились только или к частям одежды, белья и обуви, или к ювелирным драгоценностям и вещам, которые могли быть или в карманах, или одетыми на Членах Царской Семьи.
Все эти вещи и предметы были разделены на две группы: первая — вещи, найденные при осмотре кострищ в районе “Ганиной ямы”, и вторая — вещи, найденные в самой шахте.
В первую группу вошли следующие предметы:
Бриллиант Государыни Императрицы весом в 12 каратов. Он оправлен в зеленое золото и платину и принадлежал к большому драгоценному украшению. По определению экспертов, стоимость такого бриллианта в дореволюционное время определялась в 20 000 Рублей.
Кульминский изумрудный крест с жемчужными подвесками;
принадлежал одной из Великих Княжен. Он сильно обгорел, особенно жемчужины, из коих только одна сохранила еще свой натуральный цвет.
Три топазовых бусины Великих Княжен от длинных ожерелий.
Кусочек бриллиантового украшения. Он носил следы какого-то рубящего оружия, которым был отделен, по-видимому, от целого украшения.
Две маленьких пряжки с алмазиками от туфель Великих Княжен.
Семь тоненьких пружинок от запоров ювелирных изделий.
Остатки шести корсетов, из коих 3 — на взрослые фигуры, 1 — среднего размера и 2 — на меньшие фигуры.
Восемь парных и одна отдельная пряжек от женских подвязок, которыми они пристегиваются к корсетам.
16 пряжек и 4 крючка от женских подвязок для пристегивания к чулкам.
Девять пистончиков от шнуровки корсетов или лифчиков.
7 пряжек от мужских помочей или от брючных и жилетных хлястиков.
Три крючка от мужских костюмов.
Три части пряжек от женских поясов.
Медная пряжка с гербом малого размера и застежка к ней от кожаного пояса Наследника Цесаревича.
5 больших и одна малая медных, с гербами пуговиц от шинели Государя или Наследника Цесаревича.
4 пуговицы от дамских костюмов, 3 перламутровых пуговицы от белья; б металлических заграничных пуговиц от мужской одежды; 4 металлических пуговицы фирмы Лидваля и 2 белые, полотняные от белья.
Четыре заграничных кнопки от женских платьев.
Металлическая бляшка и американский ключик от ручной сумочки, и металлический ободок и застежка от той же сумочки или портмоне.
28 обгорелых кусков от хорошей карманной головной щетки.
Вторую группу составили следующие предметы:
Отрезанный женский палец и два кусочка человеческой кожи.
Жемчужная серьга с бриллиантом Государыни Императрицы.
Четыре части расколотого жемчуга, возможно, от парной, указанной выше серьги.
Застежка с бриллиантиками для подвеса какого-то украшения.
Две разломанные частицы от какого-то золотого украшения.
Одна топазина и осколок от другой такой же, видимо, от длинного ожерелья.
Складная карманная рамка Государя Императора, с тремя кусочками разорванной фотографии Государыни Императрицы, когда Она была еще невестой.
Три разломанных и разбитых образка, носившихся на шее: один Николая Чудотворца, другой Св. Гурия, Самона и Авива, и третий — нельзя разобрать. С ними 28 кусочков разрушенной эмали от этих образков.
Застежка для галстука.
35 пистончиков от шнуровки корсетов или лифчиков; 15 кнопок от женских платьев; 14 петель и 18 крючков разной величины от мужской и дамской одежды; 2 пуговицы; 4 винтика и 2 гвоздика от хорошей обуви.
Пряжка от женского пояса.
Черная бархатная ленточка.
Вставная верхняя челюсть доктора Боткина.
Два осколка зеленого хрусталя от флакона и пробка с Императорской короной. Флакон принадлежал Государыне Императрице.
Две револьверных пули автоматического револьвера.
Три осколочка ручной гранаты.
Малая шанцевая лопата, которой, видимо, работали убийцы.
Все эти вещи были найдены сильно обгорелыми и поржавевшими. Все они подлежали экспертизе, исследованию и предъявлению сведущим лицам, о чем и будет сказано в следующем отделе этой главы. Пока обращало на себя внимание, что золотые вещи находились с явными следами порубки; это не были изломы, совершенно ясно было, что их рубили. Сильным ударам подвергались, видимо, и топазы, на что указывает найденный осколок; если жемчужина могла расколоться, просто когда на нее наступили ногой, то топазина от такого давления не расколется; нужен был сильный удар по ней чем-нибудь твердым и тяжелым.
Нельзя не отметить также найденных шейных образков; на одном из них сохранился собственноручной работы Государыни мешочек, связанный из малиновых ниток “Ириса”, со следами, какие остаются на нитках при долгой носке изделия на теле. Принадлежность этих образков Членам Царской Семьи устанавливается целым рядом свидетелей из лиц, состоявших при Них в Тобольске и ранее: Чемадуров, Тутельберг, Иванов, Тегелева, Эрсберг. Представляется, следовательно, что тела убитых, привезенных к шахте в районе “Ганиной ямы”, ранее окончательного сокрытия их, раздевали почти донага, так как иначе снять или сорвать нательные образки не представлялось возможным.
Далее обращает внимание тождественность предметов, найденных в самой шахте, с предметами, найденными вне шахты, на поверхности земли, но вблизи шахты, там, где были костры. Так как за исключением нательных образков почти все предметы, оказавшиеся в шахте, носили явные следы предварительного нахождения их в огне, то ясно, что в шахту они были брошены умышленно, как бы от разброски кострищ, скрывая следы таковых. Следовательно, те, кто сжигал вещи, одежду, обувь Членов Царской Семьи, вовсе не руководились какими-либо симулятивными целями, как о том говорили в городе, а, наоборот, хотели скрыть и свое деяние, как скрывали и самый факт убийства всей Царской Семьи.
Наконец, наиболее ярко, и потому с тем большим сознанием ужаса, останавливалось внимание перед найденными остатками сожженных корсетов, и именно шести корсетов трех разных размеров. Число корсетов определялось точно шестью парами передних застегивающихся планшеток; возрастный размер корсетов вытекал из длины как этих планшеток, так и других найденных металлических корсетных костей. Шесть корсетов соответствовали шести женским телам, которые могли быть привезены сюда на грузовом автомобиле из Ипатьевского дома: Государыни Императрицы, Великих Княжен Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии Николаевны и Анны Демидовой.
9) В доме Ипатьева в буфете столовой были найдены все те, наиболее дорогие для Семьи иконы, которые были вывезены Ею с собой из Царского Села и частью полученные в Тобольске от разных лиц. В числе этих 57 икон три имели надписи, сделанные Григорием Распутиным. Вот эти надписи:
а) на иконе с изображением лика Спаса Нерукотворного в 1908 году Распутин написал: “Здесь получишь утешение”;
б) на иконе Благовещения Пресвятой Девы в 1910 году им написано: “Бог радует и утешает (о чем) извещает (как и об этом) событии (и в) знак дает цвет”;
в) на иконе с изображением Божьей Матери “Достойно Есть” в 1913 году Распутиным написано: “Благословение достойной Имениннице Татьяне на большую любовь во христианстве, а не в форме”.
Надписи приведены в исправленном виде; Распутин же пишет страшно безграмотно, соединяя иногда два-три слова в одно, а иногда, как это видно на второй иконе, пропускает слова, отчего разобрать его рукописи довольно трудно.
Не касаясь совершенно в настоящей части этой книги значения Распутина как оружия, выдвинутого определенными партиями и кругами общества для своих гнусных политических целей, о чем будет речь в третьей, последней части этой книги, здесь, исходя из приведенных надписей Распутина, нельзя, вспоминая весь тот ужас грязи, которой общество заливало Царскую Семью в Ее отношении к Распутину, отказаться от желания напомнить честному русскому христианину слова Апостола Павла к Коринфянам: “Но боюсь, чтобы как змей хитростью своею прельстил Еву, так и ваши умы не повредились, уклонившись от простоты во Христе”.
10) Вещи, собранные в помещении бывшего областного совета, в здании Волжско-Камского банка, оказались в главной массе принадлежавшими графине Гендриковой, Е. А. Шнейдер, генералам Татищеву и Долгорукову. Здесь разборкой и увозом вещей распоряжались председатель облсовета Белобородов, его товарищ Сафаров, два делопроизводителя братья Толмачевы и секретарь прапорщик Мутных, а после них — два сторожа: Лылов и Новоселов и буфетчица Балмышева.
Вещей осталось значительно больше, чем в доме Ипатьева; осталось и немного предметов, белья, одежды, обуви и даже некоторые драгоценные вещи, в общем на сумму в несколько тысяч рублей, если даже не больше. И что особенно ценно — остались все дневники Анастасии Васильевны Гендриковой, письма Государыни Императрицы и Великих Княжен к ней и много различных заметок и вырезок из журналов и газет, сделанных Анастасией Васильевной и генералом Долгоруковым.
Лылов рассказывал, что разбиравшиеся в сундуках и чемоданах вышеназванные чины совдепа очень торопились, спешили и интересовались не столько вещами, сколько самими сундуками, так как они, выбросив вещи на пол, набивали их драгоценностями и деньгами из кладовой. Вещи же, по-видимому, растащили уже потом разные бывшие служащие областного совета. Это характерно в том отношении, что слишком бросается в глаза разница в действиях одной части руководителей советской власти в Ипатьевском доме от другой части таких же руководителей в помещении Волжско-Камского банка. Там в каждом действии Исаака Голощекина и Янкеля Юровского проглядывает идея, обдуманность, цель; здесь у Белобородова, еврея Сафарова, братьев Толмачевых, прапорщика Мутных — простой грабеж наиболее ценного имущества, чужого добра. Там тщательное уничтожение своих следов, следов своего деяния, здесь выставление напоказ характерной, общей большевистской черты — грубого произвола. Там кощунственное отношение ко всякой Святыне: поломанные образа, сожженные иконы, разбитые флаконы со Святой водой, Святыни, выброшенные в помойку, здесь все священные предметы остались неприкосновенными, нетронутыми, неоскверненными руками исчадий еврейского народа.
Поверхностное и беглое изучение письменных материалов, оставшихся после убитых А. В. Гендриковой, Е. А. Шнейдер, И. Л. Татищева и В. А. Долгорукова, заняло около пяти недель времени и послужит данными для некоторых выводов в третьей части настоящей книги. В дополнение к показаниям живых свидетелей, прошедших перед следственным производством, документы и заметки, сохранившиеся от людей, близко стоявших к интимной жизни Царской Семьи, дают много материала для освещения последних лет царствования бывшего Государя Императора Николая Александровича и Государыни Императрицы Александры Федоровны, как раз с точки зрения народной идеологии русского Царя, как “Помазанника Божья”.
Анастасия Васильевна Гендрикова вела свои дневники с 1906 года, последняя сделанная ею запись в своих дневниках в Тобольске, под датою 4 мая 1918 года, гласит: “Отряд заменен красногвардейцами”. В этот день охранявший ранее Царскую Семью отряд из солдат, приехавших с Семьей из Царского Села, был заменен отрядом латышей, привезенных с собой комиссаром Родионовым. Дальше Анастасия Васильевна записей не вела; вероятно, замена охраны латышами слишком ясно дала понять, что их всех ждало.
Перед самой Февральской революцией 1917 года Анастасия Васильевна спешно выехала в Ялту к заболевшей сестре. Не доехав До места, в Севастополе она узнала о перевороте; на другой же День, отказавшись от возможности повидать сестру, она немедленно садится в поезд и мчится обратно в Царское Село. Во дворец она попадает в тот день, когда генерал Корнилов объявил Государыне об Ее аресте и предупредил придворных, что, кто хочет, может остаться и разделить участь Арестованной, но чтобы решили сейчас же, так как потом во дворец никого не пустят.
“Слава Богу, — пишет в этот день в дневнике Анастасия Васильевна, — я успела приехать вовремя, чтобы быть с Ними”.
Она ведет свои записки в дневниках почти ежедневно, совершенно объективно занося события текущей придворной жизни и не вдаваясь в какие-либо обсуждения, суждения и заключения. Только в период, несколько предшествовавший и последовавший за убийством Распутина, в ее записях чувствуется, что в ней происходила какая-то борьба, драма на почве как будто и ее коснувшихся сомнений, а может быть, и не сомнений, а досады, боли. Распутина она, видимо, ненавидела, и при всей ее сдержанности это чувство прорывается в дневнике, чувство личного начала, и, быть может, в минуту своего тяжелого одиночества на земле она усомнилась в чистоте своей веры, уклонилась от простоты во Христе и заколебалась...
“Я ждала всю неделю, что Вы мне напишете, — пишет ей Государыня через неделю после убийства Распутина, — Мама Ваша так не сделала бы”.
“И думать, что такая же опасность может угрожать и Ему?”
Вот тот ужас, которым было полно все существо Государыни Императрицы. Вот чего Она опасалась в убийстве Распутина. Вот что топталось в грязь всеми нами, мялось грязными руками, тянувшимися в ослеплении гордыни к престолу земной власти. Она, Царица, была чище нас всех. Она опасалась за жизнь Его, своего Царя, Царя русского народа, “Помазанника Божья”, которого мы, все интеллигенты, в гордыне своего ума забыли. Она опасалась за своего Мужа, за человека, которого, как женщина, любила с пятнадцатилетнего возраста, с которым еще тогда обменялась на всю семейную жизнь кольцами, не расставаясь с ними: Она имела от Него рубиновое кольцо, которое носила на шейной цепочке с образками; Он имел от Нее сапфировое кольцо, которое носил на пальце вместе с обручальным кольцом. Остатки этих колец были найдены позже у шахты; Бог не захотел, чтобы эти символы великой, святой любви на земле между Ними попали в руки Исааку Голощекину.
11) В документах, собранных Сергеевым по Царскому делу и касавшихся той или иной деятельности советских представителей, совершенно отсутствовали:
а) фотографии различных деятелей, причастных к преступлению;
б) биографические сведения об этих деятелях, их характеристика, описание наружности, приметы;
в) сведения о составе главнейших Екатеринбургских советских органов власти;
г) частная переписка различных деятелей и данные о связях, с одной стороны, с Москвой, с другой стороны, с жителями города.
Единственным документом в этом роде являлось письмо Янкеля Юровского к доктору Архипову, найденное и отобранное чинами уголовного розыска. Содержание письма, с сохранением орфографии, следующее:
“Кенсорин Сергеевич, в случае моего отъезда на фронт я во имя наших с Вами отнош надеюсь не откажете моей старой маме в содействии в случае преследований ее только за то что она моя мать. Вы конечно нанимаете что о моем местопребывании она ничего знать не будет уж только по томучто и я этого не знаю, но и в том случае еслиб я это знал то разумеется этого ей не сказал бы просто для чистоты ея совести наслучай еслиб ее допрашивали. Я обращаюсь к Вам еще и потому что Вы строгий в своих принципах даже при условиях гражданской войны и при условии коща вы будете у власти. Я имею все основания полагать что Вы с Вашими принципами останетесь в одиночестве но всеж Вы съумете оказать влияние на то чтоб моя мать которая совершенно не разделяла моих взглядов виновная следовательно только в том что родила меня, а также в том что любила меня. Я значить на случай падение власти советов в Екатер. дать ей приют на время возможного погрома или предупредить и самый разгром квартиры принимая внимание что я не продавал дела чтоб не остав. служ. без работы которые очень и очень далеки от большевизма. Это может быть предсмертное письмо надеюсь ято не ошибусь обращ. к вам. Я. М. Юровск...”
Письмо характерное, как по содержанию, так и по грамотности, для одного из крупнейших, местных деятелей советской власти в Екатеринбурге, и несомненно было бы полезно иметь такие же документы других главнейших руководителей преступных замыслов и вершителей судеб многострадальной России. Служащие комиссара Янкеля Юровского, даже не будучи большевиками, имеют полное право заниматься не национализированным трудом, потому что работают на благо комиссара; остальной же русский народ права на это не имеет. Янкель Юровский не имеет сочувствия к своим взглядам ни среди своих служащих, ни даже у своей матери; охранной команде, которой он начальствует в Ипатьевском доме, он, видимо, тоже по несочувствию во взглядах, не доверяет; перед всем обществом Урала лжет, боясь правды, тоже, очевидно, не рассчитывая на сочувствие во взглядах. И тем не менее и сам он себя считает, и советская власть именно его-то и признает выразителем воли народа, представителем народной власти. В 1917 году Лейба Бронштейн, свергнув власть Аарона Керенского, крикнул народу: “Мы опрокинули власть Керенского, мы повалили ее навзничь и, наступив ногой на грудь, крикнули всероссийскому рабочему и крестьянину: придите и возьмите ту власть, которая единственно принадлежит народу...” Как в этот момент он, вероятно, дико и Дьявольски хохотал в душе над теми, кто его слушал.
При разборке документов в бумагах графини Гендриковой пришлось наткнуться на ее показание, данное следственным властям по поводу приезда в Тобольск Маргариты Хитрово. Тут же хранилась и остроумная сатира Анастасии Васильевны в стихах по поводу того переполоха среди властей, который произвела эта молодая, но легкомысленная барышня своим приездом и манерой держать себя, совершенно не желая этого, как заговорщица. При обследовании этих документов оказалось, что действительно приезд в Тобольск Маргариты Хитрово испугал даже Керенского, который в середине августа прислал прокурору Тобольского суда следующую телеграмму: “Из Петрограда. Вне очереди.
Расшифруйте лично и если комиссар Макаров или член Думы Вершиниц Тобольске, то их присутствии.
Предписываю установить строгий надзор за всеми приезжающими на пароходе в Тобольск, выясняя личность и место, откуда выехали, равно как путь, которым приехали, а также место остановки. Исключительное внимание обратите приезд Маргариты Сергеевны Хитрово, молодой светской девушки, которую немедленно арестовать на пароходе, обыскать, отобрать все письма, паспорты и печатные произведения, все вещи, не оставляющие личного дорожного багажа; деньги; обратите внимание на подушки; во-вторых, имейте в виду вероятный приезд десяти лиц из Пятигорска, могущих впрочем прибыть и окольным путем. Их тоже арестовать, обыскать указанным порядком. В виду того, что указанные лица могли уже прибыть Тобольск, произведите тщательное дознание и случае их обнаружения арестовать, обыскать тщательно, выяснить, с кем виделись. У всех, кого видели, произвести обыск и всех их впредь до распоряжения из Тобольска не выпускать, имея бдительный надзор. Хитрово приедет одна, остальные, вероятно,' вместе. Всех арестованных немедленно под надежной охраной доставить Москву прокулату. Если они или кто-либо из них проживал уже Тобольске произвести тотчас обыск доме, обитаемом бывшей Царской Семьей, тщательный обыск, отобрав переписку, возбуждающую малейшее подозрение, а также все не привезенные ранее вещи и все лишние деньги. Об исполнении предписания, по мере осуществления указанных действий, телеграфировать шифром мне и прокулату Москву, приказания которого подлежат исполнению всеми властями. Прошу Макарова или Вершинина телеграфировать, какой у них шифр. № 2992. Министр Председатель Керенский”.
Во исполнение этого предписания 18 августа 1917 года прокурорским надзором и чинами милиции произведены были обыски у Хитрово и других лиц, проживающих в Тобольске, и у которых Хитрово успела побывать по своем приезде в город, не давшие однако положительных результатов, причем Хитрово была все-таки арестована и отправлена под надежной охраной в Москву. Вся переписка по этому делу заканчивается телеграммой прокурора Московской судебной палаты Стааля от 21 сентября 1917 года, из которой видно, что дело Хитрово прекращено и препятствий к приезду ее в Тобольск не встречается.
Можно думать, что весь переполох был вызван тем, что Хитрово, уезжая из Петрограда, вся закуталась в пакеты и корреспонденцию, которую она набрала для всех Тобольских узников, а с дороги посылала своим родным открытки, в которых сообщала: “Я теперь похудела, так как переложила все в подушку”. Но интерес приведенных документов, конечно, не в Маргарите Хитрово, а в “Министре Председателе Керенском”, олицетворявшем собою русскую власть, даровавшую России свободу и освобождение от полицейского режима и произвола Царизма. Пусть те, кто страдал от полицейского режима Царизма, забыв на минуту свои к нему симпатии или антипатии, откровенно скажут — есть ли разница в предписании, данном Керенским, с предписаниями былого времени Плеве, Курлова и им подобных лиц? Надо сознаться — никакой, все то же: ни предъявления вины, ни указания на закон, ни определения преступности, ни даже малейшего, какого-нибудь примитивного указания, кого хватать из подлежащих приезду из Пятигорска, ничего. Хватай, сначала арестуй, обыскивай и высылай арестантом в Москву. Не все тот же ли это произвол?

Разобранные вещи в достаточной мере указывали на то, что живыми Члены Царской Семьи никуда из Екатеринбурга не уезжали. Они не могли по существу своих натур, их религиозности сами уничтожить Свои Святыни, растоптать символы Православной Церкви, и скорее предпочли бы погибнуть, чем купить свою жизнь отдачей души дьяволу.
За сохранение своих душ Они и отдали свою земную жизнь.
“Они, Государь и Государыня, больше всего боялись, что Их увезут куда-нибудь за границу. Этого Они боялись и не хотели”.
“Народ, — говорил Государь, — добрый, хороший, мягкий. Его смутили худые люди в этой революции. Ее заправилами являются “жиды”. Но это все временное, все пройдет. Народ опомнится и снова будет порядок”. Так передавала Их слова Клавдия Битнер, учительница Детей в Тобольске.